Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Жизнь, несмотря на все тревоги и сверхзадачи, продолжала состоять из простых вещей. Учеба. Дежурства. Очереди в столовой.

Как-то раз они с Катей пошли гулять по набережной Невы. Дул пронизывающий ветер, с воды тянуло ледяной сыростью. Они шли, плотно прижавшись друг к другу.

— Ты какой-то уставший, Лев, — тихо сказала Катя. — И… отстраненный. Словно несешь какой-то огромный груз, которым не можешь ни с кем поделиться.

Она, как всегда, была проницательна.

— Просто много работы, Кать. И мысли о будущем.

— О нашем будущем? — спросила она, глядя на него своими чистыми, умными глазами.

— И о нашем тоже, — честно ответил он. — Я хочу, чтобы оно было. Чтобы оно было светлым. И безопасным.

Она взяла его руку в свои холодные пальцы.

— Со мной ты можешь делиться, Лев. Я не испугаюсь. Я сильная.

— Я знаю, — он сжал ее руку. — И когда-нибудь я все тебе расскажу. Обещаю.

Он смотрел на ее профиль, очерченный на фоне свинцовой Невы, и чувствовал, как эта хрупкая, но невероятно стойкая девушка становится его главной опорой в этом чужом и жестоком мире. Его личной точкой отсчета.

Семинар состоялся в середине ноября. Большая аудитория ЛМИ была забита до отказа. Пахло одеколоном, махоркой и возбужденной научной мыслью. Здесь собрался цвет ленинградской, московской и даже киевской медицины. Для Ивана это было как попасть на Олимп. Он сидел рядом с Ждановым и с жадностью вглядывался в лица, которые раньше знал лишь по учебникам и портретам в музеях.

Сергей Петрович Фёдоров, патриарх русской хирургии, с сединой, бородой, сидел в первом ряду, внимательно слушая, его умные, цепкие глаза под густыми бровями все замечали.

Рядом с ним — Юстин Юрьевич Джанелидзе, молодой, но уже известный хирург, будущий главный хирург Балтфлота, с живым, энергичным лицом.

В проходе, оживленно о чем-то беседуя, стоял Сергей Романович Цеге-Мантейфель, а чуть поодаль — совсем еще молодой, но уже с горящим взглядом исследователя Александр Васильевич Вишневский.

И у Ивана горели глаза. Он был в своей стихии. Среди богов той самой медицины, служить которой мечтал когда-то, в своей прошлой жизни.

С трибуны выступала Вера Иосифовна Геккер — невысокая, строгая женщина в строгом темном платье, с собранными в тугой узел волосами. Она докладывала о своих работах по созданию и применению сывороток против газовой гангрены и столбняка. Цифры, графики, результаты испытаний.

Когда она закончила и начались вопросы, Иван, с разрешения Жданова, поднял руку.

— Вера Иосифовна, ваш доклад блестящ. Разрешите вопрос по существу. Сыворотка, как я понимаю, нейтрализует уже выработанный токсин. Но не предотвращает размножение самой клостридии в ране. А не думали ли вы о комбинированной терапии? Скажем, сыворотка плюс… направленный поиск антибактериальных агентов, активных именно против анаэробов? Например, среди определенных штаммов почвенных актиномицетов или бацилл?

В зале наступила тишина. Геккер внимательно, с нескрываемым интересом посмотрела на молодого студента.

— Вы… удивительно точно формулируете проблему, молодой человек. Фактически, вы обозначили то, над чем я начала работать лишь в последние месяцы. Это перспективное направление. Но где взять эти антибактериальные агенты?

— Мир микробов огромен, Вера Иосифовна, — уклончиво ответил Иван. — Нужно искать.

После заседания Жданов подвел Ивана к Геккер.

— Вера Иосифовна, разрешите представить вам моего ученика и коллегу, Льва Борисова. Тот самый, что задал вам вопрос.

Геккер пожала руку Ивану.

— Вы читали мои мысли, товарищ Борисов. Ваши идеи… они стройны. Слишком стройны для простых гипотез. У вас есть данные?

— Пока только наблюдения и логические построения, Вера Иосифовна. Но мы работаем в смежной области с Дмитрием Аркадьевичем. Надеюсь, вскоре будут и конкретные результаты.

— Я буду следить за вашими работами, — серьезно сказала Геккер. — Дмитрий Аркадьевич, вам повезло с учеником. В нем… пламя первооткрывателя.

