Барин-Шабарин 8 (СИ) - Старый Денис

— Современная война, ваше императорское величество, — это война передвижения грузов, точных сведений и промышленности, — ответил я. — Крымская кампания это доказала. Я предлагаю выиграть битву за Аляску именно так. Без пушек. Со станками, картами и скоростью мысли. Да, я остаюсь. Чтобы Левашов и Чернышёв и иже с ними видели — я не прячусь. Чтобы мои враги в Лондоне и Вене знали — их интриги разбиваются о русский расчет. А капитан Иволгин… — я позволил себе холодную улыбку, — … станет нашим легальным агентом в диких землях. С мандатом от вашего императорского величества и моими инструкциями в шифрованном блокноте.

Молчание длилось недолго. Император подошел к столу, взял злополучную шкатулку. Вместо того, чтобы протянуть ее мне, он резко открыл ее. Достал австрийский паспорт и… медленно разорвал его пополам.

— Бегство отменяется, Алексей Петрович. Готовь экспедицию. Капитана Иволгина я пришлю тебе завтра. Получишь все полномочия по линии Третьего Отделения и Морского министерства для обеспечения связи и управления, но помни, — его голос стал ледяным, — если золота не будет, если Иволгин предаст или станет пешкой в чужой игре… Ты ответишь головой. Не передо мной. Перед самой Империей, которую так любишь перестраивать. И никакие твои паровозы тебя не спасут.

— Согласен, ваше императорское величество, — я встал и поклонился. В мыслях мелькнули образы: Лиза, читающая сказку Пете перед сном; крошечные ручки Алеши и Лизоньки, хватающие мои пальцы. — Я ставлю на кон все. Ради вас. Ради России.

Шкатулка с оставшимися в ней кредитными письмами и билетами была поставлена на стол с глухим стуком. Они больше не были пропуском в Америку. Они стали уликой против моих врагов — доказательством их готовности уничтожить меня и мою семью.

А я… я оставался. Чтобы вести самую опасную игру: управлять битвой за край света из кабинета в Петербурге, куда пора вызвать Лизу, Петю, Алешу и Лизоньку. Гром прогремел в последний раз. Тихая гроза только начиналась.

Дождь хлестал по стеклам дома, где Анна Владимировна три дня не отходила от постели мальчика. Его горячие пальцы цеплялись за ее руку, а глаза — те самые, шабаринские — смотрели сквозь нее.

— Мама…

Голосок звучал неестественно, будто записанный на медный диск шарманки.

Лопухин вошел без стука. Вода с его плаща стекала на паркет, образуя черные лужицы.

— Вам нужно увидеть это.

Он протянул потрепанную метрическую книгу. Анна Владимировна машинально прочла:

«Александр Васильев, незаконнорожденный, поступил в Воспитательный дом 12 сентября 1853 года. Мать — крестьянка деревни Горы, умерла родами. Отец неизвестен…»

Госпожа Шварц вздрогнула. Она хорошо помнила день, когда отнесла в Воспитательный дом своего сына. Все совпадает.

— Подлог, — выдохнула она, ощущая, как пол уходит из-под ног.

Лопухин молча снял со стола зеркало в перламутровой оправе. Ловким движением вынул заднюю панель. Оттуда посыпались крошечные бумажные пакетики с надписями:

«Дозировка опия — 3 капли в молоко»

«При повторных приступах светобоязни увеличить до 5»

«Повторять фразы „Папа придет“ и „Мама мы должны найти то, что потеряно во льдах. Прежде чем это сделает 'Кровавый полумесяц“ перед сном»

Анна Владимировна уронила пакетики. Ее взгляд упал на мальчика — сейчас его зрачки неестественно расширились, губы шептали что-то, а на тонкой шее пульсировала синеватая вена.

— Зачем? — спросила он.

Лопухин достал из портфеля миниатюрный портрет Шабарина в рамке из карельской березы.

— Они хотели, чтобы вы нашли графа. Привели его сюда.

На портрете Шабарин выглядел немного моложе. Холодные глаза, жесткий подбородок — мало общего с тем человеком, что вошел в ее жизнь два года назад в полутьме нумеров.

— Но он… он даже не знает о ребенке…

— Именно поэтому вы были идеальной приманкой.

Лопухин вдруг резко повернулся к двери. Где-то на улице раздались шаги.

