Инженер Петра Великого 11 (СИ) - Гросов Виктор

Суть моего плана была проста: мы должны были вгрызться в эту землю зубами.

И город взорвался работой. Женева надела каску и взяла в руки лопату. Всю долину я немедленно разделил на сектора обороны, за каждым из которых был закреплен свой командир — французский офицер или мой преображенец — и своя инженерная команда.

Самое сложное — людей — взял на себя герцог Орлеанский, оказавшийся толковым военным организатором. Отданные на безупречном французском приказы заставили женевцев покинуть свои дома. Он убеждал, взывал к чести и щедро платил. Гильдии ремесленников, смотревшие на нас с опаской, получили самый крупный заказ в своей истории: плетение туровых корзин, заготовка фашин, изготовление тысяч простейших деревянных щитов-мантелетов. По приказу Анны казна распахнулась, и по городу потекли реки серебра, превращая недовольных бюргеров в усердных подрядчиков.

Роль главного прораба и живого двигателя этого муравейника, верный себе, забрал Пётр. Его исполинская фигура была повсюду одновременно. Засучив рукава камзола, он лично таскал тяжеленные мешки с землей, показывая пример и спесивым аристократам из своей свиты, и простым женевским бюргерам, впервые взявшимся за лопату. Над долиной гремел его зычный, громовой бас, который подгонял, ругал и ободрял. Царь мог обложить последними словами ленивого швейцарского наемника, а уже через минуту по-отечески хлопать по плечу перепуганного ополченца, отчего тот начинал работать с удвоенной яростью. Пётр был стихией, заражавшей всех своей бешеной, неукротимой энергией.

Моей же вотчиной стал мозг операции. Запершись в ратуше, среди вороха карт и чертежей, я и мои инженеры, включая Дюпре, превращали оборону в точную науку. Мы создавали взаимосвязанную систему опорных пунктов.

Первая линия обороны протянулась по холмам, окаймлявшим долину. Здесь вырастали редуты — небольшие, сомкнутого типа земляные укрепления, способные вместить роту солдат с парой легких пушек. Я рассчитывал углы бастионов для обеспечения перекрестного огня, не оставляя мертвых зон.

— Насыпь должна быть крутой, чтобы на нее лезть было сущим адом! — ткнув пальцем в кривой бруствер, орал я на одного из французских капитанов, решившего действовать «по старинке». — А бруствер — достаточно высоким, чтобы укрыть солдата в полный рост! И не забудьте про «волчьи ямы» перед рвом, капитан! Побольше, поглубже!

Работы шли круглосуточно. Ночью долину освещали сотни факелов и костров, превращая ее в подобие адской кузницы. Скрип тачек, глухие удары киянок, загоняющих сваи, и отборная ругань на трех языках — эта какофония стала саундтреком наших дней.

Мои «Бурлаки» тоже не простаивали. Сняв с них часть броневых листов для облегчения, мы приспособили к ним простейшие бульдозерные отвалы. Теперь машины не ползли, а взревев моторами, вгрызались в землю, сдирая верхний слой и формируя основу для будущих валов. Одна такая махина за час делала работу сотни землекопов. Французские инженеры, поначалу смотревшие на это с недоверием, теперь не отходили от «Бурлаков», лихорадочно зарисовывая их работу в свои блокноты.

Однако главная хитрость нашей обороны скрывалась от глаз. В узких ущельях и на горных тропах, ведущих в обход основной долины, орудовали диверсионные группы Орлова. Они готовили завалы, минировали тропы и оборудовали «лисьи норы» — замаскированные позиции для стрелков со «Шквалами». Любая попытка Савойского обойти нас с фланга должна была захлебнуться кровью.

На третий день ко мне явился генерал де Брольи.

— Генерал, — произнес он, указывая на карту, — ваши укрепления великолепны. Но они рассчитаны на то, чтобы остановить пехоту. Что мы будем делать, когда противник подтянет артиллерию? Его пушки сметут наши земляные валы за пару часов.

— Он не подтянет свою артиллерию, генерал, — я покачал головой. — Идет налегке. Но вы правы, пушки у него будут. Трофейные. Возьмет у бернцев или сардинцев. Поэтому…

Я развернул другой чертеж, исписанный формулами.

— … наши батареи мы разместим не на холмах, а за ними. На обратных скатах.

