Обострение (СИ) - Волков Тим

Кто-то постучал в дверь…

— Не заперто… Андрей? Что хотел?

— Иван Палыч, отпустите назавтра… — робко попросил паренек. — Часа на два. Бронепоезд смотреть!

— Чего смотреть?

— Бронепоезд. Ну, он на ремонт пойдет, в депо. Как раз мимо нашей станции. Где-то часа в два…

Бронепоезд… депо… железнодорожная форма… Зелёные кантики — депо…

— Ладно, Андрей. Отпущу!

Бронепоезд. Депо. Неужели…

Эх, Иван Палыч! Опять дуешь на воду?

И все же, надо съездить к Гробовскому, рассказать… Пока тот еще здесь. Тем более, на «Дуксе»-то — мигом… Алексей Николаевич, конечно, будет смеяться в голос…

Ну и пусть!

— Глафира, я быстро.

— Хорошо, Иван Палыч. Поняла.

Усевшись в седло, доктор запустил двигатель. У ворот остановился — открыть…

Подошел ближе… и вздрогнул!

Яркий свет ацетиленовой мотоциклетной фары выхватил из темноты кровавую надпись — «Берегись!»

Глава 17

Иван Палыч спрыгнул с мотоцикла, подошел к воротам. «Берегись!»… Намалеванно криво, видно что делали впотьмах. Кто-то торопился, но хотел, чтобы прочли. Кровь? Нет, краска, но от этого не легче.

Сердце заколотилось быстрее, пальцы, стиснувшие руль, похолодели.

«Сильвестр… — мелькнуло в голове. — Это он. Мне».

Доктор шагнул ближе.

«Спокойно, Артём, спокойно. А может, не всё так страшно?»

Он огляделся. Тьма, тишина, только собака где-то в селе тявкнула.

«А может, мальчишки? — подумал он. — Балуются, пугают? В Зарном же любят розыгрыши, Аглая рассказывала, как Фоме Егорычу ворота дегтем мазали. А может, кто-то и из взрослых? Мало ли шутников».

Иван Палыч, прищурившись, заметил рядом с воротами сугроб, а за ним — яму, узкую, глубокую, будто для столба копали.

«А если… — мелькнула мысль, — это не угроза вовсе? Просто предупреждение? Мол, яму вырыли, не свались, прохожий, не переломай ноги?»

Он хмыкнул, но тут же одёрнул себя. Какая яма? Кто в декабре столбы ставит? И краской, ночью, на воротах? Чушь! Нет, тут все понятно — и кто написал, и кому адресовано.

Иван Палыч вернулся к «Дуксу».

«Ладно, разберёмся» — подумал он и завел мотор. Пора ехать к Гробовскому. Кажется, Алексей Николаевич вновь оказался прав и насчет обеспечения защиты нужны побеспокоиться.

Однако добраться до Гробовского не получилось.

— Иван Палыч! Доктор!

Резкий окрик заставил вздрогнуть. Сердце подпрыгнуло к горлу. На миг почудилось: Сильвестр! Вышел из тьмы, с ножом, как в кошмаре, чтобы исполнить угрозу.

Доктор обернулся.

Но из темноты, тяжело дыша, появился кузнец Никодим. На руках — мальчонка. Без сознания.

— Иван Палыч, ради Христа, помоги! — выдохнул Никодим, подбегая. — Васеньке худо, помирает!

Доктор, спрыгнув с мотоцикла, почувствовал, как страх отступает, сменяясь привычной собранностью.

Он подбежал к кузнецу, фара высветила его сына: бледный, как снег, губы синюшные, глаза полузакрыты. Мальчик дышал часто, поверхностно, с хрипом, будто воздух застревал в груди.

— Что с ним? Рассказывай, быстро! — бросил Иван Палыч, понимая, что случилось что-то серьёзное.

И вдруг поймал себя на мысли — а ведь он впервые видит сына кузнеца. До этого мальчонка все время прятался дома, словно боясь его. А теперь вдруг встретились. Печально конечно, что так.

Никодим, задыхаясь от бега и страха, начал сбивчиво:

— Вечером всё ладно было, читали журнал с ним. Потом он даже в кузню зашел ко мне, смеялся ещё… Вдруг побелел, за грудь схватился, говорит: «Батя, дышать не могу!» Упал, задыхается, хрипит, как котёнок. Я его схватил, да к тебе сразу побежал! Иван Палыч, спаси, единственный он у меня!

Доктор взял парня за запястье. Пульс — нитевидный, слабый, кожа — холодная, влажная от пота. Плохой знак.

Доктор кивнул:

— В больницу, живо!

