Обострение (СИ) - Волков Тим

— Мне жаль это слышать. Но каким образом я…

— Не спешите отнекиваться. Фамилия Штольц вам о чем-то говорит?

— Говорит. Он прибыл к нам в больницу на лечение вместе с остальными солдатами. Вот и все.

Семёнов постучал пальцем по портфелю, который покоился у него на коленях, словно кот.

— По документам я вижу вы продляли Штольцу больничный лист на три дня. В этом была какая-то необходимость? Судя по ранению мне кажется что нет.

— Вы не доктор, господин офицер, поэтому оценить необходимость продления лечения, думаю, у вас вряд ли получится в необходимой компетенции.

— Ну да, верно, я не врач, — покивал головой Семёнов, продолжая пристально разглядывать доктора. — Но ведь вы же слышали о том, что он говорил про диверсию с поездом…

— Постойте, — остановил его Иван Павлович. — Почему вы такое утверждаете? Я такого не слышал и Штольц при мне ни разу подобное не произносил. На вид он казался вполне обычным человеком.

— Обычным человеком? А вы часто лечите «обычных людей», которых потом объявляют германскими агентами? Вы знаете, что он делал возле путей?

— Нет, и знать не могу. Моя обязанность — спасать, не судить.

— Красиво. Очень гуманно. Только вот бронепоезд едва под откос не ушел.

— Игорь Леонидович, послушайте, — устало вздохнул доктор. — О всех своих подозрениях, которые у меня возникли чуть позже, я поделился с господином Гробовским. И ведь именно он задержал эту банду. Не сочтите за хвастовство, но в этом есть и моя некоторая заслуга. Будь я сообщником Штольца сделал бы я такое?

— Не знаю, — пожал плечами Семёнов. — Возможно, и в этом скрывается какой-то мотив. Например, дать уйти главному фигуранту дела — Штольцу. Вы в шахматы играете? Знаете что такое жертва отвлечения? Это когда игрок жертвует пешкой для спасения крупной фигуры. Так вот, может быть, это как раз и было с вашей стороны такой жертвой отвлечения?

— Эта версия очень натянутая.

— Ну допустим, что вы тут не причем, — после паузы произнес Семёнов. — А что насчет вакцины?

— А что насчет нее?

— Но ведь удивительное дело получается — какой-то неприметный врач из села, который еще совсем недавно закончил мединститут, и вдруг вакцину изобрел.

— Я ее не изобретал!

— Вот именно! — тут же подхватил Семёнов. — Не изобретали, а вам ее передал германский шпион Штольц.

Иван Палыч почувствовал, что теряет терпение, но взял себя в руки. Не выходить из себя — именно этого и добивается офицер. Держаться.

— Во-первых, вакцину я не изобретал, она давно описана во всех учебниках, я лишь предложил несколько иной способ ее выращивания, — терпеливо объяснил доктор. — Во-вторых, ничего мне Штольц не передавал, он вообще был очень далек о медицины.

— Складно, Иван Павлович, из ваших уст — все складно. А теперь давайте-ка мы и в протокольчик все запишем? Все-таки официальный допрос.

Семёнов достал из портфеля листы бумаги, чернильницу, принялся писать. Доктору стоило огромных усилий вытерпеть это — гость продолжал сидеть в чистой лаборатории, не удосужившись даже вытереть ноги.

— Вот что, доктор, — холодно произнёс офицер, черкнув последнюю строчку в протоколе. — На этом допрос окончен. — и уточнил: — Первый допрос.

Он аккуратно стряхнул с пера каплю чернил и пододвинул лист Ивану Павловичу.

— Ознакомьтесь, подпишите внизу. Подчёркиваю: пока — внизу. Дальше — видно будет.

Артем взял протокол с легкой дрожью в пальцах, пробежал глазами — строки казались скользкими, как змеи. Надо отдать должное Семёнову, тот записал все дословно, ничего не добавив от себя.

Доктор вздохнул, подписал, вернул лист.

Семёнов встал.

— Вы — врач. Но даже врачи могут оказаться на каторге в такое непростое для России время. Я не делаю выводов, не принимаю решений. Я фиксирую факты.

Он подошёл к двери, но на пороге обернулся:

— Советую, Иван Павлович, пока не выяснится вся картина, никуда не отлучаться. Даже до почты без моего ведома не ходите. Лучше вообще не покидайте территорию больницы.

Он чуть склонил голову:

— В противном случае, не обижайтесь — неприятности будут не терапевтические, а следственные.