Идея была проста и для XVIII века абсолютно революционна. Вместо того чтобы ставить пушки на прямую наводку, делая их легкой мишенью для контрбатарейного огня, я прятал их за рельефом местности.

— Но… как же они будут стрелять? — в голосе де Брольи звучало искреннее недоумение. — Пушкари ведь даже не увидят цели.

— Им и не нужно, — я позволил себе усмешку. — Цель увидят корректировщики, которые засядут на вершинах с нашими биноклями и сигнальными флажками. Они передадут поправки на батарею, а канониры, используя буссоли и квадранты, накроют врага навесным огнем. Наша артиллерия станет невидимой и оттого вдвойне смертоносной.

Уж сколько мне стоило сил научить артиллеристов пользоваться простейшими инструментами — невозможно описать. Благо Орлов быстро отобрал толковых из них и дело пошло быстрее.

Старый генерал долго молчал, переводя взгляд с моих расчетов на карту и обратно. По его лицу было видно, как рушатся каноны военной науки, вбитые в него за десятилетия службы.

— Боже мой, — наконец прошептал он, с суеверным ужасом глядя на меня. — Это не война, а какая-то математика.

К рассвету четвертого дня люди валились с ног, Женева была готова. Долина, еще недавно бывшая мирным пастбищем, ощетинилась десятками редутов, рвов и замаскированных позиций. Это была не просто линия обороны, а глубоко эшелонированная, продуманная до мелочей система уничтожения, рассчитанная на то, чтобы заставить врага платить кровью за каждый шаг.

С вершины холма открывалась панорама наших общих трудов. Внизу, в утренней дымке, просыпался город.

И Савойский пришел. Чуть быстрее, чем рассчитывали.

Это случилось на рассвете четвертого дня, едва я успел спуститься со стены, чтобы сделать глоток обжигающего кофе. В штаб, сшибая часовых, влетел запыхавшийся офицер из дозора.

— Генерал! Они на перевале!

В помещении мгновенно стало тихо. Пётр, дремавший в кресле, рывком поднял голову. Герцог Орлеанский, изучавший карту, застыл.

— Сколько их? — спокойно спросил я.

— Не счесть, — выдохнул офицер. — Весь перевал черный от них. Выстраиваются.

Мы взлетели на наблюдательную вышку, наскоро сколоченную на крыше ратуши. В окуляре подзорной трубы предстала армия Савойского. Они были еще далеко, на самой кромке долины, но их было много. Невероятно много. Из теснины перевала размеренно, без малейшей суеты, вытекали все новые и новые батальоны, словно ртуть заполняя господствующие высоты. Лучшая пехота Европы. Их движения напоминали работу часового механизма. Это была безжалостная, отлаженная машина уничтожения.

Я перевел трубу на наш лагерь. Застучали барабаны, затрубили рожки. Бросая лопаты, наемники хватали ружья и занимали свои места на редутах. Французские гренадеры безупречно ровными каре выстраивались в резерве. Мои преображенцы, молча проверяя «Шквалы», казалось, были высечены из камня — их лица ничего не выражали. Мы были готовы.

И тут началось нечто странное. Заняв перевал, австрийцы остановились. Они не спускались в долину, не разворачивались в боевые порядки для атаки. Они просто встали. Начали разбивать лагерь, ставить палатки, разводить костры. Словно явились сюда не воевать, а на пикник с видом на Альпы.

— Что за чертовщина? — прорычал Пётр, выхватив у меня трубу. Он долго смотрел, а потом с досадой опустил ее. — Они что, издеваются над нами?

— Они ждут, — тихо произнес герцог, не сводя глаз с вражеского лагеря. Его лицо было напряжено. — Ждут подхода основных сил. Артиллерии.

— Ерунда, — возразил я, скорее думая вслух, чем обращаясь к кому-то. — Зачем ему артиллерия? Он шел налегке, рассчитывая на быстрый удар. Он прекрасно знает, что у нас почти нет пушек. Мог бы атаковать с ходу, раздавив нас числом. Но не делает этого. Неужели испугался наших инженерных сооружений?

Я снова поднял трубу. Австрийский лагерь жил своей размеренной жизнью. Ходили патрули, дымили походные кухни. Ни единого признака готовящегося штурма. Это было неправильно. Нелогично. Савойский — не идиот. Он не стал бы дарить нам драгоценное время на укрепление обороны, не имея на то веской, неоспоримой причины.