Заскочили в помещение, уложили парня в кровать. Мальчик был уже в сознании, но слаб, грудь вздымалась судорожно, хрипы слышались даже без дополнительных устройств. Иван Палыч скинул куртку, достал фонендоскоп из шкафа.

— Иван Палыч…

— Не сейчас! — отмахнулся от кузнеца доктор. Начал слушать.

Сердце Васи билось неровно, с глухими тонами, пульс скакал — то учащался, то пропадал.

— Головой не ударялся?

— Нет.

— Ничего не ел — трав, корешков, настоев?

— Нет.

— Кашель давно?

— Не так чтоб давно… да с осени, — ответил отец, морщась.

— С осени? Что ж ты раньше… Ладно, об этом потом. Сухой или с мокротой кашель?

— Да с мокротой. Иногда кровинка…

Врач нахмурился.

— Худеет?

— Тает… да ест плохо.

— Ночью потеет?

— Потеет, вся подушка мокрая. Иван Палыч, я не понимаю — к чему эти вопросы? Я не доктор, я в этом не разбираюсь, ты бы сам глянул.

— Никодим, я вопросы задаю, что понять картину полностью и исключить другие болезни.

Кузнец нахмурился, но ничего не сказал. Иван Палыч продолжил расспрос.

— Сколько ему полных лет?

— Двенадцатый пошёл.

— Что было первым — кашель, слабость, температура?

— Кашель.

— Мать его от чего умерла?

Никодим вздрогнул, на лице сразу же произошла резкая смена эмоций.

— Иван Палыч, это еще зачем⁈ — ледяным тоном спросил он.

— Никодим Ерофеевич, пытаюсь понять — наследственное ли заболевание? Никого не хочу обидеть, но эта информация важная. Скажи.

— Тоже грудь, — буркнул тот. — Слабость, кашель были. Не вынесла.

Доктор вновь принялся прослушивать пульс и сердцебиение.

«Какой же странный пульс… неровный, с перебоями. Аритмия?»

— А на сердце раньше жаловался?

Кузнец неопределенно кивнул. Мальчик закашлялся, начал хрипеть.

— Никодим, держи его полусидя! — скомандовал Иван Палыч, роясь в аптечке. — Не давай лежать, хуже будет!

Кузнец, побледнев, приподнял сына, подложив под спину одеяло.

Вася, задыхаясь, шептал:

— Батя… больно…

Никодим, стиснув зубы, погладил его по голове.

— Терпи, сынок, доктор спасёт.

Иван Палыч, достав ампулу морфина, наполнил шприц.

«Успокоит, снимет панику, облегчит дыхание», — прикинул он.

Вколов дозу в плечо мальчика, достал пузырёк с нитроглицерином — таблетку под язык, чтобы расширить сосуды и разгрузить сердце. Сейчас главное — выиграть время, не дать отёку задушить мальчика.

Доктор приоткрыл окно, впуская морозный воздух, чтобы облегчить дыхание, и велел Никодиму:

— Дыши с ним, медленно, в такт! Показывай, как надо.

Кузнец, не отрывая глаз от сына, кивнул. Иван Палыч заметил, как Вася начал дышать чуть ровнее, но синюшность осталась.

«Морфин сработал, но надолго ли?» — подумал он.

— Вася, слышишь меня? — тихо спросил доктор.

Мальчик слабо кивнул.

— Покажи рукой где болит?

Вася потянулся к сердцу.

— Дышать тяжело?

Парень кивнул.

— Бывает, что сердце сильно стучит? В груди как молот?

Мальчик кивнул.

— Да… бывает.

— Губы синели? Ноги отекали?

Кузнец, побледнев, пробормотал:

— Губы… да, синели. Ноги — не смотрел… Иван Палыч, у него с детства так. Я к врачам водил, которые еще до тебя. А они… ничего, говорят, нельзя сделать. А ведь и не пробовали, понимаешь? Поэтому он и дома все время сидит — сам же видел. Ноги слабые у него, да и сам телом слаб. Я одно время говорил ему, чтобы ходил, чтобы силы появлялись. А он пройдет пять метров — и тяжело ему уже. Вижу, что мучается, не стал его заставлять. Вот он и сидит весь день дома.

Иван Палыч, записывая в уме анамнез, взглянул на мальчика. Синюшность губ, бледность, одышка — всё указывало на сердце.

И вновь принялся прослушивать грудь фонендоскопом — долго, пристально.

Тоны сердца были глухими, как удары в подушку, а между ними — резкий шум, будто ветер в щели.

«Систолический, — отметил доктор. — Клапан сужен, кровь еле проходит».