Белый маг (СИ) - Иванников Николай Павлович

Наказав испуганной Аграфене лежать тише воды ниже травы, Сваржич натянул штаны и скользнул на двор, держа в руке кочергу, как дубинку. Но во дворе никого не было. Шум шел из кузни. Он был негромкий, но в ночи слышен совершенно отчетливо: бах, тук-тук… бах, тук-тук…

Казалось, воры пробрались к нему в кузню, но вместо того, чтобы умыкнуть инструмент, они решили немного испытать себя в кузнечном ремесле.

Бах, тук-тук…

Сваржич бесшумно прокрался до кузни и одним прыжком заскочил в распахнутые ворота, подняв над головой кочергу, чтобы в случае чего успеть ударить вора. Да так и замер с поднятой рукой. А потом пальцы его разжались сами собой, и кочерга упала наземь, ударив его по ноге.

Но боли кузнец не почувствовал. Он вообще перестал что-либо чувствовать, потому что стояло перед ним жуткое чудовище, похожее на огромного волка, вставшего на задние лапы и отрастившего на лбу рога. Это чудовище неумело сжимало в лапе молот и легонько стучало им по наковальне: бах, тук-тук.

И понял Сваржич, что чудище это пришло по его душу. Так, наверное, проявляется наказание господне за все те преступления, которые он совершил против своих же соседей. И совершенно без страха приготовился к тому, что чудовище его сейчас убьет одним взмахом гигантской лапы с длинными и очень острыми когтями…

Но никакого смертоубийства не случилось. Чудовище не стало нападать на кузнеца, и тем более рвать его на куски. Очень аккуратно, даже с какой-то заботой, оно вернуло молот на наковальню и приблизилось к Сваржичу. Положило свою когтистую мохнатую лапу ему на голову и приблизило к самому лицу свою отвратную морду, воняющую псиной и сырой землей.

Сваржич подумал, что этот ужасный вовкулак сейчас лязгнет челюстями и враз откусит у него половину головы. Но ничего подобного не произошло. Вовкулак как-то очень нежно погладил кузнеца по голове, а Сваржич вдруг заглянул в его глаза — круглые, темные, бездонные.

И вдруг узнал эти глаза! Нет, не так — он узнал не сами глаза, потому что они все так же принадлежали страшному чудовищу, способному убить кузнеца одним движением лапы. Он узнал взгляд. Потому что это был взгляд Марьицы, дочери его ненаглядной.

— Марьица, это ты? — прошептал он.

Но чудище, понятно дело, не ответило, потому что говорить человеческим языком не умело.

— Как же так, Марьица? Ты же умерла… Я сам видел… Я хоронил тебя… А может я просто сплю, и мне это все снится? И вовсе не стала ты никаким чудовищем, а все так же лежишь в сырой земле, мертвая и холодная?

Вовкулак отпрянул от кузнеца. А потом вдруг издал громкий крик — совсем как плачут дети — и отпрыгнул вглубь кузни, в самую темноту. Глаза его загорелись красным, и даже длинные всполохи оставались за ними во тьме. Продолжая кричать, вовкулак прыгнул на стену, оттуда на потолок, затем соскочил на пол и вылетел прочь из кузни.

Сваржич, протянув к чудищу руки, выбежал следом и остановился только около грады, через которую одним прыжком перемахнул вовкулак.

Все, что произошло потом, кузнец хорошо запомнил, потому как все видел собственными глазами. Видел, как вовкулак выбил дверь в дом пахаря Тугоуха, как заскочил внутрь. Слышал крик, и видел, как чудовище вытащило из дома самого пахаря и сына его Тимошку, еще живых, но уже не способных к сопротивлению и всех перемазанных кровью.

Тугоух тоже увидел Сваржича. Но было это последнее, что он увидел в своей жизни, потому что вслед за этим вовкулак одним рывком оторвал пахарю голову. И это была большая милость со стороны вовкулака, потому что не пришлось несчастному пахарю лицезреть, как чудовище разрывает на части его родного сына.

А после этого Сваржич сел на крыльцо, схватился за голову и так и просидел, покуда народ у дома пахаря не собрался, с косами, вилами и факелами. Все рассматривали окровавленные останки Тугоуха с Тимошкой, перешептывались и крестились.

— Вот и людей проклятый вовкулак пожирать принялся… — услышал Сваржич чей-то голос.

— А разве ж вовкулаки едят людей? — спросил кто-то.

