Назад в СССР: Классный руководитель (СИ) - Аллард Евгений Алексеевич "e-allard"

Но все-таки место это оказалось жилым. Я слышал лай собак, мычанье коров, блеянье коз. Значит, все-таки кто-то здесь остался жить.

Я снял лыжи, скрепил скобой и прошёлся по центральной улице, увязая в снежной каше. Остановился около выкрашенного зелёной краской забора, за которым виднелся вполне добротный дом в два этажа, пристройки, большой сарай. В потемневшей от времени будке спала большая черная собака. Когда подошёл, она высунула нос и лениво гавкнула. Я постучал по забору, крикнул: «Хозяева!». Пёс среагировал на мои крики, вылез, отряхнулся, и начал басовито брехать, беззлобно, лишь бы показать, что кормят его не зря.

Минут через пять, когда я начал терять надежду на встречу с хозяевами, распахнулась дверь, на крыльцо вышла немолодая, лет пятьдесят с хвостиком женщина, в валенках, длиной юбке и наброшенном на плечи полушубке.

— Чего надо? — хмуро спросила.

— Не подскажите, где у вас тут председатель?

— Я — председатель, — буркнула она.

— Мне серьёзно нужен председатель.

Женщина спустилась с крыльца, медленно подошла к забору. С нескрываемым подозрением оглядела меня:

— Я — председатель. Ты кто такой? Что тут делаешь?

— Хочу для своих ребят организовать лыжный поход. Вот ищу, где можно будет стоянку устроить. Я — школьный учитель.

Она ещё постояла возле забора, видно, размышляя, пускать чужака в дом или нет.

— А паспорт есть у тебя, учитель?

— Есть, — я снял с плеча рюкзак, вытащил бордовую книжицу с гербом СССР.

Она внимательно сравнила мою физиономию с черно-белой фотографией восьмилетней давности, особо остановилась на штампе прописки. Это напомнило встречу с милицией после драки на почте.

— Олег Николаевич Туманов, значит. А меня зовут Глафира Петровна. Можно просто тетка Глафира. Ладно, проходи, — вернула мне паспорт и сняла засов с калитки.

Поднявшись на крыльцо, я заметил, что дверь перекосилась, рассохлась, щели заткнули тряпками. Вошёл за хозяйкой в просторные сени. У дальней стены свалены дрова, стояла лопата, ржавые грабли, на велосипедной раме облупилась синяя краска. С потолка свисало несколько связок сушенных грибов, длинный капроновый чулок, набитый золотистыми луковицами. На стене — коса-литовка с прямой рукоятью.

Бросив искоса пару раз настороженный взгляд, женщина распахнула дверь, впустив меня в дом. Сразу ударили в нос запахи старого дерева, сушенных трав, золы. Казалось, цивилизация не коснулась этого места, оставив почти всё таким, каким оно было лет сто назад.

Cудя по всему, тепло в доме давала лишь большая побеленная русская печь, занимавшая угол горницы. В центре — явно самодельный деревянный стол, покрытый скатертью с бахромой, пара грубых деревяных стульев с высокими спинками. У стены — высокий буфет из фанеры, за мутными стёклами белела посуда, сверху обязательный элемент — фарфоровые фигурки.

На окнах — выцветшие тонкие занавески, зелёные с мелкими красными цветочками. На выкрашенном коричневой краской полу — тонкий с проплешинами коврик. Одну стену занимал гобелен со сценой из сказки «Красная шапочка»: девочка, одноэтажный домик и серый волк.

На стене у двери висели массивные настенные часы с кукушкой, деревянные, выкрашенные темно-коричневой краской, и свисающими гирями. Рядом с ними — старинное овальное зеркало, в котором я смог оценить результат очередной потасовки: рожа вся исцарапанная, к синяку под глазом добавилась гематома на скуле.

В красном углу висел не портрет Брежнева, или Ленина, а на полочке стояла потемневшая от времени икона, а перед ней лампадка из синего стекла, в которой теплился огонёк. Я не удержался, подошёл ближе, чтобы рассмотреть этот антиквариат. Сквозь тьму веков проступало печальное лицо Богоматери с ребёнком на руках.

— Старинная? — не удержался я от вопроса.

— Да. От прабабки досталось. А ты не крещённый?

Я бросил на неё удивлённый взгляд. Спрашивать такое у советского человека странно.

— Крещённый. Бабка крестила в детстве. Но с верой у меня сложные отношения.

— Вижу. Садись, поговорим.

