Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор

— Без предисловий! Я хочу знать все!

Я вздохнули вкратце, без утайки рассказал ему все события. Петр Первый слушал внимательно. Ни разу не перебил. Но когда я закончил, его лицо аж раскраснелось от ярости.

— Каким правом ты, барон, договоры от моего имени заключал? Кто тебе позволил мою казну, захваченную у разбойников, им же и раздавать? И почему во главе Дона у тебя сидит вчерашний мятежник Зимин, а не верный мне полковник, которого я туда ставил? Отвечай!

Разговора не вышло — начался допрос. Трибунал в одном лице. Каждый вопрос бил как хлыстом. Вся конструкция, выстроенная мной в Черкасске, в его устах превращалась в череду преступлений против власти. Одно неверное слово — и все пойдет по одному известному месту.

Глубокий вдох, чтобы успокоиться. На эмоции он не купится. Только голые факты. Только цифры.

— Государь, — я старался не проявлять эмоций. — Я действовал исходя из пользы для казны и сохранения твоих людей. Позволь показать.

Подойдя к столу, я отодвинул в сторону чью-то остывшую оловянную кружку и разложил свои бумаги. Он смотрел с нескрываемым скепсисом.

— Вот, Ваше Величество, сумма, потраченная на подряды, восстановление мостов и авансы атаману Зимину. Все из средств Компании, не из казны Государства. — Ну а что, доля государства в Кампании хотя и была, но не являлось частью казны. Мой палец уперся в итоговую цифру. — Сумма немалая. А вот, — рядом лег другой лист, — расчеты, что мне предоставили твои же люди из Казначейства перед отъездом. Предполагаемая суммарасходов на полномасштабную карательную экспедицию сроком на полгода.

Его взгляд скользнул по строчкам: фураж для конницы, жалование пятидесятитысячной армии, порох, свинец, стоимость орудий, которые неизбежно были бы потеряны… Цифры говорили сами за себя. Мои траты были каплей в море по сравнению с тем, во что обошлась бы государству полноценная война на своей же земле.

— Но это только деньги, государь, — продолжил я, чувствуя, что лед тронулся. — А вот другая цена. По самым скромным прикидкам, при подавлении бунта силой мы потеряли бы не меньше пяти тысяч твоих лучших солдат. Обученных, опытных. Тех, что прошли Северную войну. И положили бы тысяч двадцать этих казаков. Что в итоге? Выжженная земля, где лет тридцать ничего, кроме бурьяна, не росло бы. Ненависть, тлеющая под пеплом и готовая вспыхнуть при первом удобном случае. Мы бы победили, да. Однако это была бы победа, которая разорила бы тебя, Государь, твой народ и твои земли, что конечно же сделало бы нас слабее.

Он впился взглядом в мои расчеты. В шатре снова стало тихо.

— А я, — я позволил себе повысить голос, — получил другое. Вот. — На стол лег третий лист. — Списки казачьих полков, уже приведенных к присяге атаманами Зиминым и Некрасовым. Двенадцать тысяч сабель. Не бунтовщиков, а твоих солдат, Государь. Готовых хоть завтра выступить на Перекоп и ударить турку в тыл. Они сыты, у них есть работа, и они знают, что их дома никто не сожжет. Я просто создал условия, в которых служить тебе стало выгоднее, чем бунтовать.

Я замолчал. Все козыри были на столе. Я показал ему отчет, который готовил загодя. Тут же ведь другая модель управления — не через страх, а через выгоду. Не через насилие, а через создание системы, где порядок становится выгоден каждому.

Петр долго сидел неподвижно, постукивая пальцами по столешнице. На его скулах ходили желваки. Гнев самодержца, чью волю посмели обойти, боролся с расчетом государственника, который видел неоспоримую пользу. Наконец он поднялся, прошелся по шатру, с хрустом разминая затёкшие плечи, и остановился у входа, глядя на суетливую жизнь лагеря.

— Хитер ты, барон, — произнес он, не оборачиваясь. Голос его был уже другим — усталым, без прежней ярости. — Очень хитер.

Вернувшись к столу, он тяжело опустился в кресло и, взяв мои бумаги, еще раз пробежал их глазами.

— Твоя правда, — выдохнул он. — Убытков ты мне принес меньше, чем пользы.