Что ему ответили, кузнец уже не услышал, потому что упал на крыльце без памяти и так и пролежал там, покуда солнце не встало. А когда очухался, то опустил голову в бочку с холодной водой и держал ее там, пока задыхаться не начал. И даже когда начал — все одно держал. И только когда пузыри пустил, да воды нахлебался, то тогда и вытащил голову наружу, так как не смог больше терпеть.

Зашел Сваржич в кузню, отыскал там нож подлиннее и пошире, сунул его за пояс и побрел через всю Соломянку к дому той самой ведуньи, которая приходила лечить Марьицу. Видел его кто или нет в таком виде, Сваржич не знал, да и все равно ему было. Ведь решился он в тот момент на самое страшное…

Стучать Сваржич не стал, просто навалился плечом на дверь, а она так и выломилась. Вошел Сваржич в горницу и сразу увидел ведунью — стояла на посередь комнаты с крынкой полной сметаны в руках и смотрел на кузнеца со страхом. Тогда вытащил Сваржич свой нож из-за пояса, обтер его о штаны и сказал:

— Ну здравствуй, Свияра. Утречко, значит, доброе. Убивать я тебя пришел за деяние твое паскудное. За то, что ты дочку мою не только не вылечила, но и умереть ей нормально не дала.

Отнял он у ведуньи крынку со сметаной, на стол поставил, а саму Свияру на скамью усадил.

— Ты только не кричи, не надо. Я тебя быстро зарежу, прямо в сердце воткну и сразу вытащу. Ты даже и не помучаешься нисколько… хотя следовало бы.

А Свияра напугалась так, что ни возразить, ни сопротивляться такому насилию не могла. Только перекрестилась и прошептала:

— Скажи хоть, за что ты меня резать собрался, Сваржич?

— А за то, Свияра, что ты своим заклятьем обернула мою Марьицу вовкулаком проклятым. И когда люди прознают об этом, то обязательно откопают ее могилу и кол осиновый ей в грудь вобьют. И будет Марьица вечность неисчислимую в аду гореть, потому как всей нечисти такая судьба уготована!

Поднял уже Сваржич свой нож и стал примеряться, как бы его так воткнуть в Свияру сподручнее, да только груди ее огромные его смущали, наметиться не давали.

— Погодь, Сваржич, не торопися! — остановила его Свияра, неотрывно глядя на острие ножа. — Все так, да не так! Я и впрямь заклятье оборотня над дочкой твоей прочитала, да только никакой она не вовкулак. Она обернулась самой настоящей шмыгой, и никакой кол в груди уже не сможет ее упокоить. Она всякий раз будет возрождаться и мстить тем, кто обидеть ее посмел. Только чтобы навсегда не остаться чудищем страшным, ей нужно найти подходящую оболочку для себя, девицу молодую и красивую, чей облик она сможет принять. А покуда не нашла она подходящей оболочки, то будет питаться лишь печенью человеческой и всегда испытывать страшный голод…

Услышал эти слова, Сваржич отшатнулся. Да если бы он знал, что дело все так повернется, разве ж он позволил бы ведунье сотворить такое богохульство с дочкой своей ненаглядной? Вместо того, чтобы упокоиться с миром и отправиться в царствие небесное на вечное блаженство, ведунья уготовила Марьице такое же вечное скитание в земной жизни, в постоянных поисках новой оболочки для своего дальнейшего существования.

— И что же теперь делать? — чуть не плача пробормотал Сваржич, уже опустив свой нож. — Что же теперь делать-то? Как мне избавить Марьицу от участи такой?

— Ты уже ничего не сможешь сделать, кузнец, — покачала головой Свияра. — Не в твоей это власти. Ты умолял меня сохранить Марьице жизнь, и я сделала это, а уж как сделала — не тебе судить, грешному! Но упокоить дочь твою несчастную все-таки можно. Для этого необходимо особое заклятье, которое называется Огненное Погребение, но произнести его должен чародей перед алтарем в Зеркальном храме, что на скале Арабойра. И назвать имя: Марьица, дочка Сваржича из Соломянки.

Сваржич выронил свой нож, обмяк весь и глаз на ведунью уже не поднимал.

— Ну, а покуда не добрался я до Зеркального храма, чтобы уговорить чародея тамошнего заклятье Огненного Погребения прочесть, что делать-то мне с дочерью моей, которая теперича шмыгой стала? Как других людей уберечь от нее? Ведь она продолжать убивать будет, или пуще того — оболочку себе новую найдет и обернется той девицей. Еще одну душу невинную загубит.