Медведев. Пограничье (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

Он пожал плечами и продолжил:

— Они не могут выявить все случаи появления. Иногда нечисть сама до конца не понимает, что с ней происходит. Или скрывается. И тогда всё зависит от того, насколько она разумна и чего хочет.

Я задумчиво провёл ладонью по подбородку, чувствуя, как внутренне начинает складываться совсем другая картина. Менее сказочная, более живая. А затем пробормотал:

— Интересно. Выходит, здесь полно нелегалов, а Синод может даже не знать?

— Выходит, так, — спокойно согласился Морозов. — Представителей Синода здесь немного. А край большой. Всё не проконтролируешь.

— Вот оно что… — протянул я.

Потом, не поворачиваясь, спросил:

— А сейчас в княжестве есть лесозаготовительные мануфактуры?

— Конечно, — кивнул Морозов, понимая, к чему я веду. — Небольшие. Местные. Работают строго так, как им говорят… лесничие. Лесовики, которые с лешими в той избушке были. Только те это малая часть от клана. Люди здесь суеверные, да. Большинство лешего не видели, но верят, что он существует.

Я слегка кивнул.

— А если придёт крупная мануфактура, которая будет жить… ну, в балансе?

Воевода покачал головой:

— Такая обязательно попытается схитрить. Зайти чуть глубже, срубить побольше. А за такое в этих землях не штрафуют. Здесь сначала сгорает техника, затем исчезают люди. А потом приказчик приходит к вам требовать ответа. Потому что «договор был», а «их никто не предупреждал». Если вообще приходит. А может стать так, что его найдут повешенным за ноги на высоком дереве. Хорошо, если целого. Лешие ведь не для того созданы, чтобы лес раздавать. Они его хранят. Суть у них такая от природы. Ни один из них не позволит превратить лес в делянки, пусть даже в самых лучших намерениях. Хоть договора подпиши, хоть бумаги заверь. У них договор с самой землёй. А она не торгуется

Я снова кивнул.

— Этот мир не против людей, — продолжил воевода. — Он живет по своим законам, нарушать которые всё равно что ломать корни дерева, надеясь, что оно вырастет быстрее.

— А другие предприятия? — уточнил я.

— С агропромышленным комплексом будет то же самое, — спокойно ответил воевода. — Земля здесь хоть и плодородная, но у каждого участка свои старые порядки. Большие хозяйства начнут гнать технику, менять русла рек, заливать поля химией — и всё пойдёт наперекосяк. То корова сдохнет, то трактора в грязи увязнут так, что не вытащишь. Или начнёт людям всякое мерещиться… а потом и не только мерещиться.

Он вздохнул как человек, который уже не раз видел, как заканчиваются попытки «распахать мир по-новому».

— А строителям? — уточнил я.

— Северск им неинтересен, — пожал плечами Морозов. — Люди не торопятся сюда переезжать. Новые дома пустовать будут. А строить ради красивой картинки никто не станет.

Я кивнул, не сразу отвечая. В голове уже начали складываться планы. Неполные, зыбкие, но всё же — шаги.

— Всё равно, — сказал я спустя паузу, — по приезде посмотрю, какие ещё предложения от промышленников лежат на столе. Вдруг есть что-то разумное. Не ломающее покон. Может, получится договориться с местной нечистью.

Морозов посмотрел на меня краем глаза и чуть усмехнулся.

— Ну что же, князь… если кому это и удастся — то, может, и вам. Главное, помните: договариваться здесь можно. Но только если вы сами не забываете, с кем говорите. И зачем.

Я ничего не ответил. Но про себя решил, что говорить я буду. Но слушать придётся вдвое больше.

Глава 17

Домовой

В поместье мы прибыли, когда солнце уже стало клониться к закату. Мягкий свет ложился косыми тенями на лужайки, по оконным рамам ползли отсветы, а воздух наполнился вечерней прохладой и чем-то терпким, хвойным.

Машина остановилась у крыльца. Я неторопливо выбрался наружу, расправил плечи и довольно потянулся. Позвоночник отозвался тихим щелчком.

Откуда-то издали доносился ленивый хор лягушачьих голосов. В лесу, с той стороны, где тень уже сгущалась, кукушка мерно отсчитывала чьи-то годы. В этом ритме было что-то странное. Затягивающее. Настолько, что в какой-то момент я поймал себя на мысли: а сколько бы она насчитала мне?

