Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

— Иван, твоя идея с разной скоростью движения веществ через сорбент… это гениально! Смотри! Нам удалось выделить фракцию, которая на семьдесят три процента активнее против стафилококка!

Катя вела скрупулезный журнал, записывая каждое наблюдение, каждый результат. Ее аналитический ум был незаменим для систематизации данных.

— Лев, посмотри на эту статистику. Штамм с дыни, который мы нашли, стабилен. Но его активность падает при длительном хранении. Нужно думать о лиофилизации. О сушке.

Сашка был «силовым» звеном и главным по добыче. Через свои комсомольские и заводские связи он доставал дефицитные реактивы, редкое оборудование, а однажды притащил даже небольшой лабораторный автоклав.

— Для народа трудимся! — кричал он, водружая свою ношу на стол. — Все для победы над капиталистическими микробами!

Именно в один из таких вечеров, просматривая свежий номер «Журнала микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии», Иван наткнулся на фамилию, заставившую его замереть. Небольшая заметка о работах по серотерапии. Автор — Вера Иосифовна Геккер.

Память, тренированная годами медицинской практики, выдала информацию мгновенно. Геккер. Сыворотки против газовой гангрены и столбняка. В его время — почти забытый герой, чьи работы легли в основу создания современных анатоксинов. А здесь, в 1933-м, она — один из ведущих специалистов.

Он дождался, когда Жданов останется один в кабинете, и осторожно вошел.

— Дмитрий Аркадьевич, вы не слышали о такой исследовательнице — Вера Иосифовна Геккер?

Жданов поднял глаза от бумаг.

— Геккер? Конечно. Талантливейший микробиолог и серолог. Работает в Москве, в Институте микробиологии. Почему спрашиваете?

— В журнале попалась ее статья. Про серотерапию анаэробных инфекций. Очень интересные наработки.

— И вы, как всегда, уже увидели, куда стоит копать дальше? — улыбнулся Жданов. — Удивительно. Так вот, к вашему сведению, в ноябре у нас пройдет межгородской семинар по хирургическим инфекциям. Вера Иосифовна будет среди докладчиков. Я вас познакомлю. Думаю, вам действительно есть что обсудить.

Иван почувствовал прилив адреналина. Еще один стратегический союзник. Еще одна точка приложения сил.

Это случилось внезапно. В середине октября Анна Борисова, мать, не вернулась с работы с ночного дежурства. Примчавшийся на извозчике санитар привез смятый листок из амбулаторного журнала, где на полях корявым почерком было нацарапано…: «Я больна. Температура под сорок. Крупозная пневмония. Остаюсь в больнице».

Иван и Борис Борисович помчались в больницу, где она работала. Их провели в небольшую палату для персонала. Анна лежала на койке, багровая от жара, с лихорадочно блестящими глазами. Дыхание было хриплым, прерывистым. Она бредила.

Дежурный врач, пожилой терапевт, развел руками.

— Классическая картина, Борис Борисович. Долевая пневмония. Лечение стандартное: покой, банки, горчичники, камфора для поддержания тонуса. Надеемся на кризис на пятый-седьмой день.

Иван смотрел на мать, и у него похолодело внутри. Он-то знал, что такое «кризис» при крупозной пневмонии до эры антибиотиков. В лучшем случае — тяжелейшее состояние и долгое восстановление. В худшем — смерть от сердечной недостаточности или интоксикации. Смертность — до сорока процентов.

— Отец, — тихо сказал он Борису Борисовичу. — Я останусь с ней ночью.

Тот посмотрел на него. В его глазах был страх, редкий и потому особенно пугающий. Но он кивнул. Он доверял сыну. Доверял тому странному, гениальному и пугающему знанию, что в нем проснулось.

Вечером, когда в больнице стихло, Иван остался один у постели матери. Он запер дверь на ключ. Его сердце бешено колотилось. Он шел на страшный риск. Но выбор был прост: рисковать или позволить умереть.

Из своей сумки он достал спрятанный прототип капельницы Мерфи — простейшую систему из резиновой трубки, стеклянного цилиндра и заточенной иглы. И небольшой флакон с прозрачной, чуть мутноватой жидкостью — его самым чистым на данный момент образцом пенициллина. Расчет дозы был сродни шаманству — он ориентировался на скудные данные из истории медицины и собственную интуицию.

