Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Машина тронулась, с трудом преодолевая колеи разбитой мостовой. Иван смотрел в окно на мелькавшие серые фасады. Прошло почти полтора года, а ощущение нереальности происходящего до конца не отпускало. Вот он, Иван Горьков, сорокалетний циник из 2018-го, едет на встречу, которая определит судьбу одноразового шприца в 1933 году. Абсурд.

— Вы сегодня какой-то задумчивый, Лев, — прервал его размышления Жданов. Он снял очки и тщательно протирал их шелковым платком. Без стекол его лицо казалось моложе и более уставшим.

— Так, мысли разные, Дмитрий Аркадьевич. Волнуюсь, не скрою.

— Зря. Дело наше — правое. А за правду надо бороться, — Жданов водрузил очки на переносицу и посмотрел на Ивана пристально. — А вообще, как вы? Не тянет ли в какую-нибудь клинику, к живым больным? Вся эта бумажная волокита… не самая благодарная работа для молодого врача.

Иван пожал плечами.

— Считаю это такой же важной работой, Дмитрий Аркадьевич. Если наш шприц пойдет в серию, он спасет больше жизней, чем я один смог бы спасти у операционного стола. Хоть и сложно обосновать саму идею одноразового шприца, главное — пробить тропу для будущих изобретений.

— Верно мыслите, — кивнул Жданов. — Редкая для вашего возраста зрелость. Меня в ваши годы манила только чистая наука. Клетка, ткань, организм… А все эти бюрократические дебри казались скучными и недостойными внимания. С возрастом понимаешь — любое открытие, не воплощенное в жизнь, есть не более чем интеллектуальный онанизм.

Иван сдержал улыбку. Простота и прямота Жданова были подкупающи.

— А семья? — неожиданно спросил профессор. — Родители, я знаю, гордятся вами. А насчет… личной жизни? Невеста на горизонте не маячит?

Вопрос застал Ивана врасплох. Образ Кати вспыхнул в сознании ярко и тепло.

— Есть… одна девушка. Катя.

— Ах, вот как! — лицо Жданова озарилось доброй ухмылкой. — Екатерина, ваша однокурсница? Умница, я на нее обратил внимание. С характером. Это хорошо. Женитьба — это как успешный научный эксперимент. Нужны и точный расчет, и вдохновение, и терпение. Много терпения. Моя Анна Сергеевна, первые пять лет брака приучала меня к тому, что носки должны быть свернуты в один конкретный комок, а не в другой. Считала, что от этого зависит мировая гармония.

Он помолчал, глядя в окно.

— Цените это, Лев. Молодость, чувства… В наше время, со всем этим строительством социализма, иногда кажется, что личное — это что-то второстепенное, почти буржуазное. Но это не так. Именно ради этого личного, тихого, человеческого мы все и боремся, в конечном счете.

Иван слушал, и что-то щемило внутри. Этот человек, гигант советской науки, говорил с ним на равных, по-отечески. Он видел в Льве Борисове не вундеркинда или странного самородка, а личность.

— Спасибо, Дмитрий Аркадьевич. Я… я постараюсь запомнить.

Институт Стандартизации и Нормирования Медицинской Техники располагался в старом, дореволюционной постройки здании. Внутри пахло свежей краской, машинным маслом и пылью. Их провели в кабинет начальника отдела медицинского инструментария, товарища Круглова — того самого, что двумя неделями ранее ссылался на очередь в четырнадцать месяцев.

Круглов, мужчина лет пятидесяти с усталым, обвисшим лицом, на этот раз встретил их стоя.

— Дмитрий Аркадьевич, товарищ Борисов, прошу, располагайтесь.

Жданов не стал тратить время на светские любезности.

— Товарищ Круглов, мы привезли доработанные чертежи и новый, усовершенствованный прототип. И я хочу быть с вами абсолютно откровенен. Это изобретение имеет не просто народно-хозяйственное значение. Оно имеет стратегическое значение для обороноспособности страны.

Круглов нервно поправил галстук.

— Дмитрий Аркадьевич, я понимаю, но нормы…

— Нормы создаются для людей, а не люди для норм, — мягко, но железно парировал Жданов. — Представьте полевой госпиталь в условиях массового поступления раненых. Один шприц на одного бойца. Стерильность. Скорость. Снижение риска сепсиса на десятки процентов. Товарищ Борисов предоставил расчеты. Речь идет о тысячах сохраненных жизней бойцов и командиров Красной Армии в случае… в случае большой войны.

