Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

Наш танк врезался в японские порядки. Грохот, скрежет, крики. Я маневрировал, давя гусеницами пулеметные и минометные расчеты. Стремительный натиск батальона капитана Сидорова, при моем участии, опрокинул японские наступающие части.

Правда, не обошлось и без ответки. Резкий удар по броне, будто кузнечным молотом шандарахнули, заставил танк подпрыгнуть. Внутрь ворвался клуб порохового дыма, а уши заложило. Сквозь шум в голове я слышал приглушенный крик: «Товарищ, комкор!»

Я помотал головой.

— Пустяки… — просипел я. — Оглушило слегка. Веди батальон дальше, капитан! Не останавливаться! Добить их!

И рванул рычаги на себя, но танк не сдвинулся с места.

— Что за черт⁈ — крикнул я.

— Подбили нас, Георгий Константинович! — весело сообщил комбат и скомандовал. — Покинуть машину!

Пришлось выбираться из танка. Тем более, что из моторного отсека уже валил дым. Там авиадвижок стоял, горел прекрасно, а значит, мог рвануть боекомплект. Батальон уходил дальше, на ходу снося наступающие порядки врага.

Сзади зибибикал клаксон. Я оглянулся. «Эмка». За рулем Тимохин. Из салона выскочил Воротников. Я махнул танкистам. Давайте, дескать, в машину. Они возражать не стали. Втиснулись вместе с моим адъютантом на заднее сиденье.

— На мое КП! Срочно! — скомандовал я водителю.

Тимохин развернул машину и объезжая воронки, раздавленные пулеметы с минометами и трупы вражеских солдат, помчал на командный пункт. Через десять минут, я как был, закопченный, ворвался в штабной блиндаж.

— Фронт?

— Прорыв ликвидирован, — доложил Кущев. — Японцы отброшены на исходные. Наши части перешли в контрнаступление на флангах. — Он помолчал и добавил: — Вынужден признать, что ваш план работает, товарищ командующий.

Я кивнул. Мне не нужно было его признание. Куда важнее было сохранить боевой дух войск и наступательный импульс. Японцы ошеломлены внезапной атакой 2-го батальона. Нельзя дать им опомнится. Я велел связаться со штабом авиагруппы.

— Смушкевич! — крикнул я в трубку. — Поддай япошкам жару. Брось все, что можешь в зону прорыва.

— Уже, товарищ командующий! — откликнулся авиационный генерал. — Два звена ДБ под прикрытием эскадрильи «Чаек» уже в воздухе.

— Отлично! Благодарю за службу.

Вернув трубку связисту, я скомандовал.

— Товарищи, враг уже выдыхается. Надо его добить. Вводим в бой последние резервы.

Я понимал, что это риск. Ситуация на фронте все еще висела на волоске. Танковая контратака, при моем личном участии, помогла вбить клин прямо в идущие в прорыв части противника.

Там и сейчас, судя по наступающим донесениям, шла мясорубка. Исход решали минуты. Чья воля окажется крепче. Чья ярость переломит хребет другой ярости. Кто первым дрогнет и покатится назад неуправляемым окровавленным комом.

— Товарищ командующий! — снова попытался возразить неугомонный Кущев. — Это же последние резервы! Останутся только рота охраны штаба, инженерно-саперный батальон, да еще зенитчики, которых придется снять с позиций… Если мы их бросим…

— Саперов и зенитчиков бросать не будем! — отмахнулся я. — Что касается охраны, понадобиться, и мы с вами в атаку пойдем, товарищ комбриг. Я уже был сегодня в бою, как видите, результат есть.

— Прикажете, я готов хоть ротой командовать, хоть взводом, — обиделся начштаба.

— Сейчас не время для обид, Александр Михайлович, давайте добьем супостата, а там будем разбираться.

Донесения сыпались одно за другим. Похоже, японский командующий, Камацухара, тоже бросил в бой свои последние свежие батальоны, чтобы смять наш клин вбитый в его наступающие порядки, раздавить его массой.

Он хотел встречного сражения. Что ж, он его получит. Получит по полной программе. Оставаться в штабе в столь решительный момент было выше моих сил. Я выскочил из блиндажа. «Эмка» снова рванула к передовой.

Степь на много километров превратилась в сплошное месиво из развороченной земли, дымящихся остовов танков и сражающихся людей. Линии фронта как таковой не было. Сплошное рубилово.