Пальцы, холодные и влажные от нервного пота, на ощупь казались ему чужими. Но движением руководила старая, обретенная в другом мире мышечная память. Внутри был лед, но руки совершали свою работу без сучка без задоринки… Он нашел вену на руке матери, обработал кожу самодельным спиртовым антисептиком и уверенно ввел иглу. Он закрепил ее лейкопластырем и открыл регулятор. Физраствор пошел по трубке.

Затем, когда система работала, он шприцем, через специальный порт, ввел в трубку небольшую дозу пенициллина.

Дальше оставалось только ждать. Он сидел, вжимая в ладонь ее горячую, почти сухую руку и считал хриплые, со свистом на вдохе, дыхательные движения. Каждое давалось ей с таким трудом, что ему самому начинало не хватать воздуха. Часы тянулись мучительно медленно. Он слышал, как за дверью шагал отец. Борис Борисович не спал. Он молча стоял на посту.

Под утро Иван почувствовал, как жар начинает спадать. Лицо Анны из багрового стало бледным, покрытым испариной. Дыхание выровнялось, стало глубже. Она перестала бредить и погрузилась в нормальный, тяжелый сон.

Когда в палату вошел утренний терапевт, он с удивлением ахнул.

— Кризис! На третьи сутки! Невероятно! Организм у Анны Борисовны, я вам скажу, железный!

Борис Борисович вошел в палату. Он посмотрел на спящую жену, на изможденное лицо сына, на аккуратно свернутую и спрятанную в сумку систему для вливаний. Ничего не спросил. Он просто подошел к Ивану и крепко, по-мужски, обнял его. В этом объятии было все: и благодарность, и страх, и молчаливая клятва о неразглашении. Они оба понимали — эта тайна должна была умереть с ними. Никакому ОГПУ, никаким комсомольским активистам нельзя было знать о том, что произошло этой ночью.

Спасение матери стало для Ивана переломным моментом. Он не просто верил в свою миссию — он на себе ощутил ее жизненную необходимость. Эта уверенность передавалась и окружающим.

Как-то вечером, вернувшись в общежитие, он застал Лёшу, который с нетерпением похаживал по коридору.

— Лев! Наконец-то! — обрадовался тот.

— В чем дело, Лёш?

— Да вот… помнишь, еще давно, прошлой осенью, этих гопников? Как ты их так… раз-два и обезвредил? И вот на «Сам» я хожу, а у меня не очень получается. Тренер говорит, «не хватает духа». А ты… ты крут! Научи!

Иван смотрел на его простодушное, полное искренней веры в него лицо и не мог отказать.

— Хорошо, — улыбнулся он. — Придем завтра в зал пораньше, до общих занятий. Покажу пару приемов.

На следующий день в пустом, пропахшем позавчерашним потом зале, Иван устроил для Лёши частный урок.

— Смотри, — сказал Иван, принимая простую стойку. — Весь смысл не в том, чтобы быть сильнее. А в том, чтобы использовать силу и инерцию противника против него самого. Видишь, я бью прямо? Ты не убираешься просто назад, ты уходишь с линии атаки вот так, — Иван продемонстрировал небольшое скручивание корпуса, уводящее его от воображаемого удара. — И сразу же контратакуешь. Бросок через бедро. Попробуй.

Лёша старательно, но крайне неуклюже попытался повторить. Вместо красивого броска получилось некое комическое подобие пьяного пляса, закончившееся тем, что он, запутавшись в собственных ногах, с грохотом повалился на маты, да еще и застрял между двумя подвижными частями.

— Ой! Кажется, я сломался! — простонал он, беспомощно болтая ногами.

Иван не мог сдержать смеха. Он подошел и помог товарищу выбраться.

— Ничего, сломанного ничего нет. Терпение и труд, Лёш. Главное — понять принцип.

Они отдышались, сидя на матах.

— Спасибо, Лев, — серьезно сказал Лёша. — Я хочу быть сильным. Не чтобы бить кого-то… а чтобы постоять за себя. И за товарищей. Чтобы не было стыдно. Ты… ты настоящий друг.

Иван смотрел на него и понимал, что это не просто уроки борьбы. Это — еще одна точка приложения сил. Силы не только физической, но и моральной. Он менял жизнь вокруг себя. Пусть даже в таких, казалось бы, малых масштабах.