Инженер Петра Великого 9 (СИ) - Гросов Виктор

Ушаков принял это. Не ответил, не оспорил. Только чуть склонил голову — признание другой правды, другой школы. Они впервые увидели друг в друге сложный, непонятный, но необходимый для общей системы инструмент.

Когда через час дверь за Брюсом и Ушаковым закрылась, кабинет накрыла тишина. Подойдя к столу, я провел пальцем по папке с досье. Тридцать семь судеб, тридцать семь потенциальных предателей, которых Брюс теперь держал на коротком поводке. Он свою работу сделал. Теперь моя очередь.

Передо мной на столе раскинулись чертежи «Правды». Вот только кормить этого зверя было нечем. Эта информационная война уперлась в простую проблему: отсутствие бумаги. Наши мануфактурки, где мужики толкли тряпье в ступах, годились разве что для прошений в приказную избу, но никак не для войны с целой Европой.

Нужно было свое. Массовое. Дешевое. Смахнув со стола все донесения и отчеты, я взялся за мозговой штурм. Измученный интригами мозг с облегчением переключился на знакомую, понятную работу — проектирование.

Древесная целлюлоза, сульфитная варка, гигантские комбинаты из моего будущего — вся эта химия была отброшена сразу. Утопия. Нет ни серной кислоты в нужных объемах, ни оборудования, ни времени. Работать нужно с тем, что есть под ногами. А под ногами в России начала XVIII века в избытке имелись две вещи: тряпье и лес. Тряпье — это тупик. Его мало, оно дорогое, и на сборе ветоши войну не выиграешь. Значит — лес. Но как взять из него волокно без кислоты? Не химией, так силой.

Прикрыв глаза, я вспоминал всю имеющуюся информацию о бумаге. Процесс должен быть прямолинеен. Нужно измельчать древесину в пыль, в волокнистую кашу, из которой потом можно отлить лист. Весь ручной труд — в топку. На каждом этапе человека должна заменить машина.

Грифель заскрипел, оставляя на листе жирную, злую линию. Первый контур. Цех-монстр, пожирающий бревна с одного конца и извергающий бумагу с другого.

Сырье. Это будет явно не строевой лес, который идет на флот и крепости, а бросовый. Осина, ольха, еловый молодняк — то, что гниет в лесу или идет на дрова. Я уже видел целую систему, опутавшую подмосковные губернии — лесные артели, работающие по моему подряду. В каждом крупном городе — приемный пункт. За каждый кубометр дешевой, ни на что не годной древесины — живые деньги. Я превращу лесной мусор в стратегический ресурс, дам тысячам крестьянских семей стабильный заработок и одновременно проведу санитарную чистку лесов. Они будут привязаны ко мне выгодой.

Дальше — сердце машины, дефибратор. Вырисовывается эскиз огромного, в несколько тонн, жернова из песчаника, вращающегося с бешеной скоростью в закрытом кожухе. Движение ему даст мой верный пар. Короткие поленья, очищенные от коры, будут под давлением подаваться к вращающемуся камню. И жернов, словно терка великана, будет истирать их в мельчайшую древесную массу. Постоянная подача воды смоет эту кашицу в сборный резервуар. Десять таких жарко дышащих, воющих монстров, работающих в три смены, выдадут столько бумажной массы, сколько не даст и вся Европа со своими тряпичными мануфактурами.

Но самое сложное — отливка и сушка. Черпать массу формами и развешивать сырые листы на веревках, как баба белье после стирки, — нелепость. Процесс должен быть непрерывным.

На бумаге родился второй монстр, соединенный с первым. Бесконечная река из тонкой медной сетки, движущаяся на валах. На нее из бака ровным слоем будет литься бумажная масса. Вода стекает сквозь сетку, оставляя на поверхности хрупкую плоть будущих приказов и доносов. Дальше эта лента пойдет через систему валов-прессов, отжимающих остатки влаги. И финал — череда огромных, полых внутри чугунных цилиндров, разогретых изнутри все тем же паром. Бумага, огибая их, высохнет за считанные секунды. А на выходе гигантский нож, работающий от общего привода, будет рубить эту ленту на листы или, что еще лучше, сматывать ее в тяжелые рулоны, готовые для моей «Правды».

