А тем временем короткий зимний день подходил к концу, оставляя над горизонтом лишь блекло-розовые всполохи.
И мне повезло второй раз. В сарае у дальней стены я заметил нечто, тоже похожее на дверь. Это оказалась рама, металлическая, с пропиленными отверстиями для крепления в проём. Мне оставалось только ввернуть нужные болты, прикрепить петли. И отыскать замки, которые бы подходили к пропилам. Но оказалось, что прежний хозяин дома все предусмотрел и все замки, которые он спёр с каких-то строек, подходили.
Когда собирал всё хозяйство, словно играл в тетрис, в голове всё время крутилась фраза, сказанная Гоблином, он же Пучковым: «Тащи с работы каждый гвоздь, ты здесь хозяин, а не гость». Дед Степан стянул из психушки новенькие кровати, постельное белье. А муж Глафиры — отличные стройматериалы. И это считалось вполне обыденным делом.
Всё, что я сделал сам, так прицепил массивный засов, чтобы Глафира могла запереться ночью, если что.
Когда, наконец, я закончил работу, почти совсем стемнело. Глафира вышла на крыльцо, кутаясь в серый пуховой платок, провела рукой по поверхности дерева и почему-то печально вздохнула.
— Что, Глафира Петровна, не нравится новая дверь? — пытаясь скрыть досаду, поинтересовался я.
— Нет, Олег, нет. Ты все приладил хорошо. Сердце радуется. Просто вспомнила, что муж хотел это сделать. Не успел. Пойдём в дом. Я тебе там ужинать приготовила.
Голос её звучал так надрывно, что пришлось ломать голову, почему у хозяйки так изменилось настроение.
В доме на столе меня ждал роскошный ужин. Тушенная картошечка в чугунке с мясом, солёные огурцы, домашний хлеб и творог, огромная миска с борщом. И только сейчас я ощутил, как зверски голоден и устал.
Глафира присела за стол, взгляд скользил мимо меня, куда-то в глубины её памяти.
— Быстро ты всё сделал, — проронила она.
— Так мне не пришлось ничего сделать. Зря только у Степана бензин просил. Ваш муж всё подготовил.
— Да, это верно. Иван сам хотел все поставить, но не успел. Всё искал какие-то особые дверные ручки. Говорил, что видел такие у какого-то большого чиновника, с которым как-то общался. И так это ему понравилось, что хотел найти такие же.
— И что потом? —я ощущал, что женщина чем-то хочет поделиться со мной, что это рвётся из глубины души, боль, незажившая рана.
— А потом он сказал, что нашёл место, где получит то, что искал. А оказалось…
Она вдруг всхлипнула, отвернулась, приложила к уголкам глаз платок, что удивило меня. Я оторвался от чугунка с картошкой и попытался разглядеть лицо собеседницы, разгадать причину её страданий.
— Так что случилось, Глафира Петровна?
— А случилось вот что, Олег. Пришёл он на место, а вместо того, чтобы передать ему эти ручки проклятые, сторожа начали избивать его. Потом милицию вызвали. Отвезли моего Ивана в отделение, а там его избили уже до полусмерти. Привезли потом домой, уже полумёртвого. Он всю ночь промучился и к утру помер.
Я не знал, что сказать, слишком горьким был рассказ. Из-за каких-то дверных ручек лишить человека жизни?
— Олег, ты ешь, ешь. Что я тебя отвлекаю. Ты на ночь останься у меня. Утром мы с тобой к обедне сходим. Я тебе компрессы сделаю, мазь хорошую дам.
— Да, я собирался остаться. Степан просил, чтобы я ему крышу в курятнике поправил.
— Понятно. Тебе, где постелить на ночь? На печке, или на кровати? Кровать на втором этаже, там холодно ночью.
— Да лучше на печке. Если не трудно.
После ужина Глафира выставила на столе батарею баночек с мазями, настойками. Когда я разделся, то обнаружил, что по всему телу расползлись сине-коричневые пятна от ушибов, которые жутко саднили. Не очень я верил во всю эту народную медицину, но отказать хозяйке не мог. Пришлось намазаться вонючими составами, сделать компрессы. На удивление после всех этих манипуляций, мучившая меня боль сменилась приятным теплом, которое разлилось по всему телу, и, забравшись на печку, я разлёгся там с таким удовольствием, словно домашний кот на батарее. Прикрыл глаза и не заметил, как провалился в глубокий сон.
