Бродник (СИ) - Старый Денис

Лепомир напрягся и пытался вспомнить, кто же мог выдать бродникам сразу аж серебряную пайцзу. Ведь эта табличка означала, что сотник монгольской сотни должен был поклониться главе поселения. Она же означала, что тот, кто её выдал, должен быть не менее, чем темником.

Учитывая, что этим бродом пользуются в лучшем случае ещё два темника, кроме Субедея, и все они Чингизиды, но не участвуют в политическом устройстве новых земель…

Лепомир хотел было закричать, что это какая-то нелепость, что такого быть не должно, что весьма возможно, серебряная пайцза досталась бродникам случайно. Хотел выкрикнуть, но не сделал этого. Острая мысль кольнула сознание русича на службе у Великого богатура.

Ведь ему, Лепомиру, возвращаться обратно к Субэдею будет опасным. И он уже искренне был готов к тому, чтобы бежать. Проблема заключалась лишь в том, что его жена не хотела бежать никуда, кроме как к своим родственникам. Может такое совпадение, эти люди…

В голову потоком полились воспоминания от предателя Жировита, которого допрашивали с помощью Лепомира. Ратмир… Так кажется звали того воина, который отправился куда-то на Дон, чтобы основать свое поселение и который проговорился, что хотел бы продолжить свою войну с монголами.

— Поднеси мне эту пайцзу! — после достаточно долгих раздумий приказал Лепомир, чуть высунув голову в оконце и обращаясь к вышедшему к кибитке человеку.

Сотник монгольской тяжёлой конницы нехотя, вынужденно, скривившись так, будто бы сразу съел и лимон, и жгучий перец, и закусил всё это чесноком с луком, но поклонился главе поселения.

Правила поведения монголов вбивались жестоко, порой, и с кровью.

— Я рад приветствовать тебя, представитель Великого степного народа, — сказал молодой парень, кланяясь и демонстрируя положенную сразу на обе ладони серебряную табличку.

Лепомир взял в руки пайцзу, потом посмотрел на того, кто её демонстрировал, вновь прочитал китайские иероглифы. Мысленно усмехнулся, а потом напрягся.

— Если это засада и, если с моей женой что-нибудь случится, господом Богом, Иисусом Христом и всеми старыми богами клянусь, что я буду убивать тебя очень долго и мучительно. Тебя и всех людей, которые будут рядом с тобой, — решительно и жёстко говорил Лепомир.

Он хотел ещё добавить о том, что серебряная пластинка, конечно же, очень похожа на ту, какая и должна быть выдана темником. Однако иероглифы на ней другие, призывающие подчиниться лишь рядовым монгольским воинам, но никак не сотникам. Такая пайцза должна быть медной, но никак не серебряной.

* * *

Когда я узнал, что приближается отряд монголов, то на некоторое время растерялся. Всё то, о чём я думал, всё, что предполагал, всё это должно было случиться прямо сейчас. И я оказался не готовым к столь скорому развитию событий. Чего монголам здесь шастать и почему они не могут перейти Дон по льду в любом месте и нужно обязательно приходить в поселение?

Понятно, что они посчитали, что поселение бродников может сыграть неплохую роль в качестве ямской-почтовой станции, которые в монгольской державе сейчас ставятся повсеместно. Это только через столетие русичи примут такую практику и себе на вооружение. Очень правильное, полезное, новшество, способствующее укреплению любой державы, если иметь возможность быстро доносить сведения посредством ямских станций.

Началась суета. Десятник Лавр, оставленный мне Андреем, принял жёсткую позицию — убить врага. Пришлось потратить время на то, чтобы и его убеждать в том, что убивать врага здесь и сейчас — это не только терять воинов, это и терять преимущество, которое может дать нам спокойное поселение, воспринимаемое монголами как мирное.

А потом мы прятали женщин. Но не всех. Это была ещё одна моя боль, через которую следовало переступить. Да, в поселении оставались лишь женщины, которые уже подвергались насилию и которые, по сути, смирились с этим. Я же выступал в неблаговидной роли сутенёра.

