Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

Я присвистнул:

— Это как же ее в такие дали занесло? Через полмира?

— С тятей поехали в Кизляр сродственников навестить. А те нас на рыбалку на море подбили, — вдруг раздался звонкий девичий голос.

— Как же вас угораздило через все море перелететь?

Девушка все больше смелела:

— Не перелететь! Штормом нас унесло. Думали в Гурьев городок добраться, а вышло худо. Ткнуло нас в окаянный берег, а там степняки налетели. Прямо в воде, на лодке нас сцапали.

— Иии… — подпустив интереса в голос, спросил я.

— Кого убили, как тятю, кого в полон, — спокойно, как нечто житейское, поведал девушка о приключившейся беде. Видимо, уже отболело у нее.

— Не снасильничали тебя? — ляпнул я не подумав.

Ко мне метнулась темная тень. Маленький кулачок врезался в плечо.

— Болтаешь! Здесь девственницы моих лет в большой цене. 250 золотых мискалей (3)! — гордо объявила девушка.

Много это или мало мне было неизвестно, да и не сильно интересовало. Гораздо больше — сама Марьяна. Ух, огонь, девка — чернобровая, глазищи как тарелки, станом гибкая как тростинка. И с характером. Сразу видно казачку. Но по моим меркам — соплюшка. Лет ей не больше шестнадцати. Вот же напасть мне на голову!

— А вторая кто? — кивнул я на оставшуюся в комнате фигурку.

— Зара! Персиянка она. Из Хорасана. Нас обеих хотели в ханский гарем продать, да не успели. Зарушка, иди сюда, не бойся. Офицер добрый, я-то знаю.

— С чего это я добрый? — растерялся я, озабоченный подрывом командирского авторитета. — Я строгий!

Хотел еще пару слов добавить, но слова застряли в горле. Из комнаты не вышла — выплыла настоящая шамаханская царица. Она удерживала двумя пальцами платок у рта, закрывавший пол-лица, но так хитро, что были видны и тонкий обвод коралловых пухлых губ, и блестящие чуть выпуклые темные глаза, и нежно-оливкового цвета матовая кожа, словно светящаяся изнутри, и очень правильные гармоничные черты с мягкими обводами, и приветливая улыбка. Как она смотрела! Боже, кто их, девушек, такому учит⁈ В ее взгляде — не меньше мегатонны доброты…

Я одернул себя мгновенным усилием воли. Куда ты, старый пень разогнался⁈ Ведь и этой чаровнице не больше шестнадцати, а может и меньше — женщины Востока рано взрослеют.

— Ой! — вскрикнули обе девушки от нового выстрела из гаубицы.

Похоже, наши принялись за подготовку к штурму внутренней крепости. Куня-Арк, так ее назвал Волков? Не терпится атаманам до ханской казны добраться.

— Что же мне с вами делать? — подумал я вслух.

— Как что? — встрепенулся Лукашка. поедающий взглядом персиянку. — Защитить и обиходить! А этого, ну который во дворе — повесить!

— Правильно! — загалдели казаки. — Мыслимое дело — наших девок воровать⁈

Ну, вот! Стоило в отряде появиться бабам, путь и старшего школьного возраста, как дисциплина насмарку.

Я вздохнул:

— Приодеть их надо. По крайней мере, Марьяну.

— Да мы сейчас мухой метнемся, вашбродь, лавку какую распотрошим.

Снова ударила пушка.

— Отставить! У нас тут война, а не гульбище на майдане! О женском барахле можно и потом подумать.

* * *

Хивинская цитадель, крепость Куня-Арк, 25 мая 1801 года

Иван Ступин, Егория сын, бывший унтер-офицер Оренбургского линейного батальона, а ныне один из урус-сардаров на службе хивинского хана, прижался ухом к холодной глинобитной стене. Снаружи, за толстыми стенами Куня-Арка, столицу Хорезма сотрясали раскаты орудий и далекие крики. В воздухе ощущался слабый, но безошибочный запах пороха и пыли. Сквозь редкие узкие окна казармы, служившей им тюрьмой последние три недели, пробивался бледный дневной свет, наполненный взвесью саманной пыли, поднятой не то ветром, не то близкими взрывами.

