Боярышня Евдокия 4 (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

— Точно, — поддакнула Даринка, невольно тоже теребя хвост своей косы.

— Пойдешь на кухню и испечёшь заварные булочки.

— Ой, у меня не получится! — испугалась девушка.

— Все заранее подготовь и тогда получится. Я же всех в доме учила!

Даринка согласно кивнула, но руки у неё сами собой в испуганном жесте прижались к груди. Но спросить, чем начинить булочки она сообразила.

— Одни начинишь солёной рыбкой с некислым творогом, другие печеночным паштетом.

— Здесь кисловатый творог делают.

— Сама тогда сделай. Помнишь какой он нежный по вкусу должен быть?

— Как не помнить! Ещё зеленушки надо, только уж нет её.

— Сушеную положишь. Да, вот что важно. Еду не оставляй без пригляда! Мало ли кто через тебя захочет навредить князю. Отвлекут или отзовут в сторонку по пустяшному делу, а сами подсыплют в муку порченую соль — и всё!

— Что всё?

— Посадят нас с тобою голой жопой на муравейник и будем долго умирать.

— Страсти какие!

— Потому будь внимательна, а коли появятся сомнения, то предупреди меня. Я тогда не пойду к князю с угощением, сами все съедим и на себе проверим. В конце концов ты идёшь печь булочки ради того, чтобы примелькаться на кухне и послушать сплетни, а угощение — всего лишь повод.

— Ох, Евдокия Вячеславна, не хотела бы я быть боярышней, — неожиданно призналась Даринка. — Обо всём надо думать и чем дальше, тем больше, а голова не растёт и не тянется.

— Да уж, глубокая мысль, — с уважением заметила Евдокия.

Отправив Даринку по делам, она зашла в светлицу, посмотрела на выложенную на кровать шубу-колокольчик с широкими рукавами, сшитую по её заказу, перевела взгляд на утеплённый пуховым подкладом опашень. На заутреню Дуню надевала опашень и немного вспотела в церкви, а когда вышла — замерзла.

Всё же сделав выбор в пользу опашня, она спустилась во двор. Там её караулил один из Гришкиных ребят. Парнишка поздоровался и побежал сказать старшему, что боярышня вышла погулять.

Дуня неторопливо обошла половину двора, останавливаясь перемолвить словечком с народом. Спрашивала она о городе, о житье-бытье, отвечали ей с охотой. Иногда задавали вопросы о московских делах, Евдокия, не чинясь, поясняла, какие там случились перемены за последнее время.

Когда она вышла к боковой части двора, то увидела Оболенскую. Еленка стояла с кнутом в руках на расчищенной ледяной площадке и играла в кубарь. При ней находился мальчишка, который раскручивал деревянный волчок, а боярышня взмахом кнута направляла волчок по дорожке, минуя выставленные препятствия.

Выглядела Оболенская грациозно и собрала немало зрителей, что ей явно нравилось. Но исходя из каких-то своих соображений она раздраженно кривила губы, будто люди ей досаждают.

Дуня хотела составить пару в игре, но на крыльцо вышел князь, и Еленка повернулась к нему:

— Посостязаемся в ловкости, княже? — её голос прозвучал колокольчиком.

У Евдокии от удивления губы приоткрылись в форме «о». Она представить не могла, что мощный голосище Оболенской может звучат настолько нежно и завлекательно. Евдокия вместе со всеми повернулась к князю, ожидая ответа.

— Ну, давай, — усмехнулся он, — сразимся.

Еленка и Юрий Васильевич поочередно взмахивали кнутами, направляя волчок на свою дорожку и ведя к своему домику. Народ оживлённо комментировал, а Оболенская чувствовала себя царицей и её ощущение собственной неотразимости передавалось остальным.

Евдокия поймала себя на улыбке, с которой она наблюдала за шутейным состязанием, а потом приметила Юряту Гусева. Он жадно следил за игрой и фонтанировал эмоциями. В нём смешались восхищение, нежность, ревность, свирепость и вновь восхищение. Евдокия не могла отвести от него глаз, настолько была заворожена силой его чувств.

— Евдокия Вячеславна, — обратился Гришаня, наклонившись к её уху, — это что же здесь деется?

