Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Жданов внимательно осмотрел шприц, покрутил его в руках, опробовал поршень.

— Качество… кустарное, — констатировал он. — Но идея — кристальна. — Он посмотрел на Ивана. — Хорошо. Теперь мой ход.

На следующий день Жданов лично явился с этим прототипом в Бюро рационализации. Иван ждал его в коридоре. Через полчаса Жданов вышел, его лицо было невозмутимо.

— Круглов сначала, как обычно, начал про «форму №7-Р» и «отсутствие технических условий», — с легкой усмешкой сообщил Жданов. — Но когда я упомянул, что это изобретение представляет стратегический интерес для военно-полевой медицины и что им уже заинтересовались наверху, он… подобрел. Очень.

Дело сдвинулось с мертвой точки с невероятной скоростью. Уже через два дня протокол испытаний в больнице им. Мечникова был подписан — результаты были блестящими. Врачи, особенно хирурги, хвалили идею стерильности. Но, как и предсказывал Иван, возникла новая, на первый взгляд непреодолимая, преграда.

Тот же Круглов, но на этот раз уже почти извиняясь, объяснил Ивану:

— Товарищ Борисов, с технической и медицинской точки зрения — всё прекрасно. Но… для серийного производства нужны «Временные технические условия и нормы на медицинские изделия одноразового применения». А их… не существует. Их нужно разрабатывать. А это — компетенция Научно-исследовательского института стандартизации и нормирования медицинской техники. А у них… — он развел руками, — … очередь на разработку новых стандартов расписана на четырнадцать месяцев вперед.

Иван стоял и смотрел на него. Он создал работающий, нужный продукт. Он доказал его эффективность. Он даже получил поддержку Жданова. Но он уперся в стену под названием «нормативная база». Без этих бумаг ни один завод не мог начать производство.

Он вышел от Круглова с чувством, похожим на то, что он испытывал после смерти того ребенка от дизентерии. Бессилие. Но на этот время — бессилие более осознанное и потому еще более горькое.

Вернувшись в лабораторию, Иван не стал рвать на себе волосы. Он сел, достал чистый лист бумаги и начал методично записывать.

'Проблема: отсутствие стандартов на одноразовые шприцы.

Пути решения:

Обратиться через Жданова с просьбой о внеочередной разработке. Найти лазейку — оформить как «экспериментальную партию» для военных нужд. Попытаться выйти на сам Институт стандартизации, найти там союзника…'

Он понимал, что это — новая битва. Еще более скучная, бюрократическая, но не менее важная. Он не мог создать антибиотики, не решив сначала проблему шприцов, которыми эти антибиотики будут вводить.

Он подошел к карте Европы, висевшей на стене. Тень со свастикой в Германии с каждым днем становилась все гуще и зловещее. До аншлюса Австрии — меньше пяти лет. До пакта Молотова-Риббентропа — шесть. До войны — восемь.

«Время работает против нас, — с холодной ясностью подумал он. — Каждый день, каждая задержка — это будущие смерти на фронте. В госпиталях. В блокадном городе».

Он смотрел на карту, и тяжесть ответственности давила на плечи с силой, незнакомой его прошлой, бессмысленной жизни. Но именно эта тяжесть и давала ему точку опоры.

«Любой ценой», — отчеканило в висках. Бюрократической. Моральной. Человеческой. Успеть

Глава 18

Осенние хлопоты

Октябрь в Ленинграде выдался на удивление сухим и ярким. Золотистая листва, еще не смытая осенними ливнями, шуршала под ногами прохожих, а солнце, хоть и без летнего жара, придавало воздуху прозрачную ясность. Именно в такой день Сашка, ворвавшись в лабораторию с разгоряченным лицом, огласил приговор:

— Сеанс в семнадцать ноль-ноль! «Гроза»! Билеты добыл, отстояв две очереди! Все свободны от важных дел!

Иван, корпевший над чертежом усовершенствованной иглы для своего шприца, с облегчением оторвался от кальки. Бюрократический тупик с «Временными техническими условиями» затягивался, и смена деятельности была более чем желанна.

— «Гроза»? — переспросил Миша, с любопытством глядя поверх толстой книги по органической химии. — Это про атмосферное явление или про социальный протест?

