Сотник (СИ) - Вязовский Алексей

Пыль, цеплявшаяся за все в Хиве, наконец начала оседать, причем не только на опустошенных улицах, но и в умах донских казаков. Первоначальный хаос штурма, жестокие стычки в лабиринте переулков и мрачная задача по установлению контроля над городом, стоявшим на грани анархии, буйство вдруг рассвирепевшей природы уступили место подобию порядка. Платов взял контроль над войсками в свои руки, из дворца посыпались указания всем и вся. Мне в том числе.

— Буря эта перемешала нам планы. Сегодня уже поздно, завтра поедешь, куда я велел.

Путь мой лежал в Янги-Ургенч, главный центр торговли промышленности Хивинского ханства, менее чем в тридцати верстах к северо-востоку от столицы. Его считали соперником самой Хивы по своему процветанию. Когда-то он был окружен внушительной глиняной стеной, свидетельством давно забытой эпохи конфликтов, но эта стена по неизвестным причинам давно превратилась в руины, оставив город практически беззащитным перед внешними угрозами. Его богатство, накопленное за столетия торговли по древним маршрутам, делало его заманчивой добычей, но он, по-видимому, решил избежать кровопролития, охватившего Хиву, смиренно сдавшись приближающимся казачьим силам. Командир отряда привез обратно специальное письмо, написанное местным биим, ханским наместником в Янги-Ургенчском бекстве. В восточной, цветистой форме, с кучей лести.

Вместе с письмом прилагался шикарный подарок. Нет, не деньги, хотя их тоже прислали. Бий сообщил, что в забытом подвале угловой башни, сохранившейся от цитадели, находилось странное хранилище: груда старых, ржавых и, казалось бы, бесполезных медных не то круглых слитков, не то орудийных стволов. Они описывались как древние, возможно, датируемые временем разрушительного вторжения Надир-шаха или даже более ранним периодом. Платов захотел, чтобы я лично исследовал эту странную находку.

— Медные слитки нам не помешают, из них в России монету чеканят, — объяснил мне атаман. — Но кто знает? Ты там поосторожнее, всю сотню с собой возьми. Вдруг там что-то особо ценное обнаружишь.

Это была миссия, требовавшая не только острого глаза, но и понимания местной специфики — с биим ссорится было нельзя, разве что требовалось его привести к присяге, также как и нового хана —на Коране. Для мусульман это весьма серьезно, а если уж клятва публичная, при свидетелях…

Мой отъезд был назначен на следующее утро.

Солнце, неумолимый летний диск на безоблачном небе, еще не начало выжаривать пыль на дорогах, когда я вывел небольшой отряд моей Особой сотни из северных ворот Хивы. Город, хотя и номинально принадлежавший нам, все еще ощущался как запертый зверь, его узкие улицы эхом отзывались на далекие крики стычек между враждующими местными фракциями и случайную, тревожную тишину, наступившую после выкриков казаков. От обжигающих взглядов прохожих иногда хотелось взяться за нагайку. Перспектива покинуть этот кипящий котел, даже для краткой разведки, была желанной.

Нас узнавали, встречные казаки радостно окликали. И не только по нашим фирменных повязкам, но и по униформе, постепенно входившей в моду в моем отряде. Я таки пошил себе черкеску, оставалось лишь поставить последнюю точку в виде заказанного булатного кинжала кавказского образца.

Сперва в сотне хмыкали от ее вида, шутили, что, мол, мало командиру ясырьки, ради Марьяны вырядился, внимание ее захотел привлечь (1). Но потом, гляжу, многие себе такие же наряды заказали — особенно после того, как я показал пользу от деревянных газырей как от патронташа на ежедневных тренировках. Да и нарядный вид черкески оценили — еще до меня насмотрелись на гребенчиков, на то, как они всем на загляденье, подбоченившись, гордо восседают в седлах. Первыми, кто сменил облик, были мой денщик и принятые в сотню бывшие ханские урус-сардары. Старые кафтаны — из тех, что еще на что-то годились — не выбрасывали, а оставили в качестве тренировочных для утренних занятий по рукопашке. Ее я не только не забыл, а еще и усилил разного рода физо — кроссы, отжимания и прочая растяжка.

