Барин-Шабарин 8 (СИ) - Старый Денис

В кабак ввалился боцман Кривоногов, его перевязанная голова напоминала страшноватый тюрбан.

— Господин лейтенант, — прошептал он, — видел я этих. В старом порту. Французы… и наши.

— Наши⁈ — удивился Волков.

— Да. Тот рыжий с «Олега» и еще двое. Они передавали какие-то бумаги лягушатникам.

— Задержали?

— Наших — да. Я сказал, чтобы к коменданту свели покуда.

Говард не слишком удивился. Предательство?.. Сейчас, когда они и так на краю гибели?.. Вот потому и предают слабые души. Фабри прав — в Марселе далеко не все рады присутствию русских…

Вдруг снаружи раздались крики. Все трое бросились к выходу. На улице царил хаос — люди бежали к порту, крича что-то по-французски.

— Что случилось? — схватил Говард за руку пробегавшего мимо мальчишку.

— Корабли! — закричал тот. — Новые корабли!

Когда британец и русский офицер добрались до набережной, перед ними открылось невероятное зрелище. На рейде, рядом с израненными русскими фрегатами, стояли три незнакомых корабля под странными флагами — красными с золотым полумесяцем.

— Алжирские корсары… — сказал Волков, — но почему…

«Это и есть его предложение Фабри», — внезапно понял Говард.

И он был прав, потому что в этот момент в кабинете мэра, где пахло дорогим табаком и восточными благовониями, Фабри нервно ходил из угла в угол, пока высокий человек в алжирском одеянии сидел в кресле, равнодушно попивая кофе. Это был свирепый берберский пират реис Хамдуш.

— Вы понимаете, что предлагаете? — сквозь зубы спросил Зорин.

— Дело, адмирал, — ответил алжирец на безупречном французском. — Мы можем дать вам людей и корабли. Взамен… Марсель станет свободным портом.

— Под вашим контролем, — уточнил Руднев.

Алжирец улыбнулся:

— Под нашим… покровительством.

Фабри увидел, как Зорин сжимает кулаки. Адмирал понимал — это единственный шанс. Но какой ценой? Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вбежал запыхавшийся матрос-вестовой:

— Ваше высокопревосходительство! Французы! Целая эскадра!

Зорин закрыл глаза на мгновение, затем резко встал:

— Господа, кажется, решение приняли за нас.

Когда они вышли на улицу, стало ясно — битва неизбежна. На горизонте, озаренные кровавым закатом, выстраивались в линию французские корабли. Десятки кораблей. На кораблях русской эскадры заиграли боевую тревогу.

Русским трубам вторили странные, заунывные голоса алжирских рожков. Они доносились с трех фрегатов, на флагштоках которых развивались красные знамена с золотыми скорпионами. Две такие разные силы готовились встретить общего врага.

Уильям Говард, которому по роду занятий полагалось все примечать, увидел трех человек, которые властно протискивались через собравшуюся на пристани толпу. Двоих он знал. Это были — Фабри — мэр Марселя, избранный местными повстанцами и русский адмирал Зорин. А вот третьего он видел впервые. Судя по облику — алжирец.

— А вот и наш друг! — сказал Фабри, тоже заметивший британца. — Познакомьтесь, досточтимый Хамшуд, это мистер Говард, англичанин и весьма правдивый репортер.

Пиратский реис, приложив руку к груди, поклонился Уильяму.

— Я рад, месье Говард, — сказал Хамшуд, — приветствовать человека, чьи пламенные и честные статьи в газетах и привели меня в эту гавань.

— Так вот, значит, кому мы обязаны тем, что видим ваши флаги в порту Марселя, господин Хамшуд, — усмехнулся адмирал. — Воистину, печатное слово всесильно!

— Всесильно лишь слово Пророка, вложенное в его уста Аллахом, — строго произнес пират и тут же добавил: — но и господам журналистам тоже кое-что дано.

— В таком случае, господин Хамшуд, вы не откажетесь принять меня на борту своего корабля?

Глава 16

Лодка отчалила от гранитной набережной с тихим скрипом уключин, будто не желая выдавать наш побег. Я рухнул на дно, чувствуя, как мокрая солома впитывает кровь из моей раны. Гребцы — двое молчаливых великанов в рваных армяках — работали веслами с неестественной синхронностью, будто механические куклы.

