Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор

Первые дни обернулись сущим адом. Система, логичная на бумаге, разбилась о реальность. Наспех сколоченные артели тут же перессорились из-за аванса; первая же попытка ремонта моста провалилась — половина бревен уплыла по реке по вине пьяных караульных. Качество работы оказалось чудовищным. Матвей Сизый, взявшийся за дорожный подряд, приволок ко мне своего десятника с разбитым лицом.

— Этот сукин сын, — прорычал он, толкая вперед казака, — половину денег себе заграбастал, а людям недодал! Народ бунтует, работать не хочет!

— Это твой десятник, Матвей, и твои люди, — спокойно ответил я. — Разбирайся сам. По вашему обычаю. Мое дело — принять готовую дорогу. Не будет дороги — не будет и денег. Ни тебе, ни твоим людям.

Сизый сплюнул. Через час по его лагерю прокатился короткий, жестокий суд, и работа возобновилась с удвоенной силой. До людей начало доходить: воровать можно, но воруешь ты теперь не у далекого царя, а у себя и у своих товарищей. Система начала саморегулироваться через самую понятную им вещь — круговую поруку и страх перед гневом своего же атамана.

Сложнее всего было переломить вековую привычку к праздности и грабежу. Каждый вечер кабаки сотрясались от драк: те, кто вкалывал на подрядах, сбивали спесь с тех, кто пытался жить по-старому, пропивая остатки былой «воли». Зимину пришлось несколько раз лично выводить свою сотню, чтобы утихомирить особо буйных. Эта ломка шла медленно и мучительно. Порядок прорастал из простого желания одних заработать и защитить свой заработок от других. Будет глупостью сказать, что свободолюбивые казаки вдруг резко стали мечтать о работе. Здесь надо учесть положение бывшего булавинского войска. Ведь не т хорошей жизни сам бунт завертелся — зато именно к этой хорошей жизни привела новая власть.

Дороги и мосты были лишь временной мерой. Мне нужен был якорь, который привяжет Дон к Империи намертво. Таким якорем должна была стать промышленность.

На очередном собрании Зимина и его сметливых атаманов на берегу реки, где уже начиналась стройка, я объявил:

— Здесь будет стоять суконная мануфактура.

— Бабское дело, — пренебрежительно бросил Сизый. — Казаку сабля нужна, а не веретено.

— А мундир твоим казакам из чего шить, Матвей? — парировал я. — Из воздуха? Армии нужно сукно. Тысячи аршин. У вас в степи шерсть гниет, а вы ее за бесценок отдаете. Мы дадим станки и мастеров, вы — шерсть и рабочие руки. Женские руки, — уточнил я, глядя прямо на них. — Ваши жены и вдовы будут здесь работать. И получать за это свое, отдельное от вас жалованье.

Атаманы заворчали. Мои слова били в основание их патриархального мира.

— Негоже это, — покачал головой Зимин. — Баба должна дома сидеть, за хозяйством глядеть, а не на мануфактуре…

— А когда мужа убили и хозяйство разграбили, что ей делать? — жестко спросил я. — С сумой по миру идти? Я даю им возможность кормить своих детей. И, между прочим, — я обвел их взглядом, — женщина, у которой есть своя копейка, дважды подумает, прежде чем отпускать мужа на очередной бессмысленный бунт. Ради чего ей это?

Довод был циничным и действенным. Они замолчали, обдумывая.

— И главное, — решил я их добить. — С каждого аршина сукна, что здесь произведут, десятая деньга пойдет в вашу войсковую казну. Напрямую. Чем больше работают ваши женщины, тем богаче становится все Войско.

Я протянул Зимину договор. Это была авантюра. Я не знал, пойдут ли женщины работать, не взбунтуются ли мужики, не саботируют ли всю затею. Однако я ставил на здравый смысл и на то, что даже в самом косном укладе деньги в конечном итоге решают все.

Зимин долго смотрел на бумагу, потом на своих атаманов, в чьих глазах он не видел особого восторга. Они понимали, что я предлагаю им совершенно новую жизнь, где сабля уступает место станку, а набег — контракту. И здесь надо было отдать должное самому Зимину, который сам хозяйственник (единственный в свое время у Булавина) и вокруг себя собрал схожих по разумению казаков.

— А мастера-то где? — спросил он, все еще сомневаясь. — Кто баб-то наших учить будет?

