Судьба империи (СИ) - Старый Денис

Но сейчас герцог понимал, что без слова её величества он не так и много значит. Кто есть у герцога, кто может стать на защиту его? Может, гвардия? Брат Густав, подполковник Измайловского полка? Но он же, Густав, жаловался, что в гвардии не имеет полной поддержки, чтобы говорить о контроле гвардейских частей, или даже всего лишь Измайловского полка.

Выходило так, что оба Бирона ослабли из-за своих чувств. Густав — из-за любви к княжне Долгоруковой, герцог — к императрице. На ум приходила фамилия Норова. И ранее предполагалось, что этот офицер будет своего рода охранителем императорской власти и всех решений, которые принимает императрица.

Однако герцог, под властью собственного мнения и эмоций, посчитал, что бригадир Норов может быть обижен, в том числе, и на государыню. Заточение в Петропавловскую крепость этого офицера казалось незначительной мерой, временной и несерьезной, в сравнении с иными шалостями при её величестве. Словно бы ребенка, любимого, но слишком шаловливого, поставили в угол. Теперь же это кажется серьёзной ошибкой.

Простит ли Норов? Да и что он может? Дивизия так и не была окончательно сформирована. Только лишь определили три полка и часть гвардии направить в новое воинское подразделение, как последовал арест. Но кто же знал?..

— Если вы прямо сейчас не допустите меня в спальню к её величеству, я буду вынужден все-таки сделать это, но уже прибегнув к силе, — решительно сказал Ушаков.

Герцог демонстративно отстранился, пропуская главу Тайной канцелярии в то крыло Зимнего дворца, где располагалась спальня Анны Иоанновны.

Он и без того видел, что гвардейцы были готовы подчиниться, скорее, Ушакову, чем ему. А верных людей было мало и не устраивать же бойню, к в конце-концов. Герцог понимал, что без опоры на военных он теперь мало что может сделать.

Бирон, шархая ногами, опустив голову, сгорбившись и резко постарев, брел… Куда? Туда, то есть в никуда. К стене, чтобы оттолкнуться от нее и брести к другой стене.

Ушаков же, напротив, был слишком активным. У него дергался глаз, тряслись руки, он ворвался, как ураган в спальню к императрице. Злорадная ухмылка психически нездорового человека прочно заняла своё место на лице главы Тайной канцелярии розыскных дел.

— Охранять и не пускать! — приказал Ушаков тем двум десяткам гвардейцев, которые были лично ему преданы и которых он ранее сумел протолкнуть в Семёновский полк.

Андрей Иванович уже начал раздавать деньги гвардейцам, чтобы те, как некогда, когда не Меньшиков, а именно Ушаков, возвёл на престол кухарку Екатерину, были преданы и выполняли приказы Андрея Ивановича.

— Ты, — обратился Ушаков к одному подпоручику Семёновского полка, — срочно отправляйся к Андрею Ивановичу Остерману. Скажи ему, что я жду его во дворце. Немедля чтобы пришел. Коли прикинется нездоровым, то силой привезти.

Одна личность внутри Ушакова, та, что ещё могла думать рационально, понимала, что к такому игроку, как Остерман, нужно заявиться лично. Что не стоит исключать и того, что прямо сейчас в той пока ещё немногочисленной команде Ушакова обязательно есть человек, который лично предан министру.

Но глава Тайной канцелярии полагался на свободу решений и действий, которая сейчас после смерти императрицы представилась ему. Так что он подумал, что достаточно будет и «телеграммы», чтобы министр присоединился в качестве ведомого и помог Ушакову привести к власти Елизавету Петровну.

Ну а если министр решил «болеть», то есть предать союз с Ушаковым, то… Пусть и силой Остермана тащат.

— Что вы себе позволяете? — вдруг, неожиданно, пришёл в себя Бирон.

Он быстро, бегом, направился в спальню к умершей, уже помытой, одетой и готовой к погребению, если бы оно прямо сейчас нужно было, императрице.

— Господин Бирон, не стоит мне мешать. Ночная кукушка перестаёт быть таковой, когда она уже не может никому в ночи шептать свои желания, — злорадно усмехнулся Ушаков.

Бирон скривился. Ещё пять часов тому назад он мог бы дать пощёчину этому человеку. А сейчас просто не знал, как себя вести. Как реагировать на то, что Ушаков обращается к нему не по титулу, практически открыто утверждая, что герцогство Бирона — заслуга вовсе не этого курляндского дворянина, а того в чем человека, который проводил ночи с русской императрицей.

