Барин-Шабарин 8 (СИ) - Старый Денис

Воздух здесь был пропитан запахом гниющего тростника и… рыбьей чешуи, словно, где-то неподалеку рыбаки сушили сети.

Колычёв шел впереди, его плащ развевался, как крыло гигантской летучей мыши. Внезапно он остановился у покосившейся калитки, с которой свисал замок, покрытый ржавчиной.

— Запомните: три шага вперед, затем влево, — прошептал он. — Здесь есть… ловушки.

Я кивнул, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Дом оказался больше, чем казалось издалека — двухэтажный, с потемневшими от времени стенами и слишком узкими окнами. Гребень двускатной крыши зиял прорехами, и сквозь них проглядывали звезды — холодные, равнодушные свидетели ночной авантюры.

Дверь скрипнула, открываясь сама собой, будто нас ждали. Внутри пахло сушеными травами, воском и чем-то еще — сладковатым, почти наркотическим. Свет исходил от единственной свечи на массивном дубовом столе, заваленном бумагами и странными механизмами.

— А, наконец-то!

Голос раздался справа, из темноты. Я вздрогнул, не сразу разглядев фигуру в кресле-качалке.

Старик. Древний. Его лицо напоминало пергаментный свиток, испещренный трещинами времени, но глаза… Глаза горели молодым, почти безумным огнем.

— Граф Шабарин, — прошептал он, — о вас мне сообщили звезды.

Колычёв кашлянул:

— Профессор Линдеманн. Бывший астроном Императорской академии. Ныне… коллекционер тайн.

Старик засмеялся, и его смех превратился в приступ кашля. Когда он вытер губы, на платке осталось розоватое пятно.

— Садитесь, граф. Ваше время дорого, как и мое.

С момента ее странной встречи с полковником Лопухиным в мастерской развязного художника Александрова прошло уже несколько дней, но воспоминания об этом страшном для нее вечере не оставляли Анну Владимировну Шварц.

Она до сих содрогалась, помня о том, какое тяжелое молчание повисло в мастерской после слов Лопухина. Анна Владимировна медленно поднялась тогда со стула, ее пальцы впились в спинку, оставляя на позолоте следы от ногтей.

— Вы с ума сошли.

Голос дрожал, но не от страха — от ярости. Полковник не моргнул. Он достал из внутреннего кармана мундира тонкую папку, перевязанную черной лентой, и положил ее на стол перед ней.

— Прежде чем отказываться, прочтите это.

Анна Владимировна не двигалась.

— Что там?

— Медицинское свидетельство о вашем сыне. О его… нынешнем состоянии.

Она резко потянулась к папке, но Лопухин накрыл ее ладонью.

— Сначала условия. Вы соглашаетесь на роль любовницы Лавасьера. Вы узнаете, что именно он ищет в бумагах Шабарина. И вы не пытаетесь увидеть ребенка до моего разрешения.

Где-то за окном завыл ветер, заставив дрожать стекло в раме. В мастерской стало холодно, несмотря на тлеющие угли в камине.

— Вы торгуете жизнью моего сына? — прошептала она.

— Нет. Я предлагаю вам шанс его спасти.

Он убрал руку. Анна Владимировна развязала ленту дрожащими пальцами. Первый лист — медицинское заключение.

«Александр Алексеевич Шабарин. Около двух лет. Диагноз: отравление сулемой. Состояние тяжелое, но стабильное. Прогноз…»

Она не дочитала. Листок выпал у нее из рук.

— Это фальшивка?

— Нет!

— Но ведь ребенок не был крещен! И никто не знал, что я хотела назвать его Александром, не говоря уже о том, кто его отец!

— Значит, его крестили за вас.

— Если это правда, выходит они… Они пробовали его убить?

Полковник молча кивнул.

— Воспитательный дом больше не безопасен. Но пока Лавасьер верит, что ребенок — ваша слабость, он будет держать его как заложника, а не как цель.

Анна Владимировна закрыла глаза. В висках стучало.

— Как? — спросила она наконец. — Как я должна соблазнить этого… этого…

— Он уже заметил вас. Через три дня в доме Чернышёва будет прием в честь саксонского посланника. Вы будете приглашены. Лавасьер сам к вам подойдет. А дальше…

Лопухин достал из папки миниатюрный флакон с прозрачной жидкостью.