Последние слова повисли в воздухе тяжелым, не произносимым вслух, но понятным всем предупреждением.

— Наверху, — Жданов многозначительно ткнул пальцем в потолок, — на это смотрят с большим интересом. Очень большим. Любые проволочки будут расценены как саботаж.

Круглов побледнел. Слово «саботаж» в 1933 году обладало магической, леденящей душу силой.

— Я… я понимаю, Дмитрий Аркадьевич. Мы, конечно, патриоты. Мы сделаем все возможное.

Жданов перешел от палки к прянику.

— Я знаю, что вы — специалист и хотите сделать все по уму. Поэтому мы и приехали к вам. К лучшим. Ваши инженеры, — он кивнул в сторону стоявших у стенки двух молодых людей в засаленных халатах, с горящими глазами, — они гляньте, как оживились! Им же интересно новое дело!

Действительно, молодые инженеры, ранее скучавшие, с жадностью разглядывали разложенные на столе чертежи и прототип шприца, который Иван достал из футляра.

— Принцип-то гениальный в своей простоте! — не удержался один из них, парень с вихром непослушных волн. — Стеклянный цилиндр, поршень с уплотнителем… Несколько отличается от уже имеющихся шприцов…

— Вот видите, товарищ Круглов, — улыбнулся Жданов. — Горят молодые! Так дайте им возможность проявить себя!

Круглов, видя, что сопротивление бесполезно, а главное — опасно, сдался.

— Хорошо. Внеочередное рассмотрение. Запускаем в работу. Если не будет непредвиденных обстоятельств со стороны смежных наркоматов (металл, стекло), то к Новому, тридцать четвертому году, товарищ Борисов, вы получите свои «Временные технические условия» и первую опытную партию.

Иван почувствовал, как внутри что-то щелкнуло, и та ледяная пружина, что была сжата внутри все эти недели, наконец-то разжалась.

Выйдя на улицу, они с Ждановым молча прошли несколько шагов. Октябрьский ветер бил в лицо, но Ивану было жарко.

— Спасибо, Дмитрий Аркадьевич. Без вас…

— Пустое, — отмахнулся Жданов. — Я лишь открыл дверь. А входите в нее вы. Кстати, Лев, я включил вас соавтором в статью по лимфатической системе мозга. В «Архив патологии». Твои гипотезы, твои схемы — это девяносто процентов работы. Не спорь. В науке так положено. Автор — тот, кто генерирует идею.

Иван замер. Это было признание. Не просто покровительство, а признание его как равного в научном сообществе. Пусть и под псевдонимом «Лев Борисов».

Иван молча кивнул. Комок в горле мешал произнести что-либо внятное.

— Просто продолжайте работать. У вас великое будущее, Лев. Я это чувствую.

Вернувшись в ЛМИ, Иван погрузился в привычный круговорот. Теперь его жизнь была разделена между тремя центрами приложения сил.

Первым была лаборатория Жданова. По вечерам, когда основные занятия заканчивались, они вдвоем склонялись над микроскопами и схемами. Иван, играя роль гениального интуитивиста, продолжал «наводить» профессора на открытия.

— Дмитрий Аркадьевич, а если посмотреть не на сами сосуды, а на пространство вокруг них? Вот здесь, в оболочках… мне кажется, я читал намеки на то, что это не просто соединительная ткань, а нечто вроде… дренажной системы. Для мозга.

Жданов, с горящими глазами, тут же хватал карандаш и начинал делать наброски.

— Каналикулы? Арахноидальные грануляции? Лев, вы даете направление целой жизни исследований! Это перевернет все представления о ликвородинамике!

Иван смотрел на него с смешанным чувством гордости и стыда. Он не открывал, он — вспоминал. Он был контрабандистом, тайком перевозящим драгоценный груз знаний через границу времени… Но цель оправдывала средства.

Вторым центром была их собственная, легализованная лаборатория, где кипела работа над пенициллином. Катя, Миша и Сашка составляли идеальный рабочий механизм.

Миша, сгорбившись над колбами и ретортами, колдовал над усовершенствованием хроматографии.