— Про жизнь, Миш! Про настоящую, дореволюционную жизнь! — с пафосом воскликнул Сашка. — Говорят, там играет сама Бабанова! И звук — настоящее чудо техники!

Катя, сидевшая в углу с конспектами, улыбнулась:

— Островского, кажется? Мрачноватая история для осеннего вечера.

— Именно поэтому и нужно идти! — не унимался Сашка. — Чтобы увидеть, от какого болота мы все ушли! Чтобы ценить светлое настоящее!

Иван сдержал улыбку. Энтузиазм Сашки был заразителен, как корь в детском саду. «Светлое настоящее», с очередями за хлебом и Громовым за спиной, все еще казалось ему весьма условным, хотя он уже видел отличия от преподаваемой ему «истории». Врали, нагло врали. Но идея посмотреть кино — да еще и звуковое, для него, человека из будущего, почти что антикварное — его прельщала.

Кинотеатр «Май» на Петроградской стороне оказался неброcким зданием с выцветшей вывеской. Внутри пахло особым коктейлем из запахов эпохи: нафталина, дешевого табака, гуталина и слабого, но упрямого аромата человеческих тел, не избалованных ежедневным душем. Они прошли в зал в верхней одежде, гардеробы были только в театрах и центральных кинотеатрах.

Ивана поразила акустика. Деревянные, ничем не обитые стены и такие же ряды кресел создавали эффект гула, в котором тонули отдельные слова. Зал гудел, как улей. Публика была самой разной: студенты в потертых гимнастерках, рабочие в телогрейках, интеллигентного вида парочки, старающиеся сохранить остатки дореволюционного лоска.

— Смотри, кинобудка, — ткнул локтем Миша, указывая на небольшое окошко на балконе. — Там, вероятно, установлен аппарат «Тагефон». Принцип синхронизации звука и изображения через систему зубчатых валов и фотоэлементов… Инженерная мысль!

— Главное, чтобы не зажевало пленку, как в прошлый раз, — мрачно бросил сзади чей-то голос.

Наконец, свет погас, и на экране, покрытом мелкими рябинками, замерцала заставка «Союзкино». Раздались первые звуки — шипение, скрежет, и наконец, музыка. Для Ивана это было путешествие в музей. Черно-белое, чуть дрожащее изображение, неестественно театральная игра актеров, звук, идущий как будто из соседней комнаты. Но в этом был свой шарм. Свой, не приукрашенный цифрой, аутентичный мир.

Он наблюдал за реакцией друзей. Сашка, разинув рот, следил за перипетиями сюжета, всем телом сопереживая героям. Катя смотрела внимательно и критически, временами одобрительно кивая, когда на экране обличали «темное царство» купечества. Миша же был поглощен не содержанием, а формой: он вглядывался в экран, пытаясь понять, как ложатся тени, как работает звук, и временами что-то бормотал себе под нос, делая мысленные пометки.

А Иван… Иван испытывал странную ностальгию. Ностальгию по чему-то, чего он в своей прошлой жизни почти не застал. По этой простоте, по этой вере в магию самого факта движущегося изображения со звуком. В его время кино было развлечением, здесь и сейчас — оно было чудом.

Когда зажегся свет, в зале на секунду воцарилась тишина, а затем взорвался гомоном обсуждений.

— Вот это сила! — первым выдохнул Сашка, выходя на улицу и жадно вдыхая прохладный воздух. — Как они жить-то могли? Кабаниха эта… просто эксплуататорша!

— Социальная драма построена безупречно, — аналитически заметила Катя. — Показано рождение протеста в самой гуще затхлого быта.

— А мне понравилось, как они запись звука сделали, — сказал Миша. — Чувствуется, что синхронизация не идеальна, губы двигаются чуть раньше, чем звук… Надо бы почитать про последние достижения в области звукового кино.

— Ну, вам бы только технику, — отмахнулся Сашка. — А по-моему, просто здорово! Настоящее искусство!

Иван шел молча, наслаждаясь этим спором. Он был частью этого. Частью этой живой, кипящей эмоциями и идеями массы. И это чувство было куда ценнее, чем любое, даже самое продвинутое кино.