Вот же ж… И надо же было так сказать? Вроде и похвала, а вроде и наоборот. В любом случае, эта скупая, выжатая сквозь зубы фраза значила для меня больше любого ордена. Он понял и принял. Он по-прежнему был императором, а я — его инструментом. Но теперь этот инструмент, кажется, заслужил доверие, даже если его устройство оставалось не до конца понятным.

Убедившись, что донская проблема из открытой раны превратилась в болезненный, но затягивающийся рубец, Петр сгреб мои отчеты и небрежно отложил в сторону. Теперь, когда тыл был в относительном порядке, он мог успокоится и поговорить спокойно. Он долго смотрел на меня, что-то для себя решая. Мне даже стало не комфортно под эти взглядом. Наконец, он, видимо, что-то решив, нарушил молчание.

— Вовремя они этот бунт затеяли, собаки, — проговорил он, уставившись на карту южных рубежей. — Как раз тогда, когда турка надо было дожимать. А теперь вот, — его кивок указал на два запечатанных сургучом пакета, лежавших особняком, — полюбуйся.

Он протянул мне первый документ: витиеватое, полное дипломатических реверансов письмо на немецком с прикрепленным русским переводом. Официальное предложение о посредничестве от венского двора. Суть сводилась к миру на условиях «как есть». Россия оставляет за собой Азов, однако границы остаются прежними. Никаких буферных зон, никаких гарантий. Турки в любой момент могут снова подойти под самые стены.

— Австрияки — вечные враги Порты, — задумчиво произнес я, откладывая письмо. — Почему же они предлагают мир, который выгоден скорее туркам, чем нам? Сохраняя угрозу на наших границах, они держат и нас, и османов в напряжении. Не дают усилиться ни тем ни другим.

— Вот и я о том же, — хмуро кивнул Петр. — А теперь глянь на это.

Второй документ, написанный по-французски с таким же русским листиком перевода, обходился без лишних церемоний и был похож на деловую ноту. Предложение куда соблазнительнее. Турки, якобы по совету Парижа, готовы уступить Азов, отвести границу до самого Перекопа. Взамен — сущие пустяки: некие «особые торговые привилегии» для французских купцов в новых портах и наши гарантии невмешательства в их игру с поляками.

— Уже лучше, но тоже не отображает реалий «на земле», — подытожил я. — Хотят втянуть нас в свои анти-английские или анти-австрийские дела, связать по рукам и ногам на западе.

— Именно! — Петр с силой ударил ладонью по столу, заставив подпрыгнуть чернильницу. — Один тянет в болото, другой подсовывает сыр в мышеловке. Генералы мои видят только войну, кричат «до Стамбула дойдем!». Дипломаты старой закалки в этих их европейских кружевах запутались, как мухи в паутине. Я не верю никому!

Он тяжело прошелся по шатру, заложив руки за спину, — одинокий, окруженный либо недалекими рубаками, либо хитрыми царедворцами.

— Ты, барон, думаешь не как все, — остановился он напротив, и его взгляд стал жестким. — Ты видишь деньги, контракты и шестеренки, которые за всем этим стоят. Ты мне нужен там. На этих переговорах.

Чего? Как это? Где это — там?

Я замер. Мозг уже лихорадочно просчитывал риски. Дипломатия. Интриги. Война слов, где нельзя опереться на твердость стали и точность расчетов. Не мое поле. Трясина, в которую меня только что швырнул император.

— Адъютант! — рявкнул Петр. — Меншикова ко мне! И прочих… Живо!

Несколько минут спустя шатер наполнился людьми. Первым, внося с собой запах благовоний, вошел лоснящийся Меншиков. За ним — адмирал Апраксин и еще несколько генералов. Все они смотрели на меня с плохо скрываемой неприязнью. Апраксин, правда, смотрел скорее нейтрально.

— Господа, — не стал тянуть Петр. — Воевать мы пока прекращаем. Начинаем говорить. Главой делегации и моим чрезвычайным послом на переговорах с Портой назначаю генерал-майора Смирнова.

Оглушительная тишина. Первым ее нарушил Меншиков. На его лице расплылась издевательская усмешка.

— Что ж, воля твоя, мин херц, — протянул он с елейной интонацией. — Решение воистину… небывалое. Вчерашний прожектер и торговец железом сегодня будет вершить судьбы Империи. Лишь бы он нам всю державу не променял на свои немецкие хитрости.