Разбудил меня громкий стук в дверь. Я не стал слезать с печи, лишь свесился. Глафира показала мне жестом, чтобы я лёг обратно, а сама пошла открывать. По властному голосу её собеседника я понял, что она разговаривает с ментом. Прислушался. И сердце подпрыгнуло в груди, заколотилось у самого горла от простого вопроса:
— Глафира Петровна, а не было ли у вас каких чужих людей?
— Да здесь этих чужих людей пруд-пруди, — спокойный голос Глафиры немного успокоил меня. — Приезжают, уезжают. Мы за ними не следим. А что стряслось-то?
— Тут рядом в долине реки два трупа нашли, — ответил милиционер.
— Рыбаки что ли местные утопли? — голос хозяйки звучал нарочито равнодушно.
— Нет. Не рыбаки. Скорее всего охотники. У них была винтовка. И не местные. И судя по всему, был третий. Вот его-то мы ищем.
— А на что вам третий-то? Он что ли этих охотников того…
— Вряд ли, Глафира Петровна. Но он мог что-то рассказать о том, что произошло, — голос милиционера зазвучал почти заискивающе.
— Не знаю ничего.
Она захлопнула дверь и прошла по комнате. Бросила на меня взгляд.
— Олег, вставай, сейчас завтракать будем. Я тебе там водички подготовила. Иди умойся. И побрейся. Там бритва лежит.
Я соскользнул с печки, и направился к рукомойнику, установленному в маленьком чулане без окон, ощутив сразу сильный запах нагретой колодезной воды. С удовольствием вымылся, побрился. Взглянул в зеркало и оторопел, машинально оглядел себя: синяки почти прошли, даже под глазом здоровенный фингал пожелтел и почти исчез, на скуле остался лишь небольшой след.
Глафира раскладывала на столе вилки, хлеб. Бросила на меня взгляд, такой ласковый, что даже неловко стало.
Я направился к большому овальному зеркалу у двери, чтобы проверить на свету, действительно ли следы моих драк пропали.
— Что любуешься собой? — снисходительно проронила Глафира. — Мужик ты видный, бабы небось сохнут?
— Не сохнут, — я не удержался от кривой усмешки, всё считают меня каким-то ловеласом, что совсем не соответствует действительности. — А я смотрю, вы просто кудесница. Почти все синяки прошли. Теперь я и в школу могу вернуться.
— А ты из-за синяков не мог в школу-то пойти?
— Нет, я на больничном. Меня ранили в шею, — я показал рукой на рану. — Ученик мне в шею воткнул перьевую ручку. Много крови потерял. В больнице лежал, в реанимации. Потом дали больничный.
Лицо у женщины вытянулось, глаза расширились, подошла ближе, вглядываясь в меня с плохо скрываемой жалостью.
— Покажи рану-то.
Я отмотал бинт с шеи, отлепил пластырь. Она лишь покачала головой с осуждением. Потом быстро вышла, вернулась через минуту с баночкой.
— Вот, давайте этим помажь, как рукой снимет.
— Да не надо, уже почти прошло.
— Ничего не прошло. Все не зажило, наверно, ещё и болит, дёргает.
Я согласился. Она быстро наложила компресс из какого-то странного коричнево-зелёного состава, пахнущего очень остро и пряно, замотала чистым бинтом. И вновь в зудящую рану влилась приятная лёгкость, разлилось по всей шее.
— Удивительно, действительно помогло, — я провёл рукой по бинту. — Вы, Глафира Петровна, просто колдунья какая-то.
— Травница я, — объяснила она. — В третьем поколении. Ещё прабабка моя умела лечить любую болезнь травами. И я все делаю по ее заветам.
После завтрака я натянул свой лыжный костюм, но Глафира покачала с осуждением головой:
— В таком виде не стоит в Храм идти. Подожди, я тебе другое принесу.
Она выложила на столе брюки, джемпер, куртку:
— Вот, от мужа осталось. Не брезгуй, оно все чистое, стиранное. Переоденься. И вот обязательно надень вот это, — она аккуратно рядом положила на цепочке нательный крест, явно серебряный, потемневший от времени.
Я не стал возражать, не хотелось огорчать хозяйку дома, которая с таким вниманием стала относиться ко мне, и к которой я уже ощущал благодарность, что она смогла своими чудесными мазями вылечить меня.
