Инженер Петра Великого 6 (СИ) - Гросов Виктор

— Петр Алексеич, к нам гости, — тихо произнес он, указывая в сторону леса.

Из-за деревьев на поляну выезжало странное шествие. Впереди, ведя в поводу облезлую клячу, запряженную в крытую повозку, шагал высокий, тощий субъект в потертом, но явно заграничного покроя камзоле и треуголке. За ним семенили двое чумазых мальчишек-слуг. Незнакомец остановился, с нескрываемым изумлением оценивая нашего монстра. Затем, оставив повозку на попечение мальчишек, он уверенно зашагал к нам.

С нарочитой, театральной уверенностью бродячего фокусника он встал перед нами. Говорил он по-русски бойко, но с явным немецким акцентом.

— Доброхо дня, хоспода! — провозгласил он, картинно сняв шляпу. — Позвольте прехдставиться: Леопольд фон Курц, профехссор натуральной философхии и демонстхатор чудес пхироды!

Профессор? Как же. Одного взгляда на его потертый камзол и сапоги было достаточно, чтобы скепсис во мне перерос в уверенность. Это авантюрист и пройдоха. При этом, он играл роль с усердием бродячего актера, которому позарез нужны деньги на ужин. Эти поклоны, нарочитая восторженность, акцент, который был слишком… идеальным что ли, словно он его репетировал. Но главное — цепкий взгляд, оценивающий, он скользил по клепаным стыкам бронелистов, по рычагам управления, по паровой лебедке.

Детали мгновенно сложились в до боли знакомую картину. Передо мной был простой лазутчик низшего звена. Пчела-разведчица из улья, что гудел где-нибудь в Вене, Стокгольме или в Лондоне. Его задача проста и незамысловата: рыскать по необъятным русским просторам, собирая слухи, оценивая технологический уровень встреченных диковин и, самое главное, выявляя «самородков» вроде меня для последующего доклада людям куда более серьезным.

Шпионаж — ремесло древнее, как мир, но сейчас он обрел в России невиданный размах. Государь Петр Алексеевич, прорубая свое окно в Европу, вместе со свежим ветром перемен впустил в страну сквозняк чужих интересов.

Брюс еще в Москве предупреждал меня, посмеиваясь в свои рыжеватые усы: «Запомни, барон, на каждого нанятого нами голландского шкипера приходится один английский купец, что выведывает у него прочность нашего дуба. На каждого саксонского фортификатора — австрийский „инженер“, что зарисовывает его бастионы. А на каждого шотландского офицера… приходится еще один шотландец, который пишет письма своему кузену в Лондон о количестве пушек в полку».

И это не было преувеличением. Вся Россия кишела ими. Они были повсюду, невидимая армия. В архангельских конторах сидели чистенькие английские факторы, которые скупали пеньку и мачтовый лес для своего флота, не гнушаясь сведениями о количестве кораблей, сошедших со стапелей в Воронеже. В Немецкой слободе в Москве жили «аптекари» и «ювелиры», чьи лавки были с функцией явочных квартир.

Их цели были ясны. Шведы искали слабые места в обороне, пути снабжения, признаки недовольства в народе, вроде недавнего бунта в Астрахани. Турки на юге следили за каждым движением на Дону. Но самые хитрые и дальновидные игроки сидели дальше. В Вене Габсбурги с тревогой наблюдали за ростом новой силы на востоке, опасаясь, как бы русский медведь не сунул лапу в их польские и балканские дела.

А англичане… о, эти были самыми дотошными. Их островная империя строилась на торговле и господстве на море. И вот до них доходят слухи о том, что где-то там, за Уральскими горами, в диких лесах, промышленники Демидовы начали плавить железо, которое не уступает знаменитому шведскому, а то и превосходит его. Для лондонских купцов и лордов Адмиралтейства эта новость была страшнее чумы. И вот сотни таких вот «профессоров», «геологов» и «путешественников» сейчас рыщут по стране, по крупицам собирая сведения для своих хозяев.

И что самое парадоксальное — таких людей почти не трогали. Любое серьезное дознание над иноземцем могло вызвать гнев государя. Царь, стремясь привить стране европейские нравы и технологии, наплодил ими Россию, свято веруя, что все иноземное — априори «лучшее». Поймаешь такого «фон Курца» за руку — а он поднимет визг, что невинную науку притесняют, напишет жалобу в Посольский приказ, и в итоге виноватым окажешься ты, ретроград и противник прогресса.

Что ж, раз уж канал для дезинформации сам приплыл в руки, грех им не воспользоваться. Этот актер ждет от меня роли простоватого гения-самоучки? Он ее получит.