— Мастера прибудут из Москвы. С Морозовских мануфактур. Первые два года будут работать бок о бок с вашими, а потом — уедут. И вы останетесь полными хозяевами.

Он медленно взял перо. Его подпись под договором была выбором между привычным гиблым прошлым и непонятным полным возможностей будущим. И он, скрепя сердце, этот выбор сделал. Спроектированная мной социальная машина была запущена.

В конце концов, эта неделя выжала меня досуха. Спал по четыре часа, питался на ходу — каждый день походил на хождение по минному полю, где любая ошибка грозила взорвать хрупкий мир. Зато, глядя на Черкасск в день отъезда, я точно знал: оно того стоило. Город жил! Вместо безделья и пьяной злобы его наполнил гул стройки, скрип телег и деловитая ругань десятников.

Зимин со своими людьми провожал меня до самого выезда. За эти дни он заметно вырос — не в росте, конечно, в осанке.

— Ну, Петр Алексеич, не поминай лихом, — сказал он, когда мои «Бурлаки» уже пыхтели паром, готовые к маршу. — Спасибо за науку.

— Наука хороша, когда от нее прок есть, Илья Матвеич, — ответил я. — Главное, чтобы вы теперь сами этот порядок удержали.

— Удержим, — веско кивнул он. — Теперь есть, ради чего стараться.

Я уже собирался отдать приказ трогаться, когда хмурый атаман Сизый, тот самый, что в первые дни смотрел на меня волком, вышел вперед.

— Погоди, генерал. Разговор есть.

Он остановился, подбирая слова, и было видно, что это дается ему нелегко.

— Машины твои… Они в продаже будут? Или это так, для государевой потехи?

Я внутренне усмехнулся. Вот он, момент истины. Прямой деловой вопрос.

— Смотря для чего, Матвей, — ответил я, решив не подыгрывать сразу. — Если бунтовать снова надумаете, то не продаются.

— Брось, — отмахнулся он. — Отбунтовались. Нам для дела надо. Вон, Зимин пашню поднимать хочет, мне — дорогу до Азова тянуть, лес возить. С такими механизмами мы за год больше сделаем, чем наши деды за всю жизнь. Какая цена?

Я выдержал паузу, глядя на их жадные, въедливые лица. Они хотели купить. И это меня немного приятно удивило.

— Цены пока нет, — честно сказал я. — Машина новая, ручной сборки. Сперва нужно в Игнатовском с моими мастерами все подсчитать. Дело это небыстрое.

— Хитришь, барон, — прищурился Сизый. — Прицениваешься. Хочешь понять, сколько с нас содрать можно.

— Я хочу понять, сколько она на самом деле стоит, чтобы не продешевить перед казной и не содрать с вас три шкуры, — парировал я. — Чтобы сделка была честной. А если вас сроки не устраивают, можете по старинке, лошадками. Лет за двадцать, думаю, дорогу осилите.

А чего? Я тоже торговаться умею. Преувеличил правда сроки, но, а чего он первый начал?

Сизый сплюнул, промолчал. Аргумент был железный.

— Мы подождем, — вмешался Зимин, кладя тяжелую руку на плечо своему нетерпеливому соратнику. — Дело того стоит. Только ты, Петр Алексеич, не затягивай. И учти, нам машины нужны будут попроще. Без брони этой, без бойниц. Нам пахать, а не воевать. Это ж дешевле должно выйти?

Вот она, хватка! Торгуется, оптимизирует расходы. Я не мог сдержать улыбки. Передо мной стояли первые в России аграрии-промышленники.

— Обязательно учтем. Гражданская версия будет дешевле, — пообещал я. — Как только расчеты будут готовы, пришлю к вам из Москвы людей Морозовых. С ними и будете договор заключать.

Я отдал команду. «Бурлаки» тронулись, оставляя за собой облако пара. Стоя на броне, я смотрел на удаляющийся город и группу казаков, долго еще глядевших нам вслед.

Победа? Несомненно. Однако, пока мы ехали по восстановленной дороге, меня не покидала тревожная мысль. Я запустил процесс, последствия которого сам не мог предвидеть до конца. Дал в руки этим жестоким и прагматичным людям, инструмент невероятной мощи. Сегодня они мои союзники — просто потому, что им это выгодно. А завтра? Что станется, когда Зимин, подняв на «Бурлаках» экономику Дона, станет слишком сильным и независимым? Что, если этот стальной плуг, который я им продам, они однажды перекуют на меч?