Анна Владимировна подошла к окну. Во дворе, прикрываясь от дождя плащами, стояли трое. Словно чего-то ждали.

— Они ждут сигнала, — проговорил Лопухин. — Как только Шабарин войдет в дом…

Мальчик на кровати вдруг застонал. Его тело выгнулось, изо рта потекла пена. Анна Владимировна бросилась к нему, но Лопухин удержал ее:

— Не трогайте! Это реакция на…

Он не договорил. Мальчик затих. Слишком резко. Наступила гнетущая тишина. Только дождь стучал по крыше. Анна Владимировна медленно подняла руку к волосам. Вынула длинную шпильку с жемчужиной — подарок Левашова после соития, случившегося на прошлой неделе.

— Они убили его, — сказала она очень тихо.

Лопухин не успел среагировать.

Шпилька вошла ему в шею точно в яремную вену — как когда-то научил ее дядя полевой хирург. Кровь брызнула на белый воротник мундира, красиво, как карминная краска на акварели.

— Вы… тоже… кукла… — прохрипел он, зажимая рану и пятясь к двери.

Анна Владимировна подошла к зеркалу. Спокойно поправила прическу. Затем открыла ящик стола, где лежал маленький перламутровый пистолет — еще один подарок. За окном раздался свисток. Поджидающие внизу заметались.

Она бросила последний взгляд на чужого ребенка. Такую же куклу, одурманенную опиумом, как и она, и бросилась прочь из этого проклятого дома, который должен был стать ловушкой для ни в чем не повинного человека.

Дождь хлестал по граниту набережной, превращая Неву в кипящую черную массу. Анна Владимировна бежала, не чувствуя, как мокрый шелк платья прилипает к телу, как кружевные манжеты впиваются в запястья.

В правой руке она сжимала пистолет — тот самый, что Лопухин вручил ей еще в их первую встречу, со словами: «Для защиты ребенка». Теперь он должен был защитить ее от всех них.

— А ну стой! Стрелять буду! — выкрикнул кто за ее спиной и голос сорвался на визгливую ноту.

Она обернулась. Левашов, его обычно безупречный образ превратился в пародию — размалеванная, как у женщины физиономия потекла, дорогой камзол промок до нитки. За ним топтались трое жандармов, их молодые лица искажала странная смесь страха и возбуждения.

— Дорогая Анна Владимировна… — Левашов сделал шаг вперед, протягивая руку, будто к пугливой лошади. — Вы прекрасно понимаете — вам некуда бежать. Вся набережная оцеплена.

— Я знаю все, Антон Иванович, — сказала Шварц и голос звучал неожиданно ровно. — Знаю, что мальчик в том доме никогда не был моим сыном. Знаю, что ваш фальшивый профессор подмешивал ему в молоко опиум и учил чужим словам, как попугая…

Левашов замер. Даже дождь, казалось, стих на мгновение.

— Кто вам это сказал?

— Лопухин. Перед тем как я перерезала ему вену вашим подарком.

В глазах Левашова мелькнул настоящий, животный страх.

Молодой жандарм слева не выдержал напряжения. Его пистоль дрогнул, выстрел оглушительно грянул в ночи. Пуля прожужжала в сантиметре от виска Анны, оставив после себя запах сгоревшего пороха.

— Идиоты! — зашипел Левашов, но Анна уже отступила к самому краю парапета.

— Вы хотели использовать меня как приманку для Шабарина, — ее голос звучал почти задушевно. — Но забыли одну вещь — даже куклы иногда обретают душу.

Она посмотрела вниз. Черная вода пенилась, словно живое существо, жаждущее жертвы.

— Anna… — голос Левашова дрогнул. — Nous pouvons encore…

Анна рассмеялась. Смех получился искренним, каким не смеялась с тех пор, как была юной девчонкой в имении дяди.

— Adieu, mon joli bourreau.

— Ваша игра кончена, Антон Иванович.

И она выстрелила шпиону и мужеложцу прямо в лицо. Жандармы метнулись к ней, но было уже поздно. Перегнувшись через парапет, Анна Владимировна Шварц рухнула в темную воду канала.

Дождь, начавшийся накануне моего поспешного бегства со старой квартиры, не утихал. Стекла высоких окон моего нового кабинета на Английской набережной стекали ручьями, искажая вид мокрых крыш и пустынной набережной.