Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

— Георгий Константинович, — произнес командарм и его голос звучал ровно, официально, с выверенной интонацией. — Поздравляю с блестящей операцией. Ударная группировка противника разгромлена. План командования выполнен.

— Благодарю, Григорий Михайлович, — так же сухо ответил я. — Победа достигнута усилиями всего личного состава армейской группы.

— Без сомнения, — он кивнул, и в этом кивке была целая пропасть.

Он не мог не признать наш успех. Факты были упрямой вещью, но признать правоту моего метода, моей отчаянной ставки — значило перечеркнуть собственные принципы, свою осторожность. Этого он сделать не мог. И никогда не сделает.

— Материалы по итогам операции будут направлены в ваш штаб для обобщения, — сказал Штерн, делая шаг к отступлению.

— Как прикажете.

Он задержался на секунду, его взгляд снова встретился с моим. Никакой вражды. Никакого примирения. Холодная, чистая констатация: мы по разные стороны баррикады. Он — часть системы. Я — угроза системе, которую та вынуждена терпеть из-за моей эффективности.

— Удачи, товарищ Жуков в Москве.

— Служу Советскому Союзу, — автоматически ответил я.

Он развернулся и вышел. Отношения, и без того натянутые, теперь были окончательно и бесповоротно испорчены. Мы стали врагами. Вежливыми, соблюдающими субординацию, но врагами.

Почти одновременно с его отъездом, дежурный связист протянул мне узкую полоску телеграфной ленты — шифровка.

«Товарищу Жукову Г. К. От наркома внутренних дел СССР Берии Л. П. № 748/ш.»

Я прошел в свою часть блиндажа, разорвал конверт. Текст был лаконичным.

«Искренне поздравляю с выдающейся победой на Халхин-Голе. Ваша твердость и оперативная гибель японской агентуры в решающий момент боя подтвердили правильность выбранного курса на укрепление обороноспособности. Уверен, наше плодотворное сотрудничество и впредь будет служить на благо Родины. Жду дальнейших отчетов. Берия.»

«Оперативная гибель японской агентуры». Так он назвал ликвидацию диверсантов. «Наше плодотворное сотрудничество». Прозрачный намек на наш разговор в Москве. «Жду дальнейших отчетов». Приказ.

Штерн видел во мне выскочку, опасного нарушителя уставов. Берия — ценный актив, свою пешку в большой игре. Победа на Халхин-Голе не была конечной точкой. Она была лишь входным билетом на арену, где сталкивались не армии, а амбиции титанов.

Армия и НКВД. Ворошилов и Берия. И я, Георгий Жуков, со своим знанием будущего и волей к победе, который мог стать козырем в их противостоянии. И все зависело от того, как расценит мои усилия вождь.

Я медленно сложил и спрятал телеграмму в нагрудный карман. Что ж. Если я козырь, то постараюсь никогда не быть битым. И уж точно не позволю использовать себя в шулерском передергивании карт.

Поздний вечер того же дня

Чемодан лежал открытым на походной койке. Я неспешно укладывал немудреный скарб — белье, носки, запасную гимнастерку, бритвенный прибор, папку с черновиками доклада. Я не торопился. Времени было достаточно.

Рука, будто чужая, раз за разом возвращалась к лежавшему на дне чемодана предмету, заботливо завернутому в тряпицу. Развернул. Короткий клинок с пробковой рукоятью. Нож, что чуть не отправил меня в небытие на площадке того самого поезда.

Сувенир от незнакомца, который бросился на меня в поезде. Кем он был? Агентом японской разведки, которому приказали меня убрать? Я рассказал о нем Берии, и тот, вероятно, принял меры. Во всяком случае, в Москве за мною явно был «хвост».

Я смотрел на матовый отсвет лезвия, и в памяти всплывали другие имена и лица. Скорино, Орлов, незнакомец в ночи у штаба Заиюльева… Цепкая, неотвязная паутина заговора, что опутала меня с первых дней моего пребывания в прошлом.

Воротников, упаковывая в уголке полевой телефон, бросил косой взгляд на нож и тут же отвел глаза. Он тоже понимал. Поездка в Москву — не триумфальное шествие. Это выход на минное поле большой политики, где у каждого — свой нож за пазухой.

В дверях моей юрты возникла худая тень комбрига Кущева.