Откинувшись на спинку стула, я смотрел на набросок. На бумаге был настоящий промышленный конвейер полного цикла, основанный на технологии, которой здесь еще не существует.

Оставался один вопрос: деньги. Идти с этим к Головину в Казенный приказ? Утонуть в бумагах, унижаться, доказывать очевидное… Нет уж.

Я подошел к массивному, окованному железом сундуку, привезенному из Игнатовского. Щелкнул замок. Внутри, в аккуратных кожаных папках, покоилась вся финансовая отчетность. «Общая Компанейская Казна». То, что начиналось как фонд для железных дорог, разрослось в нечто иное. Прибыли от «холодильных ларей», от консервов, доля от Демидова, проценты от торговых операций Морозовых — все стекалось сюда.

Открыв главную конторскую книгу, я нашел итоговую цифру. Я создал параллельное министерство финансов, теневое правительство, чьи возможности уже сопоставимы с государственной казной. Вот она, моя настоящая сила.

Меня отвлек почтительный кашель у приоткрытой двери, возвестивший о госте.

— Его преосвященство, местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский, прибыли.

Яворский. Сейчас? Без предупреждения? Такие визиты случайными не бывают. Отложив конторскую книгу, я велел просить.

В кабинет вошел глава Синода, и вместе с ним в комнату проник едва уловимый, сухой запах ладана. Яворский подошел и обвел взглядом мой кабинет, словно оценивая его обороноспособность.

— Ваша идея с листками, как одинокий колокол на ветру. Звону от него много, вся Империя слышит. А придет буря, одна злая гроза — и сорвет колокол, и некому будет бить в набат.

Он говорил странными образами, я не понимал к чему он клонит и чего хочет. Хочет сам заняться информационной войной? Но у него нет таких мощностей. Понимает ли?

— У вас есть стены получше, ваше преосвященство? — спросил я, откидываясь в кресле.

— У меня — нет. У Церкви — есть. — Он развернул принесенную с собой карту, испещренную десятками крестов. — Троице-Сергиева Лавра под Москвой. Кирилло-Белозерский монастырь на севере. Соловки, что держат Белое море. Это крепости. С саженными стенами, верной охраной и веками отлаженной защитой. Чужак там — как бельмо на глазу. Ни один лазутчик не пройдет под видом богомольца дальше монастырских ворот.

Его палец заскользил по карте.

— Вы даете нам свои машины. А мы даем вам неуязвимые бастионы для них. И не только. Как вы повезете свои «летучие листки» в Архангельск или Астрахань? Долгими, опасными обозами, которые легко перехватить. Мы же будем печатать на месте. Указ для Сибири — в Тобольском монастыре. Для Дона — в Воронежском. Мы доставим ваше слово в любую точку Империи.

Он предлагал идеальную, готовую инфраструктуру. Безопасность. Логистику. И людей.

— В наших монастырях — тысячи грамотных монахов, — словно прочитав мои мысли, добавил Яворский. — Они умеют читать, писать и, что важнее, подчиняться. Из них получатся идеальные солдаты вашей бумажной армии.

Он замолчал. Предложение было безупречным. Слишком безупречным. Я ждал, когда он назовет цену.

И он не разочаровал.

— Взамен, Петр Алексеевич, я прошу немногого. Отдайте Церкви исключительное право на печать всех государственных заказов — от указов до ваших листков. Мы станем вашим единственным подрядчиком. Вашим голосом.

Вот оно. Голос. Он хотел получить монополию на информацию, стать главным рупором Империи. Этот тихий интеллектуал мгновенно оценил истинную силу информационной власти и теперь протягивал руку, чтобы забрать ее себе.

— Церковь веками жила подаяниями, — его голос стал жестче. — Просила у государей денег на ладан и новые крыши. Я хочу положить этому конец. С вашей помощью монастыри из богаделен превратятся в промышленные центры. Мы будем печатать книги и указы. Мы будем торговать, зарабатывать. Церковь станет силой, с которой придется считаться. Мы перестанем быть просителями, барон.

Передо мной был жесткий, дальновидный политик, мечтающий о возрождении былого могущества Церкви. Сделка с дьяволом, где в роли дьявола выступала сама история. Отдать ему главный идеологический инструмент — значило создать силу, способную поспорить за власть с самим троном и, однажды, повернуться против меня.