Миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

Через сад к задней калитке. Открыл, вышел в переулок. Снял замок с крючка, повесил обратно на петлю, защелкнул. Выглядит запертым.

Снял перчатки, сунул в карман. Пошел по переулку прочь от дома Димича.

Шел быстро, но не бегом. Обычный человек, возвращающийся домой поздно. Вышел на главную улицу, прошел два квартала. Остановился под фонарем, достал часы.

Половина первого ночи.

Я сунул часы обратно в карман, пошел дальше. По пустым улицам Врачара, потом к Дорчолу. Шел долго, почти час. Не хотел ловить извозчика, могут запомнить.

Около двух часов добрался до своей квартиры. Поднялся по лестнице, открыл дверь, зашел внутрь. Запер на засов.

Разделся, снял рубашку, брюки, ботинки. Сложил аккуратно на стул. Достал из карманов перчатки, отмычки, флакон, платок. Положил на стол.

Подошел к умывальнику, налил воды из кувшина в таз. Вымыл руки, долго, тщательно, хотя перчатки были. Потом лицо. Вытерся полотенцем.

Посмотрел на свои руки в свете лампы. Чистые. Обычные руки.

Я погасил лампу, лег на кровать. Не раздевался больше. Лежал с открытыми глазами, смотрел в потолок.

За окном спал город. Где-то в Врачаре, в доме номер семнадцать, жена Димича спала рядом с мертвым мужем. Еще не знала. Узнает утром.

Я закрыл глаза.

Глава 19

Связной

Прошло два дня после Димича. Газеты написали о его смерти, «скоропостижная кончина уважаемого банкира», «сердечный приступ во сне». Полиция особо не копала. Семья тихо похоронила его на семейном кладбище.

Я купил «Политику» утром, прочитал некролог за завтраком в кофейне. Посмотрел на фотографию Димича, полное лицо, аккуратные усы, строгий взгляд.

Сложил газету, допил кофе. Пора думать о следующем объекте.

Милутинович. Связной. Переправляет оружие и людей между Белградом и Боснией. Без него Дмитриевич теряет контроль над операцией, боевики будут отрезаны от снабжения, коммуникации нарушены.

Елена сказала, он часто бывает в кафане «Код златне рибе», на берегу Дуная. Каждый вечер, пьет до полуночи. Потом идет домой вдоль реки.

Нужно это проверить. Убедиться, что она права. Изучить привычки, маршрут, время. Только потом можно действовать.

Я вышел из кофейни около восьми вечера, пошел к Дорчолу.

Кафана стояла у самой воды, старое деревянное здание с потрескавшимися стенами. На вывеске нарисована золотая рыба, выцветшая от времени. Окна светились желтым светом, оттуда доносилась музыка, кто-то играл на гармошке, мужчины фальшиво пели хором.

Я толкнул дверь, зашел внутрь.

Воздух густой, пропитанный табачным дымом и запахом ракии. Низкий потолок, закопченные балки.

Столы деревянные, грубо сколоченные, за ними сидели мужчины, портовые рабочие, грузчики, мелкие торговцы. Одеты просто, лица загорелые, обветренные. Громко говорили, смеялись, стучали кружками по столам.

Я прошел к дальнему углу, сел за свободный стол спиной к стене. Отсюда видно весь зал и дверь.

Подошел хозяин, полный серб с кучерявой бородой, в засаленном фартуке.

— Что будете?

— Ракию. И чего-нибудь поесть.

— Есть чевапчичи. Свежие, только что с жаровни.

— Давайте.

Хозяин кивнул, ушел. Вернулся через минуту с графином и стаканом. Поставил на стол, налил. Я отпил, ракия оказалась крепкая, обжигающая, как самогон.

Осмотрел зал. За столами человек двадцать, может, больше. Большинство уже пьяные, лица красные, громко кричат, перебивая друг друга. Двое играли в карты у окна, небольшими ставками, несколько монет лежали перед ними на столе. Еще трое в углу спорили о чем-то, размахивали руками.

Я искал глазами Милутиновича. Крепкий мужик, широкие плечи, темная борода, шрам на левой щеке. Так его описывала Елена.

Нашел его почти сразу.

Он сидел за столом у стены, напротив входа. Широкоплечий, массивный, лет тридцати с небольшим. Борода густая, черная, закрывала половину лица. Шрам шел от виска до уголка рта, старый, бледный, заметный даже в тусклом свете. Одет просто, темная рубашка, расстегнутая у ворота, жилет, потертые брюки.