Прекрасно понимал, что те женщины, которые уже переступили через определённый порог морально-нравственных принципов, — для них теперь важнее становится пропитание, одежда, тёплое жилище, всё материальное, ибо душа у них дала трещину. Может быть, для того, чтобы немножко очистить свою совесть, но я предлагал этим женщинам любые блага, но только, чтобы они отвели активность монголов от девочек и женщин, которые ещё не сломлены.

Сам себя ненавидел, но делал…

— Если после мы не нападём на этот отряд, то я буду считать тебя своим врагом, — сказал мне Лавр, с трудом, но всё-таки принимая правила игры.

Я поймал себя на мысли, что если этот отряд не будет разгромлен где-нибудь вдали от поселения, то я тоже начну сам себя ненавидеть. Монголов — за то, что они здесь и ведут, как хозяева, себя — за то, что допустил это.

Правила, по которым нужно встречать статусного монгола, охрана у которого аж пятьдесят тяжело вооружённых всадников, я знал. А также предполагалось, что это не я должен кланяться начальнику охраны статусного монгола, это он должен мне кланяться.

Ох, как же кривился ордынец! Я словно мёда объелся, так мне сладко было наблюдать за тем, через какие муки монгольскому воину пришлось переступить, чтобы ответить мне хотя бы и таким, как он продемонстрировал, корявым поклоном.

— Подойди к моему господину и поклонись ему, покажи пайцзу. Он читает знаки, поймет, кто выдал тебе табличку, — всё ещё в поклоне, но приказным тоном сказал мне монгольский воин.

В это время десяток Лавра, Дюж, Мстивой, Волк и Третьяк были готовы вступить в бой. Я даже был практически уверен в том, что мы одолели бы и те пять десятков монголов, которые прибыли с неким монгольским вельможей. Или нет? Самоуверенность? Это враг рациональному.

Все же поразмыслив, я уверился, что далась бы нам эта победа большой кровью. Десяток арбалетов был также наготове и, как заверяли меня некоторые старожилы Берегового, они готовы были вступать в бой.

Я подошёл к кибитке, очень похожей на одну из тех, которые нам когда-то удалось взять у кипчаков. Правда, эта выглядела статусно, покрыта зелёным шёлком, более просторная. Если наши, скорее, можно было бы считать сараем на колёсах, то это — полноценный дом.

Я поднёс серебряную табличку к приоткрытым ставням и, натужно, оказалось, что шея и спина хрустят и не хотят гнуться, но всё же поклонился.

— Если ты решил устроить засаду… — обратился ко мне на чистом славянском наречии молодой мужчина с лицом, которое я бы назвал типичным рязанским.

Нос картошкой, русые волосы… Так что было от чего удивиться и даже на время потерять дар речи.

— Как зовут тебя и где Пласкиня? — последовал вопрос после угрозы.

— Теперь я вместо Пласкини. И для вас ничего не изменилось, я буду придерживаться всех тех правил, которые были заключены с ним, — отвечал я.

— Ты не назвал своё имя! — грозным, требовательным голосом произнёс человек славянской наружности.

— Имя моё Ратмир! — сказал я, не предполагая, что это хоть что-то скажет очень странному человеку, которого охраняют лучшие монгольские воины и который ездит в богатой кибитке.

Но он русич!

Острые глаза монгольского прихвостня уставились на меня. Его рука отдёрнулась к поясу. Что именно было на поясе, мне разглядеть было сложно, так как оконце позволяло видеть лишь только лицо русича на службе у монголов.

Лезвие ножа сверкнуло, но пассажир не стал пользоваться своим клинком. Он словно бы защищался от меня. Имя? Он знает меня?

— Я и моя жена должны жить. Прими всех монголов, накорми их, делай всё то, что и должен делать. Не спеши совершать глупости, и сперва я хочу выслушать тебя. Я знаю, кто ты, и я знаю о твоих намерениях, — решительно говорил человек, который рвал все шаблоны.

Ведь я был уверен, что сейчас увижу какого-нибудь заносчивого монгола, который потребует что-то такое, чего я выполнить не смогу. И уже предполагал, что и договориться не получится, а нужно будет драться. Умирать, но драться…

А тут нет. Ещё можно поговорить, и этот разговор казался для меня в тот момент самым главным из тех, что были ранее.