Евдокия резко вдохнула воздух и закрыла глаза, избавляясь от наваждения. На какой-то миг её прельстили чувства Юряты, вспыхнувшие при виде Еленки, и захотелось испытать подобную страсть, но память услужливо подбросила сравнение с конфетами. Иногда их хочется до дрожи, но заменить ими еду невозможно. И все же чувство одиночества напомнило о себе. Евдокия продолжала смотреть на Оболенскую с князем, на следящего за ними Юряту и с горечью проворчала:

— На наших глазах разворачивается трагическая драма.

— Это как?

— Это когда все особливо жалостливо страдают, мучаются сами и мучают других, а потом все умирают.

— Прямо все?

— Гриш, ну откуда я знаю? Это же не любовь-морковь, а страсти-мордасти под девизом «Гори всё синим пламенем!»

— Эх, мне больше нравится, когда любовь-морковь-капуста.

Евдокия удивленно посмотрела на него, а потом вспомнила про непраздную Ладу и понимающе усмехнулась. Григорий начал оправдываться:

— Отец Варфоломей так обозвал твои сказки со счастливым концом. Он говорит, что в них много суеты и ни капли смысла, потому и хочется приравнять высокие чувства к моркови или капусте.

Евдокия едва заметно фыркнула, прекрасно зная, что говорит о её сказках отец Варфоломей. Более злостного критика у неё не было, но польза от внимания священника к её сказкам была. Отец Варфоломей всё записывал и невольно составлял сказочную библиотеку.

— …сам он больше любит рассказывать о бытии святых, — разоткровенничался Гришаня. — Там горе и самоотречение, но дух, по мнению отца Варфоломея, возвышается.

— Святых не будем сюда вмешивать, — Евдокия повела подбородком в сторону игроков. — Ты мне лучше скажи, не кажется ли тебе князь излишне благодушным?

— Ха, наоборот! Все заметили, что в последнее время у него к полудню портится настроение и с делами к нему подходят утром.

— Вот как. А на стрельбище он ходит? Упражняется с сабелькой или чем там ещё?

Григорий укоризненно глянул на боярышню из-за её небрежного «с сабелькой» и строго ответил:

— Каждый день до пота себя изнуряет.

— Прямо изнуряет? — думая о своём, переспросила она.

— Злой до учения, — подтвердил воин и наклонился к боярышне, чтобы услышать её тихий ответ:

— Интересно.

— Евдокия Вячеславна, а чё происходит? — зашептал он.

— Да если бы я знала! — раздражённым шёпотом ответила она.

— Так может, ничего не происходит? — предположил Григорий и сразу же получил гневное:

— Да счас! Тут столько подозреваемых, что наверняка кто-то в чём-то виноват.

— Боярышня, ты прости, но дома ты тоже всех подозревала в поедании сметанки, а злостным похитителем-пожирателем оказался Пушок. Боярыня-матушка зело сердилась тогда на тебя и учиненное тобою следствие. Все ж переругались тогда!

— Гришаня, кто старое помянет, тому глаз вон.

— Да я…

— Не смей мне понижать мою самооценку!

— Это как? Мудрено что-то.

— Иди отседова, не порть мне моё расследование.

— Боярышня, так я завсегда готов помочь. Ты скажи, за кем последить? Где засаду устроить? А хошь, поймаем кого и поспрашиваем? — Григорий сделал зверское лицо и ударил кулаком в ладонь.

Евдокия успокоилась и миролюбиво отмахнулась:

— Пока не надо.

Воин угукнул, приняв к сведению позицию боярышни, но она дернула его за рукав и добавила:

— Но мы обязательно последим за кем-нибудь и поймаем кого-нибудь. А сейчас собираем обо всех информацию.

Гришаня нахмурил лоб и уточнил:

— Грамоту на всех будем составлять?

— Её самую.

— Дружину учитываем?

Боярышня с уважением посмотрела на воина:

— Пока не трогаем дружину. Под наш надзор попадают все те, кто имеет близкий доступ к князю, включая поломоек, убирающихся в помещениях Юрия Васильевича.

Григорий тяжко вздохнул, подумав о боярах, но Евдокия Вячеславна упомянула челядь, и он ухватился за это предложение:

— С них и начну. Это проще всего.

— Только предупреди своих ребят, чтобы делали все ненавязчиво и как бы ненароком. Помни, мы не дома!

— Я понимаю. Коли тут чего случится, то мы первыми со своими неуклюжими вопросами попадем на расправу.