Родная гавань (СИ) - Старый Денис

Всем понятно, что Миних — гений современной военной инженерии. Если у него будет хоть немного времени, то Перекоп станет неприступной твердыней, какую бы армию турки ни привели. И выходит, что, действительно, нужно что-то делать с политическим урегулированием тех завоеваний, которые вот… буквально сегодня окончательно сваливаются на Россию.

— Правильно ли я понимаю, господин секунд-майор, что вы предполагаете, что я стану заниматься этими вопросами? — спросил фельдмаршал.

— Вы — командующий. Со своей стороны я сделал всё зависящее от меня. И взятие Бахчисарая было бы невозможным без содействия крымских беев, кои выступают против хана, — отвечал я.

Фельдмаршал посмотрел на меня так, будто я на него сейчас навешиваю многопудовые грузила. Но, право же, вопросы политического урегулирования не в моей компетенции. Как бы я ни заигрывал со своим дедом, а он со мной, но решение принимать будут в Петербурге. Либо же местные фельдмаршалы, Ласси и Миних. Дали же им свободу действий!

— Может быть, мне было бы проще отправить Владимира Семёновича Салтыкова к Перекопу? Раз на вас завязаны такие большие политические дела? — с задумчивым видом говорил Пётр Петрович.

Нет, Салтыкова он не отправит никуда. Эта фигура становится при фельдмаршале таким же бесполезным атрибутом, как и при Минихе состоит уже вроде бы как генерал-майор Степан Апраксин. Бесполезные существа, с которых пылинки сдувать нужно.

Тридцать лет уже исполнилось Владимиру Семёновичу Салтыкову, тому самому офицеру, с которым у меня должна состояться дуэль. Но интересно другое. Он на службе всего лишь месяц, а уже в чине капитана гвардии.

Немудрено, что для человека, который не только не видел войны, но толком и не слышал о ней рассказов, увиденное на поле сражения — словно декорации, бутафория. Он не прочувствовал страха, он не успел распить бутылку венгерского вина с погибшим офицером до того, как его располовинило вражеское ядро.

— Даёте ли вы мне слово, что никакой дуэли не состоится? — спросил Ласси.

Я просто молчал и продолжал смотреть прямо в глаза фельдмаршалу, будто бы и вовсе этого вопроса не прозвучало.

— Мне нужно повторить вопрос или вы всё же перестанете делать вид, что не слышали? — Ласси был настойчив.

— Такого обещания дать не могу. Как не могу и не принять вызов, — всё же ответил я то, что и без слов ранее прекрасно понял командующий.

— Чего вы такие упёртые… хорошо, скажу прямо, не обижайтесь… — вопреки своему заявлению, что сейчас прозвучат слова какого-то откровения, фельдмаршал замолчал.

Создалась неловкая ситуация. Прямо командующий говорить, видимо, передумал, а мне бы поспать, а не стоять в шатре фельдмаршала и из последних жизненных сил вытягиваться и делать вид бравого офицера.

— Садитесь! — только минуты через три Пётр Петрович нарушил тишину. — Рассказывайте и про бой, и про то, как вы граби… посещали Бахчисарай.

Естественно, замалчивая некоторые подробности, которые я считал не предназначенными для ушей фельдмаршала, я достаточно подробно всё рассказал. Было видно, что, когда я стал говорить о потерях моего отряда, то внутри него боролись какие-то противоречивые чувства.

Скорее всего, он с одной стороны хотел указать мне на высокие потери, но ведь упрекнуть, по сути, нечем. Пусть подумает, как бы он поступал на моём месте. Не исключено, что, если бы гуляй-поле защищали не мои гвардейцы рука об руку с лучшими бойцами башкирского народа, то ещё первый штурм татарской кавалерии мог бы увенчаться успехом для противника.

Но в итоге…

— Двести шестнадцать гвардейцев… — повторил озвученное мной количество погибших.

Скорее всего, число безвозвратных потерь возрастёт. Есть среди раненых тяжёлые, многие из которых не доживут до рассвета. И я давал себе зарок, что крупные потери, которые у меня случились за всю военную карьеру, продолжать которую я намереваюсь с ещё большим усердием.