Она со скрипом отодвинула тяжёлый стул, пригласила меня. Сама уселась на лавку, что стояла у стены.

— Сколько ребят-то будет?

— Ну, человек шесть, может быть, восемь или десять. Пока не знаю точно. Я пока, что называется, в разведку пошёл. Хотел понять, насколько здесь сложный маршрут.

— Из Глушковска идёшь? А физиономию кто тебе так разукрасил? — задала она следующий, но вполне резонный вопрос.

— С горки катался, упал, лицо повредил, — быстро нашёлся я.

— Ага, — она явно не поверила.

— Если договоримся, мы пришлём официальное письмо из школы, от директора. Оплатим всё. Если что надо починим. Поможем.

— Мне вот дверь надо починить.

— Ну, это я могу и сейчас сделать. Был бы материал и инструменты.

— Починить можешь? — она оживилась, с лица сползла хмурая маска. — Пойдём, покажу.

Мы спустились во двор. Чёрная собака, гремя цепью, выбежала навстречу.

— Хороший Шарик, хороший, — женщина ласково потрепала пса по голове. А тот весело завилял хвостом.

Пёсик выглядел, как родственник собаки Баскервилей, только без украшения фосфором. Но под рукой хозяйки ластился, как милая комнатная собачка.

Глафира довела меня до большого добротного сарая, закрытого на массивный висячий замок. Открыла ключом и пропустила внутрь.

Весь сарай доверху был набит досками, мебельными щитами, фанерой, оконными рамами. В конце сарая у стены стоял стеллаж, весь заваленный фурнитурой — петли, ручки, простые и изящные в виде львиных голов, замки, щеколды.

— Откуда такое богатство? — поинтересовался я.

— Муж все таскал откуда-то, со строек. Все баню хотел сделать. Но надорвался и помер. Так что бери всё, что тебе нужно.

— Мне бы ещё инструменты найти. Пилу, дрель, биты.

— Да вон все на том стеллаже смотри.

У противоположной стены до потолка возвышался стеллаж из металлических балок, на деревянных полках лежали инструменты. В углу я обнаружил бензопилу «Дружба». Жёлтая краска кое-где облезла, резиновые ручки вытерлись, к ним привязали поролон, обвязали изолентой. Но похоже движок был в хорошем состоянии.

— К этой штуке хорошо бы машинное масло и бензин найти. Тогда бы я в два счета всё сделал.

— Масло вон в бутылке стоит. А бензин… — Глафира задумалась. — У деда Степана есть точно.

Когда мы вышли из сарая, она подвела меня к забору и махнула рукой:

— Вон, видишь дом под двухскатной крышей, покрытый металлическими листами. Труба в белую и черную полоску. Это дом деда Степана.

— А зачем он так интересно трубу выкрасил?

— Опознавательный знак. Чтобы, значит, народ к нему шёл. Он там у себя отель устроил.

— Отель? — я усмехнулся от этого слова, которое так не вязалось со всей этой допотопной обстановкой дома хозяйки.

— Так он называет. Ну ты сам узнаешь. Сходи. Скажи, что для меня. Я потом тебе заплачу, сколько нужно. Только поторгуйся. Жадный он. Скупердяй, — последнее слово она сказала с сильным неодобрением.

А я отправился по улице месить грязный снег. Прошёл мимо обветшалого дома культуры, на фасаде, выкрашенного в бежево-розовый цвет, все ещё висели оборванные афиши фильмов, явно нарисованные от руки. Большая морда чёрно-белого сенбернара и задумчивая девочка из детского фильма «Где ты, Багира?», откуда я помнил только трогательную песню «Лесной олень», очень трудно узнаваемые Юрий Никулин и Людмила Гурченко из «Двадцать дней без войны», Олег Ефремов, Армен Джигарханян, Ролан Быков в экранизации Тургенева «Рудин», о которой я вообще ничего не помнил. Усатый грузин Вахтанг Кикабидзе рядом с вертолётом в «Мимино». И фильм «Пыль под солнцем» о восстании эсера Муравьева, который я очень хотел увидеть, поскольку это экранизация части биографии маршала Тухачевского, которого я был большим поклонником.

Я дошёл до высокого в рост человека частокола, окружавшего двухэтажный, с большой мансардой дом деда Степана.

Около калитки, или, скорее полноценной двери, был встроен самый настоящий электрический звонок. Я усмехнулся и вдавил кнопку. Резкая, оглушающая трель заставила взвыть и остервенело залаять за забором сразу несколько собак. Видно, деду действительно было что защищать в его доме.