— Ну что там, Григорич? — негромко спросил Павел, яицкий казак средних лет, захваченный киргизами на Урал-реке, проданный ими туркменам и отсидевший за непокорство несколько лет в казематах Хивы, прежде чем обменять свободу на службу хану и, как все прочие, на веру. Его лицо, изъеденное оспинами и опаленное азиатским солнцем, было спокойным, но в выцветших глазах мерцала привычная настороженность. Даже у него — у самого крепкого.

— Шумят. Сильно. И пушки бьют, — Иван Григорьевич отодвинулся от стены, чувствуя, как по ней пробегает слабая вибрация от очередного удара. — Похоже, началось по-серьезному. Наши пришли.

Слово «наши» в их тесном кругу русских сардаров из личной охраны хивинского властителя — частью детей рабов, частью бывших пленников туркменов, поступивших на службу — обрело особый смысл за последний месяц. Про войска генерала Орлова шептались — тихо, на ухо передавали новости о продвижении казаков от города к городу. Испуганный Аваз-инак приказал отобрать оружие, запереть в казармах под надзором. Хорошо хоть в зиндан не бросил.

— Слышь, Григорич, — подал голос молодой Егор, бывший моряк с какой-то торговой каспийской посудины. — А если хану вздумается от нас избавиться? Ну, чтоб уж точно не перебежали…

Иван Григорьевич посмотрел на него, не став поправлять, что Аваз никакой не хан. Какая теперь разница? Парень высказал мысль, которая висела в воздухе последние двое суток. Их, русских телохранителей Аваз-инака, держали в казармах не просто так. Они были потенциальной угрозой. Внезапный удар изнутри навстречу полкам Орлова — вот чего боялись ханские советники.

— Если вздумают, значит, будем отбиваться, — глухо ответил он, оглядывая других. Их было сорок семь человек. Два полных капральства. Немало. Все крепкие мужики, закаленные в боях и лишениях, умеющие обращаться с оружием.

Дверь казармы, тяжелая, окованная железом, сотряслась от мощного удара, но не поддалась.

— Эй, урусы! Открывайте! — раздался за ней резкий, гортанный крик.

Это был голос одного из вождей туркмен-текинцев. Когда возникла угроза прихода русских, Аваз-инак специально их нанял в Мерве, чтобы усилить гарнизон Куня-Арк. Йомутов он к себе и на пушечный выстрел не подпустил бы, они все время с ним конфликтовали, не так давно их пришлось усмирять.

— Что нужно, Джошкун-бег? — крикнул в ответ Иван Григорьевич, стараясь, чтобы голос звучал твердо. Дверь они забаррикадировали еще вчера — знали, что за ними придут.

— Есть приказ хана! Открыть двери! Выходите по одному, руки держите на виду!

— Какой приказ? Какого хана? Разве Абу-ль-Гази Третий решился что-то приказать? — бывший унтер подошел ближе к двери, его взгляд был холоден и расчетлив, он тянул время, рассчитывал заболтать вестника смерти.

Абу-ль-Гази-хан — так звали казахского султанчика, которого Аваз-инак держал при себе для декорации. Текинцы могли этого не знать. Могли допустить, что Аваз-инак не вправе отдавать приказы.

— Не ваше дело! Хан сказал — собаки Ак-Падишаха бунтуют, им место на колу! Открывайте, или мы выломаем!

Значит, Егор оказался прав. Сердца у всех, кто был в казарме, ухнули куда-то вниз. «На кол». Вся их служба, все их лишения, предательство православной веры, чтобы избежать рабства или голодной смерти в степи — и вот так? Как собак?

— Готовьтесь, — тихо, но отчетливо приказал Иван Григорьевич.

Он отошел от двери, оглядывая помещение. Единственная надежда — их маленький секрет.

Первые несколько дней заточения режим охраны был нестрогим. Удалось через персов-сардаров, падких на золото, договориться забрать из арсенала сабли, пистолеты и порох с пулями к ним. Тайник был устроен в одной из ниш в стене, за грудой старых кошм. Пистолеты — всего шесть штук — были разобраны, детали спрятаны в разных местах.

— Павел, быстро! — кивнул Иван Григорьевич.

Бывший яицкий казак и еще двое, посвященные в тайну, бросились к нише. Остальные — к двери.

— Не откроем! — крикнул Ступин. — Пусть хан, инак и прочие беги идут…!

Дальше яицкий казак выдал несколько матерных ругательств на чагатайском. Пути назад нет — оскорбления гордые текинцы не стерпят.