— Ступайте, Александр Лукич. Я вижу, что вы совершили подвиг. При в общем шести сотнях ваших потерь, более двух с половиной тысяч побитых противников. И вы сделали тот бой, я это понимаю, — сказал Петр Петрович Ласси перед тем, как я покинул его шатер.

Я вышел из шатра, вдохнул прохладного свежего воздуха. Хорошо… Пошел в сторону, где остановилось мое сопровождение. Еще каких-то пару часов и я в своем расположении. Там уже стоят шатры и палатки… Высплюсь.

— А вот и он! Господа офицеры, встречайте невежду Норова! Позволил убить врагу половину своих солдат и офицеров, а нынче же хочет славы! — сказал…

— Господин Салтыков, а вы всё служите Бахусу и бутылке вина? Отечеству и государыне нашей послужить не желаете ли? — уже не думая о каких-либо последствиях, я шёл на обострение конфликта.

Но я ли этот конфликт обостряю?.. Как по мне, так это делает именно мой оппонент. Ведь меня здесь и сейчас поджидали. Встреча отнюдь не случайная.

Тем более, что вокруг как-то слишком подозрительно много столпилось офицеров. Я даже практически уверен, что в каком-то из шатров происходило офицерское собрание. И вот оттуда всех жаждущих яркого представления и увлёк Салтыков.

И его проведение я прочитал. Без году неделю служит, да ещё и сразу дали чин капитана гвардии, о котором менее родовитые дворяне только мечтают. Нужно же показать свою удаль.

Тем более поставить на место меня, героя, о котором уже ходят многочисленные байки, чуть ли не былины слагают. Но он оказывается не шибко умён, раз подумал, что резкий взлёт моей карьеры военного связан с протекцией. Вернее, что только лишь с протекцией и связан.

— Так что, господин Салтыков, будете ли вы и дальше пятнать честь своего великого и славного рода? Или же прославитесь на ратном поле, а не в словесных баталиях? Впрочем, вы и в них проигрываете, — продолжал я втаптывать Владимира Семёновича в грязь.

— Дуэль! Непременно дуэль! Здесь, сейчас! Или я просто заколю этого выскочку! Я хотя бы не зарабатываю свои чины в постелях с царевнами! Как они? Сладки? — выкрикнул Салтыков.

Тут же всё наихмельнейшее офицерское сообщество резко протрезвело и стало отходить от Салтыкова, будто заподозрив в нём прокажённого. Да и по нему было видно, что Салтыков понял, что именно выкрикнул. Ведь, по сути, он только что назвал Елизавету Петровну и Анну Леопольдовну шлюхами. Ну или около того.

Даже всесильный фаворит, герцог Бирон, и тот никогда не произнесет подобного в обществе. Никто не произнесет, если только не государыня.

— Я ещё искал возможности примириться, когда у нас с вами произошли взаимные обвинения и оскорбления. Но ни о каком примирении и речи быть не может, когда вы порочите имена царственных особ, в том числе и матери будущего наследника престола Российской империи! — возмущенно говорил я.

Уверен, что мои слова, звучавшие в полной тишине, слышались словно оглашение приговора. Я же внутренне ликовал. За дуэль с Салтыковым, даже, если бы я его только подранил, меня бы, так, на всякий случай, отправили бы под конвоем для разбирательства в Петербург.

А сейчас пускай попробуют! В стране, где могут казнить или отходить батогами до полусмерти лишь за то, что уронишь монету с изображением императрицы, за такие слова, что произнёс только что Салтыков… Ну не знаю… Могут казнить.

— Завтра поутру я пришлю своего секунданта, — сказал я, развернулся и пошёл в сторону своего сопровождения.

Увидев десяток моих бойцов, я усмехнулся.

— Подпоручик Кашин, а ну спрячь пистолет. Неужто собрался воевать с русскими офицерами? — усмехался я.

— Да хоть с чёртом, ежели за вас, господин секунд-майор, али наказать за те слова гнусные, что звучат в отношении царственных особ.

А приятно, чёрт возьми! Вот когда добиваешься подобной верности от сильных людей, то хочется сделать так, чтобы те люди никогда не сожалели о своём выборе.

Если дело с дуэлью решится хоть сколько благоприятным образом, то обязательно буду оббивать пороги, но добьюсь внеочередного повышения для всех моих отличившихся в этой войне офицеров.