И не дожидаясь ответа, вышел.

— Вот ведь… — Иван Павлович сдержался, не стал говорить ругательство — в лаборатории и без того было грязно.

Чтобы хоть как-то отвлечься от тяжелого разговора, доктор вернулся к Аглае. Спросил:

— Как там Вася?

— Плохо… — очень тихо ответила Аглая. — Я как раз ждала, пока вы с разговором закончите, чтобы сказать вам…

Иван Палыч тут же прошел в палату к мальчику. Не ошиблась Аглая в своей оценке состояния Василия — тот и в самом деле плохо…

Вася лежал, утопая в подушке, кожа — бледная, почти прозрачная, губы синюшные, веки отёкшие. Дыхание, хриплое, поверхностное.

— Привет! — стараясь придать голосу как можно больше спокойствия, произнес доктор.

— Здравствуйте, Иван Павлович, — прошептал Василий.

— Ну, что, давай послушаем тебя?

Доктор сел на край койки, достал фонендоскоп из кармана. Холодный металл коснулся груди Васи.

Тоны глухие, как удары в вату, а между ними — резкий шум, будто ветер в щели.

«Стеноз аортального клапана», — подумал он.

Пульс слабый, нитевидный.

— Хоть какие-то изменения почувствовал, как лекарство принял? — спросил Иван Палыч.

Мальчик покачал головой.

— Нет.

— Значит нужно увеличить дозу.

Доктор ушел в подсобку и долго делал расчеты в тетрадке, пытаясь определить какое количество лекарства дать парню. Высчитывал дотошно, учитывая вес парня и прошлую полученную дозу. Перепроверил несколько раз.

Потом попросил Аглаю сделать кипяток и сам отмерил нужное количество травы. Промерил даже температуру воды, чтобы довести ее до идеальной для заваривания — 85 °C, которая не разрушит полезные вещества в наперстянке. Заварил настой в кружке, выждал нужное время. Процедил. Разбавил до необходимой концентрации. Вернулся в палату.

— Васенька, — тихо сказал доктор, — сейчас я тебе дам лекарство, а ты выпьешь его. Оно поможет твоему сердцу. Но слушай: пить будем осторожно, маленькими глотками. Хорошо?

Мальчик кивнул, не отрывая от него взгляда.

«Взгляд взрослого», — вдруг подумал Иван Палыч, протягивая ему кружку.

Мальчик покорно взял кружку, сделал маленький глоток. Сморщился.

— Горькая.

— Сильное лекарство всегда горькое. Молодец, — прошептал доктор.

Теперь ждать. Минута. Потом вторая.

Иван Палыч сел на край кровати, приложил фонендоскоп. Сердце. Да, сердце звучало уже чуточку иначе. Биение всё еще быстрое, но не вразнобой, не как барабан, бьющий в панике. Пульс стал… тверже. Цельнее. Словно мелодия обрела ритм.

— Хорошо… — выдохнул Иван Павлович. — Очень хорошо. Теперь еще глоток.

Мальчик отпил. И вновь сморщился, но ничего не сказал — стерпел.

Доктор положил ладонь на мальчишеский лоб. Тот был прохладен. Щеки слегка розовели. Доктор впервые за неделю позволил себе улыбнуться — едва, сдержанно, будто боялся вспугнуть удачу.

— А когда я смогу снова вернуться домой?

— Скоро, — сказал доктор. — Полечим тебя — и вернешься домой.

И вновь слушать — внимательно, улавливая каждый звук.

Пульс… Ага, есть явное изменение. Сердцебиение стало медленней. Ровней. Сначала глухо, словно в подушку, а потом внезапно — как удар топора по полену: бах… бах… бах… — тяжёлые, сильные удары.

— Устал я, — тихо сказал Василий, — внутри как будто замирает.

Иван Павлович ответил не сразу. Хотелось сказать ему, что это нормально, организм так отвечает на вещество. Но язык не повернулся сказать «нормально», когда в венах ребёнка — яд, дозу которого он мерил сам.

— Потерпи ещё немного, Василий. Если всё идёт так, как надо, — сердце будет сильнее с каждым часом. Я с тобой.

Он снова наклонился. Сердце билось уверенно. Выражаясь по-медицински: синусовая брадикардия с усилением и укорочением систолы желудочков. Наперстянка действует. А значит фаза сокращения сердца становится более эффективной — сердце выбрасывает больше крови за одно сокращение. А фаза расслабления удлиняется, что улучшает коронарное кровоснабжение.