Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Комната в общежитии была наполнена тем особым уютом, который возникает только в мужской компании, когда все дела переделаны и можно просто расслабиться. В центре внимания была она — старенькая семиструнная гитара, которую Сашка принес с торжественным видом. Инструмент был видавшим виды: потертый корпус, потрескавшийся лак, одна струна явно была заменена на неподходящую по толщине.

— От дяди Коли досталась, — с гордостью сказал Сашка, проводя рукой по деке. — Он в гражданскую, говорит, с ней пол-России прошел.

Гитара была расстроена, но это никого не смущало. Леша, достав из-под кровати заветную бутыль с мутноватой жидкостью, разлил всем в граненые стаканы.

— Самогон от того же дяди Коли, — пояснил он. — Ядреный, зато бесплатный.

Иван скептически пригубил. Ощущение было знакомым — паленой водкой в его время тоже не удивишь. Но здесь, в этой компании, под аккомпанемент расстроенной гитары, самогон казался почти что изысканным напитком.

Сашка попытался сыграть что-то патриотическое, но гитара отчаянно фальшивила.

— Дайте сюда, — не выдержав, сказал Иван.

Он взял инструмент в руки. Память пальцев, хранившая мышечный опыт из другой жизни, ожила. Он на слух попытался подстроить струны, насколько это было возможно, и, найдя более-менее сносный аккорд, брякнул незамысловатый мотивчик. Это был куплет из простенькой попсовой песенки про «любовь любовную и ее конец», которую он когда-то заучил, чтобы произвести впечатление на однокурсницу.

В комнате воцарилась тишина. Сашка смотрел на него с недоумением, Миша — с научным интересом, Леша — с полным отсутствием понимания.

Сашка сморщился, будто укусил лимон.

— Э-э-э, Лев… Это что за надрыв? — растерянно спросил он. — То ли частушка, то ли… ария? Про аккумуляторы, что ли, поешь?

Иван фыркнул. Он и сам не ожидал, что его эксперимент вызовет такую реакцию.

— Нет, — сказал он, сдерживая смех. — Это… это про любовь. Такую, знаешь, сентиментальную.

Леша, поморщившись, отхлебнул из стакана. — Фу, сантименты, — буркнул он. — То ли дело «Каховка»! Давай, чтоб душа развернулась!

Иван понял, что эксперимент провалился. Но сдаваться не собирался. Он перебрал струны, найдя другой ритм, и запел на мотив известной комсомольской песни, но с совершенно новым, шуточным текстом, который родился спонтанно:

'Мы шприцы наши стерилизовали,

Микробам спуску не давали!

А если Круглов скажет «нельзя»,

Мы стандарты сами напишем, друзья!'

Эффект был мгновенным. Сашка раскатисто хохотал, Леша удивленно хлопал глазами, а Миша, ухмыляясь, подтягивал:

'Хроматографию применим,

Пенициллин получим!'

Вскоре все подхватили, сочиняя на ходу все новые и новые куплеты, посвященные учебе, общежитию, профессору Орловой. Даже Миша, к всеобщему удивлению, попытался исполнить старинный романс. Получилось ужасно: он фальшивил на каждой ноте и путал слова, но это вызвало новый взрыв хохота. Самогон медленно делал свое дело, разговор становился все более душевным и бесхитростным. Говорили о будущем, о будущем страны и ее людей, о девушках. Иван сидел, прислонившись к стене, и слушал. Этот вечер, этот пьяный, фальшивый, невероятно свой хор, был для него как щит от призраков прошлого. Он отгораживал его от тоски по другому времени, которого, он теперь понимал, по-настоящему и не было.

Институт готовился к очередной годовщине Октября. В воздухе витал запах краски, клея и предпраздничной суеты. Сашка, назначенный ответственным за выпуск праздничной стенгазеты, носился по коридорам с кистями и банкой с клейстером, сметая все на своем пути.

— Товарищи! — вещал он, врываясь в лабораторию. — Праздник на носу! Газета должна быть образцовой! Миша, тебе — научный отдел! Иван, ты у нас художник! Леша, помогать с оформлением!

