Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

И теперь, спустя сутки, из радиорубки штаба округа доносились сдержанные, но полные отчаяния голоса. Обрывки фраз: «…прорвались…», «…встречный бой…», «…огромные потери…», «…снабжение прервано…».

План, в успех которого так верило командование Квантунской армии, рухнул. Не просто провалился — был обращен в сокрушительное поражение. Русские не только устояли. Они подготовили ловушку и с холодной, расчетливой жестокостью разгромили лучшие части.

Дверь в кабинет распахнулась без стука. На пороге стоял его непосредственный начальник Ватанабэ, майор Осима. Его лицо, обычно невозмутимое, было искажено гримасой ярости и неверия. Глаза горели лихорадочным блеском.

— Ватанабэ! — его голос был хриплым от крика. — Вы видели сводки⁈ Это… это невозможно!

Майор тяжело дышал, облокотившись о косяк двери.

— Наши части… они гибнут в каком-то страшном месиве! Русские будто бы знали о наших планах! Как⁈ Кто дал им наши карты⁈

Танака медленно поднял голову, прикрыв свое лицо маской вежливой озабоченности.

— Версия предательства, господин майор, выглядит наиболее вероятной. Или… — он сделал паузу, — русская разведка оказалась эффективнее нашей.

— Молчите! — рявкнул Осима, но в его крике слышалась беспомощность. Он схватился за голову. — Что я буду докладывать?.. Что мы скажем Токио?.. Весь цвет армии…

Он бессильно опустился на стул возле двери, уставившись в пустоту. Танака наблюдал за ним, и внутри него боролись противоречивые чувства. Чувство выполненного долга — он сделал все, что мог, чтобы предупредить.

И острая, почти физическая боль — боль офицера, вынужденного наблюдать за разгромом своей армии, пусть и ставшей для него чужой.

— Господин майор, — тихо произнес Танака. — Возможно, следует запросить данные о потерях и начать планирование эвакуации раненых и отвода уцелевших частей, пока противник не замкнул кольцо полностью.

Осима мрачно хохотнул.

— Отвод? Камацухара не отведет никого. Он будет стоять до последнего солдата. Он предпочтет смерть позору. — Он посмотрел на Танаку пустым взглядом. — Мы все будем стоять до конца.

Майор поднялся и, не сказав больше ни слова, вышел, оставив дверь открытой.

Танака снова остался один. Он подошел к окну. Вечерний Харбин жил своей жизнью. Где-то там, в тысяче километров к западу, в дымной степи, гибли люди, которых он когда-то считал товарищами. А здесь, в этом кабинете, сидел «охотник», чья охота только что увенчалась успехом. Успехом, который пах не триумфом, а пеплом.

Он мысленно представил себе русского комкора — Жукова. Того самого, о чьей стремительной карьере и жесткой воле теперь будут слагать легенды. Человека, который сумел разгадать их план и превратить его в катастрофу.

«Ты выиграл этот раунд, генерал, — подумал Танака с холодным уважением, — но война не окончена. Ты не все еще знаешь о своем противнике… И я продолжу охоту за теми, кто мешает тебе побеждать…»

День плавился в мареве жары и гари. Гул боя, еще несколько часов назад яростный и всепоглощающий, теперь стихал, превращаясь в отдельные, беспокоящие выстрелы и далекие разрывы.

Степь, еще утром кипевшая яростью встречного сражения, теперь напоминала гигантское кладбище техники и людей. Дым от горящих танков — и наших «БТ», и японских «Ха-Го» — стелился по земле черным саваном.

Я вернулся на свой КП, откуда несколько часов назад вел в бой последние резервы. Воротников принес чай, который мы и пили с начштаба, хрустя моими любимыми «Гусиными лапками».

Начальник разведки Конев, его лицо и гимнастерка были в саже и поте, подошел, тяжело опираясь на палку.

— Докладываю, товарищ командующий. Ударная группировка противника разгромлена. Остатки 7-й и 23-й дивизий, а также приданных им частей, отброшены и находятся в оперативном «мешке». Полное окружение завершим к утру, после подхода частей Потапова.

Он сделал паузу, глотнув воздух, как рыба.