Ушаков, не обращая внимания на герцога, вышел в просторный зал, расположенный между двумя крыльями дворца. Тут уже начинали толпиться офицеры, оттесняя некоторых придворных.

— Её величество, матушка наша. Она почила, — со скорбным выражением лица сообщил печальную новость Ушаков.

Он не обратил внимания на охи и ахи, а подозвал одного из верных ему офицеров.

— Отправляйся ко мне домой, обратись к управляющему, и он выдаст тебе пятьдесят тысяч рублей. Начни эти деньги раздавать офицерам, и говори о том, что Елизавета Петровна будет лучшей императрицей, чем дрянная порочная девка Анна Леопольдовна, — давал распоряжение Ушаков.

Андрей Иванович подумал, что ситуация нынче такова, что нельзя жадничать. Если возведение на престол Марты Сковронской обошлось чуть более тридцати тысяч рублей, то сейчас Ушаков готов потратить и все сто тысяч. Он искренне считал, что именно деньги играют главную роль в том, какое мнение будет у гвардии.

Ну, а деньги были. Это ведь Василий Никитич Татищев напрямую заплатил Ушакову, чтобы тот на свой страх и риск выпустил хозяина Урала из Петропавловской крепости. И заплачены было как раз эти пятьдесят тысяч. Да и сам Ушаков не бедствовал, собрал немалую сумму, искренне рассчитывая, что уже скоро он сможет эти вложения приумножить.

Врагов, тех, у которых можно было бы забрать имущество, хватало. Да здесь только достаточно было изъять все активы у бригадира Норова, чтобы сумму себе вернуть.

Капитан Данилов смотрел на Андрея Ивановича Ушакова с надеждой. Он словно бы видел в главе Тайной канцелярии родственную душу. Возможно, все ужимки не совсем здорового психически человека, которые появлялись у Данилова и Ушакова, в некоторой степени роднили их.

А ещё в чём Данилов себе не хотел признаваться, но что было фактом: Антон Иванович Данилов не мог существовать как полноценная личность, способная принимать решения. Капитану гвардии Измайловского полка было просто необходимо, чтобы его направляли, чтобы был человек, который скажет, что хорошо, а что плохо. И Ушаков становился для гвардейца таковым.

А ещё внутри гвардейца бурлила кровь. Кровь, разбавленная слизью ненависти. Вновь вспомнились моменты, когда его, Антона Ивановича Данилова, унижали и чуть не сослали вместе с Долгоруковыми, которым некогда верой и правдой служил нынешний гвардеец.

Он вспомнил, как лишился своей любви из-за того, что Долгоруковы пришли в немилость и проиграли свою войну за власть. Именно тогда психика Данилова и дала крен. Ведь он, по сути, предал хозяина, когда не отправился вместе с ним в ссылку. А потом ещё и пошёл на службу в армию, куда определили его товарищи, прежде всего, Саватеев и нынешний генерал-майор Лесли. Гвардия… ненавистная гвардия.

Но он не был никому благодарен. В какой-то момент Данилов хотел примкнуть и стать верным псом для Норова. Но тот не принял ту форму подчинения, которая была необходима Данилову. Ведь Антон Иванович не хотел ни с кем заводить дружбу; ему нужно было подчиняться и чётко знать, за кого именно грызть горло.

Теперь он знал можно грызть глотки за Ушакова, кого бы он не хотел возвести на престол. Главное, чтобы против всего, что связанно с императрицей.

— Я с вами, господин глава Тайной канцелярии! — выкрикнул Данилов, пожирая глазами своего нового хозяина.

— Благодарю вас, капитан. Вы нисколько не пожалеете о своём решении. Приказываю вам взять под охрану Зимний дворец и никого не пускать. Кто бы ни приближался — первый выстрел в воздух, второй на поражение, — отдавал жёсткие приказы Ушаков.

В это же время люди Андрея Ивановича уже побежали по всем заговорщикам, которые хоть когда-то приходили на посиделки к Елизавете Петровне, ко всем её бывшим любовникам, которые также имели некоторый вес до сих пор. Было отправлено письмо князю Черкасскому, чтобы тот сидел и не вылезал, если хочет сохранить свой пост министра.