— Одна капля в его бокал — и он будет видеть в вас то, что захочет.

Анна Владимировна с отвращением отодвинула флакон.

— Вы предлагаете мне стать шлюхой и отравительницей?

— Я предлагаю вам стать оружием. Таким же, как этот флакон. Быстрым. Точным. Безжалостным.

Она резко встала, опрокинув стул.

— А если я откажусь?

Лопухин медленно поднялся.

— Тогда через неделю я принесу вам другое медицинское свидетельство. О смерти вашего сына.

За окном ударил гром. Дождь хлынул как из ведра, застилая город пеленой.

Анна Владимировна подошла к окну. Где-то там, за этой стеной воды, был ее мальчик.

— Я ненавижу вас, — прошептала она.

— Это не имеет значения, — ответил полковник.

Она обернулась.

— Я сделаю это. Но не для империи. Не для вас. Для него.

Лопухин кивнул.

— Этого достаточно.

Он повернулся к двери, но Анна Владимировна остановила его:

— Одно условие. Когда все закончится… я заберу сына. И мы уедем. Далеко. В Варшаву. Я все расскажу супругу, он поймет.

Полковник замер.

— Если вы выполните свою часть… я лично обеспечу вам этот отъезд.

Он вышел, оставив ее одну с флаконом на столе и дождем за окном. Анна Владимировна подняла флакон к свету. Жидкость внутри была абсолютно прозрачной. Как ее совесть после того, что предстояло сделать.

Все оказалось легче, чем мадам Шварц ожидала. Как и всякий мужеложец, который тщательно скрывает свои наклонности, Левашов-Лавасьер действительно сам подошел к ней в доме графа Чернышёва и принялся охотно заигрывать с нею.

Она уступала его ухаживаниям — не быстро, но и не слишком медленно. Наконец, согласилась встретиться с ним в номерах купца Собашникова. Дальше все пошло как по маслу. Капля таинственного снадобья сделала свое дело.

Лавасьер воспылал к ней самой нечистой страстью. Анне Владимировне стоило большого труда, чтобы не сразу уступить его домогательствам. Нужно было вырвать у него нужные ей сведения, покуда этот мерзкий двуличный выродок пылал похотью.

— Как мне вернуть своего сына, милый? — спросила Шварц, выскальзывая из его изящных, но отвратительно потных рук. — Скажи и я твоя!

— Какого сына? — задыхаясь, спросил француз.

— Александра Алексеевича Шабарина, двух лет.

— Шлюха! — выдохнул Лавасьер. — Так это ты прижила от этого ублюдка…

— Не притворяйся, ты знал это с самого начала… Говори и тогда делай со мною, что тебе сейчас хочется… А — нет. Я позову на помощь…

— Русская проститутка… Пользуешься тем, что сейчас лопну, если не вставлю тебе куда следует и не следует…

— Не вставишь, если я не захочу… Я тебе оторву то, что делает тебя хоть немного похожим на мужчину…

— Тварь… — прорычал он. — Что ты со мною делаешь… Я вас, баб, всегда ненавидел…

— Где мой сын, говори!

— Он был в Воспитательном доме, у смотрителя, но вчера его выкрали…

— Кто выкрал! Ну!

— Один безумный старик, звездочет Линдеманн…

— Где он живет, быстро?

— Только — после дела, волчица…

И Анне пришлось уступить.

Старик подошел вплотную, изучая мое лицо так, будто пытался прочесть на нем некие тайные знаки. Я опустился в кресло, чувствуя, как усталость накрывает меня волной. Но внезапно профессор резко наклонился вперед, его костлявые пальцы вцепились мне в запястье.

— Нос… Да, нос отцовский. А вот глаза… глаза матери…

Я удивился:

— Вы знали мою мать?

Линдеманн засмеялся — сухой, трескучий смех, перешел в кашель.

— И отца… Я знаю всех, граф. Всех, кто имеет отношение к «Алой луне».

— Что еще — за луна?

Вместо ответа, старик схватил меня за рукав, едва не выдернув из кресла — пришлось подняться — и потащил вглубь дома. Комнаты сменяли одна другую, каждая страннее предыдущей: зал с моделями небесных сфер, кабинет, заваленный древними книгами, лаборатория с колбами, в которых плавало нечто, напоминающее органы… Кунсткамера какая-то…