— Противник оставил на поле боя свыше сорока подбитых танков, более семидесяти орудий. Потери в живой силе… предварительно, до десяти тысяч убитыми и ранеными. Трофеи подсчитываются.

Я кивнул, глядя на дымящееся поле. Десять тысяч. Ну что ж, пусть родственники погибших спросят у своего императора, ради какой-такой надобности их мужья, сыновья, отцы и братья сложили головы в этих далеких от островного государства степях?

— Наши потери? — спросил я тихо.

Конев потупил взгляд.

— Значительные. Только в танковых бригадах… до половины машин. Стрелковые дивизии понесли серьезный урон. Точные цифры…

— Я понял, — оборвал я его.

Точные цифры придут позже, в сухих сводках, которые я буду подписывать с каменным лицом. Сейчас в них не было необходимости. Я и так все видел. Кивнул начальнику разведки, чтобы присоединялся. В этот момент заквакал телефон.

— Штаб пятьдесят седьмой армейской группы, — проговорил связист и медленно поднялся, держа трубку на отлете. — Товарищ командующий! — срывающимся шепотом доложил он. — Москва на проводе…

Глава 21

В блиндаже мгновенно замерли все присутствующие. Кущев застыл с поднятой ко рту кружкой. Конев резко обернулся от карты. Даже привычный гул моторов словно отступил, уступая место тяжелой тишине.

Я медленно подошел к аппарату, взял трубку. Вес ее показался неожиданно большим.

— Командующий первой армейской группой Жуков у аппарата.

На том конце секунду царила тишина, нарушаемая лишь легким шорохом помех. Потом раздался спокойный, безразличный к расстоянию голос, который невозможно было перепутать ни с каким другим.

— Здравствуйте, товарищ Жуков. — Голос был ровным, без эмоций. — Мы с товарищами из Политбюро получили ваши донесения. Интересные донесения.

Я молчал, давая ему продолжить.

— Разгром ударной группировки… Захват секретных образцов… Организация контрразведывательных действий… — Он делал небольшие паузы между фразами, будто перелистывая страницы. — Очень масштабная работа. И очень дорогая.

— Война — дорогое удовольствие, товарищ Сталин, — ответил я так же ровно.

— Это верно, — последовал немедленный отклик, — но есть цена, которую платят один раз. И есть цена, которую платят постоянно. Какую цену заплатили вы, комкор Жуков?

Вопрос повис в воздухе. Весь штаб затаил дыхание, ловя каждый звук.

— Я считаю, что мы заплатили один раз, чтобы не платить постоянно, — сказал я. — Противник понял, что дальнейшая игра будет для него слишком дорогой.

Снова пауза. Я слышал, как на том конце щелкает зажигалка.

— Вашу уверенность я отметил. — Голос прозвучал чуть мягче. — И результаты — тоже, но меня интересует другое. Что вы будете делать дальше?

— Закреплять успех. Использовать полученный опыт. Готовить войска к зиме. Противник сделал выводы. Значит, нам нужно придумать что-то новое.

— Новое… — Он произнес это слово задумчиво. — Это правильно. Останавливаться нельзя. Ваши предложения по реорганизации… мы изучаем. Очень внимательно изучаем.

Я понял намек. Берия уже доложил.

— Ожидаю указаний, товарищ Сталин.

— Указания будут. Сначала — итоги. Окончательные итоги. Жду вашего подробного доклада, здесь, в Москве. И, Георгий Константинович…

— Да, товарищ Сталин?

— Поздравляю с выполнением боевой задачи. Вы доказали, что умеете не только обороняться. До встречи.

Щелчок в трубке прозвучал оглушительно громко. Я медленно положил ее на рычаг. В блиндаже по-прежнему стояла тишина.

— Привести в порядок все документы по итогам операции, — нарушил молчание я. — К утру жду сводные отчеты по всем частям. И подготовить предложения по награждению отличившихся.

Штаб снова ожил, засуетился. Но теперь в этой суете была иная тональность — не просто служебное рвение, а осознание того, что здесь, в этом монгольском блиндаже, только что решались судьба не просто сражения, а чего-то большего.

Я вышел на воздух. Ночь была черной, беззвездной. Где-то там, в Москве, один человек только что поставил галочку напротив моей фамилии. Это была не победа. Это была лишь новая отправная точка.