— Механик я здешний, Петр, — представился я, намеренно огрубляя голос и манеры. — А это — помощник мой, Василь. Строим вот помаленьку.

— Ме-ха-ник! — с придыханием произнес фон Курц. — О, я такх и знал! Только гхений мог сотворить сие… чхудовище! Скахжите, любезный, на какой силе оно двихжется?

— Да какая там сила, господин хороший, — отмахнулся я. — Вода да уголь. Воду кипятим, пар в трубу, он колеса и крутит. Простая механика, ничего чудесного.

Разочарованно цокнув языком, фон Курц тут же нашел новый заход, постучав костяшкой пальца по траку.

— А метхалл! Какой удивительный метхалл! Долхжно быть, невероятно пхрочный! Это английская сталь? Или знаменитая шведскхая?

Ага, вот и клюнул. Главный вопрос.

— Какая еще шведская, — пробасил я, окончательно входя в роль простоватого умельца. — Наша, родная. Секретная.

— Секхретная? — его глаза вспыхнули алчным огоньком. — О, дхуг мой, я умею хранить секхеты!

— Ну, раз для науки… — Я сделал вид, что сомневаюсь, и, придвинувшись ближе, заговорщицки понизил голос. — Слыхал про тверские болота? Там руда особая водится. Ржавая, неказистая на вид, однако в ней, сказывают, жилка серебряная есть. Весь фокус в плавке по секретному рецепту: серебро не отделяется, а впитывается в железо, делая его легким и прочным, что твой алмаз.

Стоявший рядом Орлов издал какой-то сдавленный звук, похожий на предсмертный хрип, но вовремя прикрылся приступом кашля. Фон Курц же буквально впился в меня глазами, схватывая каждое слово.

— Невехоятно! — бормотал он. — Не могхли бы вы уделить мне хотя бы кхошечный кусочек этого чудхесного металла? Для изучхения! Я щедхо запхачу!

— Да брось платить, — я махнул рукой. Отойдя к куче мусора, я выбрал самый ржавый обломок лопнувшего трака. — Вот, держи, господин профессор. Изучай. Только рецепт-то — тайна государева. Проболтаешься — голова с плеч, сам понимаешь.

Он вцепился в этот кусок ржавчины, словно это был слиток золота.

— Могхила! Я буду нем кхак могхила!

Чтобы отблагодарить нас, он решил продемонстрировать свои «чудеса». Из повозки были извлечены подзорная труба и «увеличительное стекло» — простейший микроскоп, через который мы с Орловым разглядывали волосатую лапку мухи. Для Василия это была чистая магия, для меня — скучный школьный курс физики.

— А вот — венец мхоей кхоллекции! — провозгласил он, доставая трехгранный кусок стекла. — Махический кхисталл, что ловит солнечный луч и разлахает его на семь первоцветов!

Когда он поймал стекляшкой солнечный луч и на снегу вспыхнула маленькая радуга, Орлов благоговейно ахнул. Мне же стоило огромных трудов не расхохотаться в голос при виде этой простейшей школьной призмы.

Расчувствовавшись, фон Курц даже сделал мне деловое предложение:

— Любхезный механик, пходайте мне сие дьявольское устхоение! Сто хублей серебхом! Поедемте со мной в Ефхопу, там ваш хений оценят по достоинству!

— Благодарствую, господин профессор, — ответил я, сдерживая смешок. — Но я уж как-нибудь тут. С медведями. Привычнее.

Сокрушенно покачав головой и жалея о моей загубленной в диких лесах судьбе, он собрал свои «чудеса» и покатил дальше по нашему следу. Мы с Орловым долго смотрели ему вслед.

— Ну и прощелыга, — наконец протянул Василий. — А я ведь почти поверил. Особенно про Ефхопу.

— Он не прощелыга, Василий. Он на службе, — поправил я. — И сейчас он повезет своим хозяевам кусок ржавого железа и байку про серебряную сталь. Пусть поищут. Годиков на десять изысканий им хватит.

Орлов расхохотался. Я же, вспомина призму, которую «профессор» демонстрировал, думал совсем о другом. Этот фарс был моим первым опытом, где слух и ложь — такое же оружие, как пушка. Брюс был прав: сеть чужих глаз и ушей уже давно и прочно опутала всю страну, уж засилье иностранцев и вовсе упростило им работу. Значит, пора учиться и вплетать свои собственные, ядовитые нити. Даже от такого дурака может быть польза. И я уже знал, какая.