И почти машинально захотелось спросить. Я даже открыл было рот, но вовремя остановился. Мало ли как здесь это работает? Не хватало ещё по собственной глупости заключить какой-нибудь дурацкий договор с какой-то птицей. А потом выяснить, что отдал ей: лет десять жизни… или полцарства.

Будто подтверждая мои мысли, кукушка внезапно умолкла. И в этом коротком молчании вечер стал ощутимей, как будто сам дом, лес и воздух прислушались: не сказал ли я чего лишнего.

Я тихо выдохнул. Покачал головой, медленно направился к крыльцу. Двор был пуст, дружинников не было видно. Но из-за дома доносились голоса, негромкий смех, будто кто-то рассказывал байку, да вполголоса комментировал.

Я поднялся по каменным ступеням, потянул на себя скрипнувшую тяжёлую дверь и вошел в особняк.

В гостиной было тихо. Уютно и как-то по-домашнему спокойно. Только в камине потрескивали поленья, отбрасывая на стены и потолок дрожащие золотые отсветы. Я уловил слабый запах чабреца и чего-то пряного.

На столике у камина уже стоял тяжёлый фарфоровый купол — тот самый, что обычно накрывает заварник. Судя по форме, внутри прятался чайник. Рядом расположилась аккуратная вазочка с печеньем. Всё выглядело так, будто меня здесь ждали. Или просто готовились к моему появлению.

Я медленно пересёк комнату. Тяжело опустился в кресло, которое мягко пружинило подо мной, будто подстраивалось. Руки легли на подлокотники, взгляд сам собой остановился на огне.

Пламя было неярким. Оно не столько грело, сколько успокаивало — будто за день ты сделал всё, что мог, и теперь можно просто сидеть, не думая ни о чем.

— Здравы будьте, мастер.

Незнакомый тихий голос прозвучал в тишине комнаты как удар колокола. От неожиданности я вздрогнул. Сердце ухнуло в пятки, и только собственная гордость не позволила вскочить с кресла, как мальчишке, застигнутому врасплох.

Обернулся. В нескольких шагах от меня стоял седоволосый мужчина. Он усмехался чуть насмешливо, но без злобы. На нём была просторная рубаха, подпоясанная верёвкой, и такие же широкие штаны. Простая одежда, будто с крестьянского праздника. Длинные волосы стянуты надо лбом лентой. Лицо… обыкновенное, даже добродушное. Если не смотреть слишком пристально.

Он, заметив, что я, наконец, обратил на него внимание, склонился в вежливом, чуть наигранном поклоне:

— Меня зовут Никифор. Я, как это… говорится…

Он замялся, подбирая слова, будто язык человеческий ему был неродной. Хотя я уже понял, с кем имею дело.

Через привычно сшитую людскую личину проступал подлинный облик собеседника. Невысокий, босой старик с растрёпанными седыми волосами. Всё в нём было будто бы обычным: простые черты лица, сутулость, мягкость походки. Но всё же… ногти. Слишком длинные. Пальцы — будто тоньше, чем должны быть. И глаза.

Вот глаза выдавали его настоящую суть.

Зрачки не просто отражали свет. Они слегка тлели, как угольки в золе.

Этот образ был точь-в-точь как на старом рисунке в дневнике прежнего князя. Даже мелкие детали сошлись: и ленточка, и босые ступни, не чужой, но точно не человеческий взгляд.

Передо мной стоял домовой. И пришёл он явно не ради приветствия.

— Мастер-распорядитель дома, — с достоинством произнёс Никифор, слегка выпрямив спину и всё ещё сохраняя ту самую, чуть лукавую улыбку.

— То есть… домовой? — прищурившись уточнил я.

Он тут же развёл руки в стороны, словно соглашаясь с очевидным, и чуть кивнул:

— Истинно так. Домовой, как вы изволили выразиться.

Помолчал на мгновение, оценивающе глядя на меня, потом добавил с лёгким наклоном головы:

— Молодой князь может видеть истинные личины? Сильный дар…

Последние слова он произнёс с особой интонацией. Сдержанно, почти уважительно, но… сквозь зубы. Не то раздражение, не то досада, не то просто факт, проглоченный без удовольствия.