— Разрешите доложить, товарищ командующий. Ваш поезд подадут к утру. Охрана эшелона проверена. Маршрут согласован. Самолет ждет.

В его голосе звучала подобострастная нота, которой не было еще вчера. Победа круто меняла расклады, но я видел в его глазах и другое — затаенный, задавленный даже страх. Страх человека, который сжег мосты и теперь мог уповать лишь на мою протекцию.

— Спасибо, — кивнул я, снова заворачивая клинок. — Доложите Штерну, что я выезжаю, как и договаривались.

— Есть. Счастливого пути.

Он исчез. Я подошел к столу, последний раз пробежался глазами по карте. Гигантская мясорубка утихла, оставив после себя выжженную землю и горькую, дорогую победу. Цену, которую я отныне буду нести на своих плечах.

Воротников нарушил молчание, протягивая свежую шифрограмму.

— Из штаба округа. Срочно.

Я взял листок. Короткий, сухой текст, но от него похолодело внутри.

«По данным из надежного источника, в вашем поезде может находиться лицо, представляющее оперативный интерес для органов. Рекомендуется бдительность. Подробности при личной встрече. Суслов.»

Суслов. Тот самый майор, которого я поставил на место. Его «надежный источник»… Информация исходила либо от Берии, который напоминал о себе, либо это была ловушка, подстроенная самим Сусловым в надежде взять реванш.

— Ничего не меняем, Миша. Едем как намечено.

Враги были не только снаружи. Они могли быть рядом. В том самом эшелоне, что должен был доставить меня в столицу. Охотники вышли на тропу. И их добычей на сей раз был я. Я проверил боезапас ТТ. На всякий случай.

Эшелон, украшенный красными флагами, стоял под парами, будто гигантский стальной зверь, готовый к прыжку. Площадка была заполнена провожающими — командирами, представителями монгольской армии.

Обстановка была торжественной, но под этим фасадом я чувствовал напряжение, густое, как утренний туман. Я пожимал руки, кивал, отвечал на напутствия. Взор машинально выхватывал лица в толпе.

Знакомые, незнакомые. Кто-то с искренним восхищением, кто-то с подобострастием, как Кущев. А кто-то… с холодной фиксацией взгляда. Воротников, бледный и собранный, стоял у вагона, его рука лежала на кобуре. Он тоже все понимал.

— Все готово, товарищ командующий, — доложил адъютант, когда я подошел.

Я кивнул, бросая последний взгляд на монгольскую степь, пахнущую дымом и пеплом. Затем шагнул в вагон. Дверь захлопнулась, отсекая внешний шум. Вагон-салон был пуст. Пахло свежей краской и махоркой.

Я прошел в свое купе, бросил шинель на диван. За окном поплыли знакомые пейзажи — выжженные холмы, редкие сопки. Поезд набирал ход. Я отстегнул кобуру и положил на столик, вынув из нее свой ТТ. А потом убрал под подушку.

Шифровка Суслова жгла карман. «Лицо, представляющее оперативный интерес». Один? Или их несколько? В охране? Среди обслуживающего персонала? Среди моих же штабных, едущих с докладами?

Поезд резко дернулся, входя в поворот. Я вышел в коридор. Он был пуст. Только ритмичный стук колес. Я двинулся к голове состава, к багажному вагону, где ехала моя охрана. Дверь в тамбур была приоткрыта.

Я замер, прислушиваясь. Кроме грохота колес — ничего. Толкнул дверь. Тамбур был пуст. Ветер свистел в щелях. И тут я увидел его. В крошечном закутке для проводника, в полумраке, сидел человек.

Он не был ни охранником, ни штабным. На нем была форма железнодорожника и новые, не ношенные сапоги. И незнакомец не спал. Смотрел на меня широко раскрытыми глазами. В его руке, скрытой в тени, что-то блеснуло.

Время замедлилось. Я отшатнулся назад, в коридор, инстинктивно хватаясь за ТТ, который к счастью не остался в кобуре под подушкой. Вот только я знал — не успею. Человек вскочил с места. Его движение было резким, точным.

И в этот миг из-за моей спины раздался оглушительный выстрел. Он был таким громким в замкнутом пространстве вагона, что у меня заложило уши. Я видел, как грудь «железнодорожника» вздернулась, из нее брызнула алая струя.