Боярышня Евдокия 4 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

Евдокия вошла в трапезную, кивком головы ответила на приветствия женщин, расположившихся за большим столом и направилась к отдельному, за которым уже восседала Лыко-Оболенская.

— Ой, Дунь, скукота здесь, — вальяжно протянула она, капризно кривя губы.

— Так ехала бы домой, — подавляя зевок, проворчала Евдокия. Все её рассуждения по дороге сюда ни к чему не привели, и она не представляла, как связать между собой всё то, что она увидела тут.

— Не могу, сама знаешь, — нарочито сожалеюще произнесла Еленка. — У меня поручение Марии Борисовны привезти ей котёночка.

— Давно ли для тебя княгиня стала Марией Борисовной? — хмыкнула Дуня, принимая из рук Даринки кашу, политую мёдом.

— Э-э, ну что ты придираешься? — лениво возразила Еленка, с завистью поглядывая на то, как Дорониной подают еду.

— Чего бы тебе не приехать за котёнком ближе к весне? — приступая к еде, насмешливо спросила она. — Кошке ещё непраздной надо стать, выносить котят и выкормить их. Так что клади на всё про всё месяца три, не меньше.

— А ты чего меня гонишь? — боярышня вскинулась, гневно сверкнула очами и даже ложкой пристукнула.

— Ешь давай, — приструнила её Евдокия.

— Не командуй! Я тебя почти на четыре лета старше.

— Угу.

Еленка ковырнула свою кашу ложкой и с любопытством принялась наблюдать за тем, что делает Дунина девка. Она побежала прогревать в печи ломти белого ноздреватого хлеба, потом подала миску с чем-то плотным, похожим на творог, который Евдокия принялась намазывать на хлеб. Лицо Еленки скривилось — творог она не любила.

— Юрий Васильевич меня на охоту уговорил съездить, — небрежно, с превосходством поглядывая на девчонку, бросила она.

— Угу, — отложив широкий нож и сглотнув слюну, ответила Дуня.

— Ты бы видела, как мне все завидовали, — мечтательно закатывая глаза, певуче протянула Еленка, отодвигая недоеденную кашу и отщипывая кусок накрёпка. Вроде бы та же каша, только спрятанная в тесто и почему-то вкуснее. Может из-за лежащей поверх такого пирога рыбки?

— Наслышана, — отвлекаясь от своих бутербродов с брынзой, оживилась Дуня. — Тебя какой-то поп грозился анафеме предать.

— Что? Ты врёшь! — возмутилась Еленка.

— Бабы теперь дочерей стращают, говорят, что если те не будут слушаться, то их так же, как тебя, заставят на коне раскорячиться и пустят по улицам ехать.

— Дунь, мне даже приятно, что ты мне завидуешь и сидишь тут, распаляешься, — взяв себя в руки, улыбнулась Оболенская.

— Тьфу на тебя три раза, — беззлобно поплевалась Евдокия и прежде, чем откусить бутерброд, спросила: — Ты чего творишь? Зачем людей провоцируешь?

— А что? Тебе можно, а мне нельзя? — вновь вспылила Еленка.

— Ты о последствиях подумала?

— А мне чихать! Знаешь, что я поняла там, в лесу? — тяжело задышав, спросила боярышня.

Пережевывая бутерброд, Дуня недовольно глянула на распалившую в себе гнев Еленку, но все же спросила её:

—  Ш то?

— Что не жила совсем! — сжав кулак, выдала боярышня. — У меня была мечта! Я с детства грезила, как проеду по городу, а все мне вослед смотрят, открыв рты, но я даже эту малость не могла исполнить.

Евдокия постаралась безмолвно выразить своё отношение к такой великой мечте и, не теряя времени, ела бутерброд.

— А когда выйду замуж, — не успокаивалась Лыко-Оболенская, — то похороню окончательно её, и не о чем больше будет мечтать …

— Еленка, ты…

— Да знаю, что я дурище! — отмахнулась она. — Только что толку от ума? Вот поумнела я и поняла, что не так живу, а какой от этого прок? Одни сложности.

— Ну-у… — не нашлась что ответить Дуня. С ней тоже такое случалось, и не раз, когда всё видишь и понимаешь, но не знаешь, что делать.

— Погоди, дай сказать! — боярышня отодвинула от Дуни кружку с напитком, чтобы та выслушала её. — Я здесь исполняю свою мечту, и сама ошалела от своей смелости. Мне кажется, что у меня получается. Дуня, это так просто! Надо было только осмелиться!