* * *

Путь в Янги-Ургенч был ничем не примечательным, одвуконь домчали за полдня по плоской, безликой равнине, прерываемой лишь редкими ирригационными канавами или скупыми зарослями тамариска. Сам город, когда он наконец выплыл из марева, представлял собой обширное пространство из глины и кирпича, его плоские крыши, казалось, тянулись до самого горизонта. Ему не хватало внушительных стен Хивы, но его улицы и рынки бурлили жизнью — яркий гобелен красок и звуков, щедрая выставка даров Востока, резкий контраст с мрачной, израненной битвами столицей, которую мы оставили позади. Доклады были точны: Янги-Ургенч действительно сдался авангарду без боя, его ворота были распахнуты в знак подчинения.

Сразу отправился к бию. Тот рассыпался бисером, пытался навязать мне богатый дастархан, ну и разумеется, взятку-подарок. Куда без бакшиша на востоке…

— Все потом, уважаемый наместник. Сперва дело, сопроводите меня к башне.

Именно там я нашел свое сокровище. Можно сказать, толкиеновскую «прелесть». Нет, не клад, как предполагал мой атаман — всего лишь слежавшийся окислившийся цветмет. И, нет, я не сошел с ума, как мог подумать ургенчский наместник, когда увидел, как мои губы растянулись в хищной довольной улыбке.

Воздух в подвале был прохладным и влажным, тяжелым от запаха земли, разложения и металлического привкуса ржавчины. В мерцающем свете масляного фонаря глаза, быстро привыкнув к полумраку, разглядели в подробностях груду металла в углу. Это действительно была беспорядочная куча мелких пушечных стволов, слипшихся, покрытых «малахитовой» зеленью и черной патиной, а также толстым слоем пыли и грязи.

Более тщательный осмотр подтвердил мои первоначальные подозрения, и меня пронзила волна узнавания, рожденная моим давним академическим интересом к исторической артиллерии. Это были не просто остатки забытых орудий. Их характерные расширенные дула, относительно малые калибры и необычные кольцевые крепления у казенной части были безошибочны. Это были фальконеты — небольшие, легкие мелкокалиберные пушки азиатского типа, предназначенные для установки на вертлюгах. И их возраст, как смутно предполагал Платов, был действительно примечателен; некоторые, по-видимому, относились к началу XVIII века, возможно, даже предшествуя опустошительному походу Надир-шаха по Средней Азии в 1740-х годах. Несколько экземпляров, возможно, являлись частицей арсеналов Моголов или Сефевидов, свидетелями еще более древних конфликтов, судя по характерному отсутствию винграда (2). Этот склад здесь, вдали от полей сражений, красноречиво говорил о крушениях восточных империй и, возможно, о смене тактики или о разочаровании в малом калибре. Когда роль пушки сводится к тому, чтобы напугать, фальконет явно меркнет на фоне своих крупных собратьев.

Рядом с грудой металла валялись остатки того, что когда-то было кожей. Теперь это были не более чем бесформенные массы гнилой, изъеденной червями выделанной шкуры, их швы давно разошлись, цвет исчез. Однако, несмотря на разложение, можно было различить намек на их первоначальную форму: остатки жестких деревянных каркасов, следы набивки. Седла. Но не обычные седла. Их уникальная конструкция, предназначенная для распределения веса между горбов бактриана, и небольшие, усиленные гнезда для вертлюжного крепления дали недостающую часть головоломки. Это были зембуреки — верблюжьи поворотные или статичные орудия, любимая персами легкая артиллерия, обеспечивающая высокую мобильную огневую поддержку в открытой степи. Осознание этого стало откровением, слабым проблеском возможности перед лицом насущных артиллерийских проблем донского Войска.

Наша собственная, легкая по меркам русской армии, но тяжелая для степей и пустыни артиллерия, как жаловался Карпов, прошла суровой испытание Усть-Юртом, и сложно сказать, кто победил. То немногое, что мы привезли в Хиву, состояло в основном из трехфунтовых пушек и нескольких единорогов, эффективных против пехоты и укрепленных позиций, но совершенно бесполезных в пустыне. А эти фальконеты, если их удастся восстановить, давали шанс, пусть и небольшой, усилить нашу огневую мощь, возможно, даже обеспечить психологическое преимущество в будущих столкновениях с проворными кочевыми племенами.