Потом были кулуарные разговоры. Фёдоров, узнав, что Иван — тот самый автор «странного шприца», расспрашивал о деталях. Джанелидзе завел разговор о шоке и кровопотере, и Иван, не удержавшись, осторожно заметил:

— Юстин Юрьевич, а в условиях, когда вены спались и недоступны… не рассматривался ли метод внутрикостного вливания? Через грудину или большеберцовую кость? Там богатая сеть венозных синусов…

Джанелидзе замер с папиросой в руке.

— Внутрикостно?.. Гениально! Черт возьми, молодой человек, это же прорыв! Надо ставить опыты!

Иван стоял, окруженный этими великанами, и чувствовал, как его идеи, словно семена, падают на благодатную почву. Он не просто встраивался в систему. Он менял ее изнутри. Он подталкивал к открытиям на десятилетия раньше. И ради этого стоило жить.

Поздний ноябрь. Иван стоял у окна своей лаборатории. Снаружи кружилась первая, настоящая метель. Крупные хлопья снега бились о стекло, пытаясь заглянуть внутрь этого островка тепла, знаний и надежды.

Он подводил мысленные итоги. Шприц — был на финишной прямой. К Новому году — стандарты и пробная партия. Пенициллин — работа кипела, и теперь на горизонте был союз с Геккер, что могло ускорить создание средств против самых страшных раневых инфекций. Мать — была спасена. Его авторитет в научном мире — неуклонно рос. У него были верные друзья и любимая девушка.

Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше.

Но он смотрел на календарь, висевший на стене. «Ноябрь 1933». До конца года — меньше полутора месяцев.

1934-й.

Иван знал, что несет с собой этот год. Окончательное укрепление власти Сталина. Убийство Кирова в декабре 1934-го, которое станет спусковым крючком для начала…

Время, безжалостное и неумолимое, работало против него. Каждый день, каждая неделя отсчитывали секунды до начала великой трагедии. Финская и конечно, ВОВ.

«Успеем?» — этот вопрос жег изнутри, как незаживающая язва. Вся его жизнь здесь, все эти связи, открытия, любовь — все это было хрупким мостиком, переброшенным над зияющей пропастью грядущего. И от его скорости сейчас зависело, упадет ли этот мостик в бездну вместе с ними, или выдержит.

Он сжал кулаки. Битва только начиналась.

Глава 20

Годовой рубеж

Последние дни декабря 1933 года наползали на Ленинград тяжелыми, снежными сумерками. Фонари на Невском зажигались все раньше, бросая на заснеженные мостовые тусклые желтые круги.

Воздух в коридорах Ленинградского медицинского института был густым от запаха мокрых шинелей и предпраздничного возбуждения. Студенты, торопясь на лекции, перебрасывались короткими фразами о планах на Новый год, о подарках, которые удалось достать, о надеждах на скорую сессию. Иван, пробираясь сквозь эту шумную толпу, ловил на себе взгляды — однокурсники узнавали его, кивали с уважением. «Борисов, тот самый, рационализатор». Он уже не был серой мышкой, затерявшейся в студенческой массе. Его имя обрело вес. Теперь за ним не просто следили — его взвешивали, оценивали, примеряли на себя. А вместе с авторитетом пришла и та особая, холодная тяжесть ответственности, когда любое слово, любой поступок уже не твой личный, а часть создаваемого тобой же мифа.

Актовый зал ЛМИ, украшенный красными полотнищами и портретами членов Политбюро, был переполнен до отказа. Декабрьское комсомольское собрание, посвященное итогам года, проходило в торжественной, но напряженной атмосфере. На стене висел новый лозунг, отпечатанный в институтской типографии: «Ударным трудом встретим 1934 год — год новых побед на фронте строительства социализма!»

Иван, сидевший в первом ряду между Катей и Сашкой, чувствовал, как под строгим кителем комсомольской формы по его спине ползет липкий, холодный пот. Эта показная помпезность по-прежнему вызывала в нем спазм внутреннего протеста, но он научился гасить его, надевая на лицо непроницаемую маску — не просто внимания, а почти что благоговейного соучастия. Внутри него жили два человека: один — язвительный циник из будущего, другой — Лев Борисов, вынужденный играть по правилам, чтобы выжить и сделать свое дело.