— Еленка, мы начали разговор о последствиях, — осторожно напомнила ей Евдокия, не ожидавшая, что у неё сложится такой странный и откровенный разговор с Лыко-Оболенской.

— Скучная ты стала, — с превосходством попеняла Еленка и дальше обе боярышни ели молча. И только когда Дуня встала, чтобы покинуть трапезную, Оболенская произнесла:

— Я помню батюшкин наказ и, даст бог, исполню, а там уже все будет неважным.

Евдокия не могла ответить ей при стольких лишних ушах. Оболенская даже не понимает, как рискует, говоря о наказе отца и тем более намереваясь его исполнять.

Все знают, что князь удерживает братьев от женитьбы. Своевольно женившийся Андрей Васильевич засел у себя в уделе и шлёт в Москву письма, уверяющие великого князя в собственной преданности.

Но бояре начали шушукаться, что если с княжичем Иваном Ивановичем что-то случится, то будут наследники от Андрея, и надо бы там заранее соломки подстелить… потому как вдруг пригодится.

Нехорошие это разговоры и поползновения.

А тут Иван Владимирович Лыко-Оболенский решил, что умнее всех и послал дочь к следующему по старшинству брату князя. Вроде боярин не дурак, а поступок наглый и вызывающий.

Дуня попыталась вспомнить родню Лыко-Оболенского и получалось, что её изрядно, и служит она разным князьям. Получалось, что тронь одну ветвь Оболенских, так хай поднимется по всей земле. Тут уместна поговорка «Мал клоп, да вонюч».

Евдокия посмотрела на Еленку и представила, что будет, если она станет княгиней, родит сына Юрию Васильевичу — и поёжилась. Вся её родня соберется в рой и начнет кусать Ивана Иваныча, да пить кровь у его отца. И иносказательности тут всего лишь малая доля.

Дуня подала знак Даринке, севшей завтракать за общий с женщинами стол, чтобы та шла за ней. Девушка подскочила, сунула плошку с недоеденной кашей в руки прибирающейся женщины и побежала за боярышней.

— Значит так, слушай и запоминай. У столяра забрать креслице для туалета. Забыла уже небось?

— Помню, боярышня.

— Хорошо. Вели отрокам при дворе собрать хвои, чтобы присыпать отходы. Ещё скажи, что я жалуюсь на сквозняки. Пусть проконопатят щели, а то ударят морозы,и мы с тобой заболеем.

— Креслице заберу, всем всё велю, — пообещала Даринка. — Продолжай собирать сплетни. Меня особенно интересует, кто подает князю еду.

— Так знамо кто…

— Это мне тоже знамо, — передразнила её Евдокия. — А кто между делом попить князю подаёт? Кто пирожок на ходу в руку сунет? Или одёжу чем присыпет, особенно по утрам.

— Э-э, именно утром?

— А ты разве не заметила какой счастливый по утрам князь?

— Так может, девка умело постель греет? — краснея, тихо спросила Даринка.

— Так нет у него никого! — всплеснула руками Дуня. — Но ты послушай про это особливо. Только не надо ничего спрашивать, а то тебя быстро под кнуты заберут.

— Я все понимаю, — кусая губы, прошептала Даринка.

— Возьми полрубля и купи вкусности, чтобы с другими девицами посидеть, перекусить, да поболтать.

— Евдокия Вячеславна, многовато даёшь.

— Поблагодари тех, кто помогает тебе тут освоиться. Князь высоко сидит и не увидит усердия прачки или поломойки, а ты видишь и можешь оценить.

— Права ты, боярышня! Мне лишнего слова не сказали, когда я просила чего сделать, а челяди боярышни Лыко-Оболенской говорят, что надо подождать или вовсе, что все заняты.

— Вот и поблагодари каждого, скажи, что ценишь их заботу о нас.

— Евдокия Вячеславна, а ты куда пойдешь?

— Покручусь возле князя.

— Неужто так по сердцу пришёлся? Он же муж зрелый… старый для тебя!

— Типун тебе на язык! Говорю же, странное что-то происходит с князем. Хочу понять,только ли утром или днём он тоже… хм, неважно.

— Беспокоишься, значит, — понимающе закивала она и посерьёзнела. — Мне бы дело какое, чтобы при кухне побыть. Там всё обо всех знают.

Евдокия щелкнула пальцами, восклицая:

— Молодец! — схватив кончик косы, принялась привычно наматывать его на палец. — Так, скоро начнётся рождественский пост.