Миша, к всеобщему удивлению, отнесся к задаче со всей серьезностью. Через день он принес лист бумаги с заголовком: «Химический анализ праздничного настроения: количественная оценка факторов коллективной радости». Текст был наполнен формулами и графиками, доказывающими, что совместный труд и пение хором повышают выработку «гормонов солидарности» (термин, который он, конечно, выдумал). Сашка смотрел на это как баран на новые ворота.

— Миш… Это ж газета, а не научный журнал! Людям нужно что-то попроще!

— Простота — враг истины, — парировал Миша, но под натиском Сашки согласился переписать статью в более популярном стиле, озаглавив ее «Почему в Октябре улыбаться полезно?».

Иван, вспомнив навыки карикатуриста, которые он когда-то подцепил в институте, принялся рисовать. Он изобразил забавного, но доброго вида микроба, который бежит прочь от гигантского шприца, и бородатого профессора-консерватора (очень абстрактного, без портретного сходства с Орловой), который пытается измерить циркулем крылья бабочки-новаторши. Юмор был выверенным, как доза лекарства, — безвредным для цензуры, но узнаваемым для своих.

Леша же отвечал за общую композицию. Он выводил каллиграфическим почерком лозунги: «Даешь пятилетку в четыре года!» и «Комсомол — смена достойная!». Его стиль был прямолинейно-патриотичным: много красного цвета, звезд и серпов с молотами. Со вкусом было туго, но энтузиазм компенсировал все.

Кульминацией стала церемония вывешивания газеты на специальном стенде в холле. Наклеивали всем миром. Леша держал газету, Сашка намазывал обратную сторону клейстером, а Иван и Миша должны были прижать ее к стенду. В самый ответственный момент Леша чихнул, газета съехала набок, а Сашка, пытаясь ее поправить, перемазал в клейстере всю свою гимнастерку. Получилось кривовато, с комками и пузырями, но зато — свое, родное.

На их счастье, мимо проходил Петр Семенович. Он остановился, внимательно, с каменным лицом, изучил их творение.

— Гм, — произнес он наконец. — Живо. Актуально. Молодцы, товарищи. — И, сделав пару шагов, обернулся: — Борисов, только этот ваш… летающий микроб… Не увлекайтесь. Искусство должно быть идейным.

Когда он ушел, все выдохнули. Успех. Пусть и с партийной скидкой.

Субботник в саду ЛМИ напоминал не столько добровольный труд, сколько веселую, немного суматошную ярмарку. Стоял звонкий, прохладный день. Солнце золотило последние листья на кленах и липах. Студенты, вооруженные граблями, метлами и тачками, сгруппировались по курсам.

Сашка, как заправский комиссар, сразу взял командование на себя.

— Первый курс, не зевать! Разбиваемся на звенья! Левое крыло — уборка листвы, правое — обрезка сухих сучьев, центр — укрепление коры деревьев! Вперед, за Родину, за Сталина!

Его звонкий голос резал воздух, и молодежь, посмеиваясь, но послушно, бросилась выполнять распоряжения.

Миша, разумеется, подошел к процессу с научной точки зрения. Он разработал «оптимальную схему уборки листвы», создав из тачек и досок некое подобие конвейера. Система была сложна и постоянно ломалась, вызывая дружное веселье. В итоге тачка, перегруженная листьями по его же расчетам, опрокинулась, засыпав самого изобретателя с головой.

Иван работал споро, привыкшими к физическому труду руками. Он сгребал листву, носил тяжелые ветки, наслаждаясь простой работой и свежим воздухом. В какой-то момент он поймал на себе взгляд Кати. Она улыбнулась ему из-за груды желтых кленовых листьев, и он кивнул в сторону заросшей аллеи, ведущей к старой, полуразрушенной беседке.

Через несколько минут они сидели на холодной каменной скамье, прижавшись друг к другу для тепла.

— Холодно, — сказала Катя, пряча руки в рукава пальто.

— Сейчас, — Иван снял свои рабочие перчатки и протянул ей.

Они сидели молча, слушая доносящиеся с главной поляны крики, смех и песни. Отсюда, из их укрытия, суета субботника казалась мирной и почти что идиллической.

— Жданов говорит, твои идеи по лимфатической системе… они переворачивают все с ног на голову, — тихо сказала Катя. — Он пишет статью. Ты будешь соавтором.