Наши БТ-7, маневрируя на бешеной скорости, сходились в лобовые с японскими «Ха-Го». Грохот моторов, лязг гусениц, сухой треск разрывов бронебойных снарядов — все слилось в один оглушительный гул.

Пехота сошлась в штыковых. Серые шинели и коричневато-зеленые мундиры перемешались в одном безумном хороводе. Слышался и русский мат, и яростные крики «Банзай!». Вот только самураи явно проявляли меньше выдержки, то и дело втыкали штыки в землю и задирали лапы в гору.

Подошли наши авиазвенья. Бомбы посыпались на вражеские порядки, отрезая их от тыла. В воздухе, едва не цепляясь крыльями, кружили «Ишачки» и «И-15», сходясь в смертельных поединках с японскими истребителями.

То и дело сбитый самолет, прочертив небо черным шлейфом, врезался в землю где-то в гуще боя, подняв новый столб пламени. Наш или вражеский — сразу и не разберешь. Потом, потом будем подсчитывать потери.

Через двадцать минут я уже находился на командном пункте артиллерийского дивизиона, наблюдая в стереотрубу за ходом сражения. Похоже, Камацухара пошел ва-банк, но лишь для того, чтобы окончательно потерять свою армию.

— Комкор! Справа! Их танки! Прорываются к нашему КП! — закричал кто-то.

Я увидел их — три «Ха-Го», утюжившие наши позиции. Рядом со мной оставалось лишь несколько бойцов из охраны и командир дивизиона.

— Гранаты мне! — скомандовал я. — Все, кто может держать оружие, в окоп! Отсекаем пехоту!

Это был конец. Или триумф. Сейчас решится все. Японцы, видя нашу всеобщую ярость, либо сломаются, либо задавят нас своим фанатизмом. В этом гигантском встречном побоище не было места полумерам.

И в этот момент, сквозь грохот и крики, я услышал новый, нарастающий звук. Глухой, мощный гул десятков моторов. С севера, из-за гряды холмов, выползли стальные чудовища. Танки. Наши танки. С длинноствольными пушками и красными звездами на башнях.

Это шли «БТ» из состава бригады, которую я ввел в бой последним, отданным еще в штабном блиндаже, приказом. Они не стали маневрировать. Они шли в лоб, строем, как бронированный таран, расстреливая японские порядки с ходу.

И я увидел, как ситуация переломилась. И не в пользу противника. Японская атака, такая яростная секунду назад, захлебнулась. Замедлилась. А потом поползла назад. Сначала медленно, неохотно, а затем все быстрее, превращаясь в беспорядочное бегство.

Их воля была сломлена. Сломлена не только мужество красноармейцев и выучкой наших командиров, но и моей готовностью бросить в огонь все до последнего пехотинца, до последнего танка.

Я почувствовал странное, двойное удовлетворение, словно Жуков, все еще живущий во мне, молчаливо одобрял мои действия. Наверное потому, что я действовал примерно также, как поступал сам легендарный полководец. Да у меня и не было другого выбора.

Я опустил бинокль. Напряжение, от которого в теле, казалось, звенела каждая жилка, постепенно отступало. Генеральное сражение было выиграно. Я в этом не сомневался. Оставалось собрать все данные по итогам сражения и доложить наверх.

Воротников, подойдя ко мне, молча протянул мне флягу. Я сделал глоток, наслаждаясь вкусом обыкновенной воды, хотя сейчас бы с большим удовольствием хлебнул бы водки. Да нельзя.

— Передайте шифровку командарму Штерну, — тихо произнес я. — Противник разбит. Отступает по всему фронту. Потери подсчитываем.

Харбин, кабинет Синтаро Ватанабэ

Пыльный луч осеннего солнца упал на разложенные на столе графики движения эшелонов. Синтаро Ватанабэ, он же капитан Юсио Танака, делал вид, что погружен в рутину, но его пальцы сжимали карандаш с такой силой, что он едва не сломался.

Он знал. Знал с того момента, как увидел сводки о переброске 7-й и 23-й дивизий. Знал, когда составлял эти самые графики, в которых была зашифрована информация о «учебных маневрах» и «инженерных работах».

Именно он, Танака, под личиной Ватанабэ, мысленно провел линию на карте — прямо на центральный участок русской обороны. И послал предупреждение.