Человек в плаще наклонился ко мне. В тусклом свете фонаря, висящего на корме, я разглядел его лицо — бледное, с острыми скулами и тонкими губами, которые словно никогда не знали улыбки. Но больше всего поражал глаз — правый, с золотистой радужкой, будто желтый алмаз, вынутый и вставленный из крышки дорогой табакерки.

— Вот и встретились, ваше сиятельство, — прошептал он, но я не узнал голос.

— Кто вы?

— Сергей Викторович Колычёв — секретарь и воспитанник его светлости князя Воронцова, Михаила Семеновича.

— Вы… работаете на Лопухина? — выдохнул я, чувствуя, как боль от раны пульсирует в такт ударам весел.

Колычёв усмехнулся, доставая из складок плаща серебряную флягу.

— На Лопухина? Нет. Мы с ним… скажем так, конкуренты.

Он плеснул мне в рот жгучей жидкости, от которой перехватило дыхание. Не то водка, не то лекарственный настой — горький, с привкусом полыни и чего-то металлического. Боль в ноге сразу стала проходить. И вообще, я почувствовал себя заметно бодрее.

Лодка выскользнула на середину Невы. Город по берегам теперь казался театральными декорациями — плоскими и ненастоящими. Где-то там, в одной из этих темных коробок, мой кабинет с разгромленными шкафами и опрокинутым креслом. Где-то там… мальчик, которого я никогда не видел и судьбу которого еще предстояло решить.

— Они убьют ее, — вдруг сказал я вслух.

Колычёв наклонился ближе. Его золотой глаз отражал пламя фонаря, как у ночного хищника.

— Анну Владимировну? Нет. Она им нужна живой. До бала.

Ветер внезапно переменился, донеся с собой запах гари. Где-то на Васильевском горели склады — частые в эту весну. Дым стелился по воде, обволакивая нас зловещим покрывалом.

Один из гребцов внезапно закашлял — глухо, по-стариковски, хотя ему не могло быть больше тридцати.

— Тише, Григорий, — прошипел Колычёв.

Но было поздно.

Из тумана вынырнула тень — патрульный катер с тусклым фонарём на носу. На палубе мелькали фигуры в блестящих шлемах.

— Эй, на лодке! Суши весла!

Колычёв выругался неожиданно виртуозно для воспитанника самого Воронцова. Его пальцы вцепились мне в плечо:

— Вам нужно скрыться. На время.

Он дернул за веревку — фонарь погас. В тот же миг что-то тяжелое и мокрое накрыло меня с головой.

— Дышите через ткань. И не шевелитесь.

Лодка резко качнулась. Раздался всплеск — будто кто-то прыгнул в воду. Затем голоса. Совсем близко:

— Проверка! Кого это несет нелегкая в такой час?

— Господин Колычёв по личному приказу его светлости князя Воронцова…

Холодная невская вода просачивалась сквозь грубую ткань. Я зажмурился, чувствуя, как сердце бьется где-то в горле.

— А это кто здесь?

— Мой племянник. Болен. Везу к доктору.

— Подыми рогожу.

— Нельзя! Заразный он.

Вдруг где-то вдали раздался крик:

— Пожар! Горит на Галерной!

И тут же — унылый звон тревожного колокола.

— Черт! — заорал жандарм. — Это же наш околоток! Вперед!

Плеск весел удаляющегося катера.

Когда покрывало сняли, я увидел, что Колычёв держит в руке маленький медный свисток — точь-в-точь как у ночных сторожей.

— Полезная вещица, — усмехнулся он, пряча его в складки плаща.

Лодка уже приближалась к темной громаде какого-то острова. Ветер принес запах дегтя и рыбы.

— Где мы?

— Петровский остров. Здесь вас никто не найдет.

Гребцы вытащили лодку на песок. Колычёв помог мне подняться. Нога горела, будто в нее влили раскаленный свинец.

— А теперь, ваше сиятельство, — прошептал он, указывая на темный силуэт дома среди деревьев, — вы познакомитесь с человеком, который знает все тайны графа Чернышёва…

В окне мелькнул огонек — маленький, дрожащий, как последняя надежда. Песок под ногами хрустел, словно кости, перемолотые временем. Каждый шаг отзывался огненной болью в раненой ноге, но я стиснул зубы, следуя за мерцающим огоньком в окне.