За столом с ним сидели еще двое, один худой, с длинными усами, второй полный, лысеющий. На столе графин ракии, почти пустой. Милутинович наливал ракию в стакан, выпивал залпом, затем стучал стаканом по столу.

Голос у него хриплый, грубый. Он ругался матом. Смеялся, показывая желтые зубы.

Я достал из кармана газету, развернул, сделал вид, что читаю. На самом деле смотрел поверх края, наблюдал.

Хозяин принес чевапчичи, горячие, дымящиеся, пахли мясом и луком. Я ел медленно, не торопясь. Пил ракию маленькими глотками. Смотрел на Милутиновича.

Он продолжал много пить. Графин опустел, он заказал еще. Хозяин принес полный. Милутинович налил себе, своим спутникам. Выпили. Налил снова.

Через полчаса второй графин наполовину опустел. Милутинович говорил еще громче, слова выговаривал невнятно. Смеялся без причины. Один из его спутников, худой с усами, встал, пошатываясь, вышел. Не вернулся.

Остался только полный лысый. Они продолжали пить вдвоем.

Я допил свою ракию, заказал еще стакан. Хозяин принес, я налил немного, пригубил. Продолжал наблюдать.

К одиннадцати часам Милутинович был сильно пьян. Лицо красное, глаза мутные. Говорил медленно, запинаясь. Второй спутник, лысый, тоже опьянел, но меньше. Положил голову на стол, закрыл глаза.

Милутинович допил свой стакан, встал. Пошатнулся, схватился за край стола. Постоял, выпрямился. Бросил на стол несколько монет, за выпивку. Пошел к выходу, шатаясь, задевая столы.

Я подождал. Досчитал до тридцати. Потом встал, положил на стол монеты за свой ужин и ракию. Вышел следом.

На улице темно. Фонари горели редко, между ними большие темные промежутки. Пахло рекой, водой, тиной, рыбой. Дунай шумел где-то близко, слышно, как волны бьются о причал.

Милутинович шел вперед, по узкой улице вдоль реки. Шатался, останавливался, держался за стены домов и заборы. Шел медленно.

Я следовал за ним на расстоянии. Держался в тени, не приближался. Он не оборачивался, шел вперед.

Улица вывела на набережную. Справа, Дунай, там темная вода, виднелись отблески луны на волнах. Слева бараки, старые деревянные постройки, где жили портовые рабочие, грузчики, мелкие торговцы. Окна темные, все спали.

Милутинович остановился у парапета. Расстегнул штаны, начал мочиться в воду. Качался, держался одной рукой за камень парапета. Едва стоял на ногах.

Я остановился в тени, метрах в двадцати. Смотрел.

Он закончил, застегнулся. Постоял, глядя на воду. Потом повернулся, пошел дальше вдоль набережной.

Остановился еще раз, метров через пятьдесят. Сел на парапет, опустил голову. Сидел так минуты три, может, больше. Потом встал, пошел дальше.

Дошел до бараков. Остановился у одной из дверей, низкая дверь, краска облезшая со стен. Достал ключ, долго возился с замком, руки совсем не слушались. Наконец открыл, зашел внутрь. Дверь захлопнулась за ним.

Я подождал еще минуту. Потом подошел ближе, посмотрел на дверь. Номера не было, просто старая дверь в стене барака. Запомнил место, третье здание от угла, первая дверь.

Развернулся, пошел обратно по набережной.

На обратном пути осмотрел место, где Милутинович останавливался у парапета. Здесь совсем темно, фонарей нет. Ближайший фонарь саженей в тридцати, дальше по набережной. Справа, кусты, какие-то заросли у воды. Слева пустое пространство, дорога к баракам.

Парапет каменный, высотой по пояс. За ним сразу вода, обрыв сажени две, может, три. Течение сильное, видно по тому, как быстро плывут щепки и мусор.

Если толкнуть человека через парапет, упадет прямо в воду. Течение понесет вниз по реке. Пьяный не сможет плыть, утонет.

Я постоял, обдумывая план. Это место подходит. Темно, безлюдно, сильное течение. Милутинович приходит сюда каждую ночь, пьяный, один, останавливается у парапета.

Завтра повторим. Приду раньше, спрячусь в кустах. Подожду. Когда он остановится у парапета, выйду, толкну. Быстро, тихо. Никто не увидит.