Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

— Как угодно, Ваше Высочество, — сказал я, и в голосе моем прозвучал холод. — Сидите. Ждите своих «верных полков». Только боюсь, зима в Бургундии долгая и голодная. Можете не дождаться.

Я повернулся, чтобы уйти.

— Генерал! — окликнул он.

Я замер у двери.

— Когда англичане вышвырнут вас отсюда, передайте герцогу Мальборо, что я готов к переговорам.

Он снова сел в кресло и демонстративно уткнулся в книгу, абсолютно, непоколебимо уверенный в своем будущем триумфе.

Я вышел из кельи, чувствуя на языке омерзительный привкус. Мы не решили проблему. Мы просто заперли тигра в чулане, но он продолжал скрестись в дверь, напоминая о себе каждую минуту.

Вечером — очередное совещание. Его прервал отлетевший в сторону полог шатра. Внутрь, спотыкаясь, ввалился не человек — ком дорожной грязи, из которого торчали руки и ноги. Сделав два шага, он хрипло протянул Петру зажатый в кулаке, заляпанный сургучом пакет и беззвучно осел на утоптанную землю.

Пока полковой лекарь возился с гонцом, пытаясь влить ему в горло вина, Петр сломал печать. В наступившей тишине хруст сургуча прозвучал громче пистолетного выстрела. Царь пробежал глазами по строчкам. Раз, другой. Потом медленно поднял голову, и в его глазах застыло то, чего я не видел давно — чистое, незамутненное изумление.

Известие о пятнадцати тысячах штыков под Орлеаном, ждущих нас, взорвало шатер.

Старый де Брольи, забыв о подагре, вскочил и сгреб в объятия ближайшего швейцарского капитана, который от удивления едва не проткнул его парадным кинжалом. Кто-то опрокинул кувшин, но на багровую лужу, расползавшуюся по карте, никто даже не взглянул. Воздух вдруг стал легким, пьянящим, словно после долгой болезни отпустила лихорадка.

— Париж! На Париж! — крик, сорвавшийся с губ молодого французского лейтенанта, подхватили десятки глоток, и шатер загудел, как растревоженный улей.

Де Торси преобразился. Ссутуленные плечи расправились, ввалившиеся щеки, казалось, обрели цвет. Его палец, дрожащий от волнения, уже чертил по мокрой от вина карте победный маршрут.

— Государь, мы должны идти! Немедленно! — его голос, до этого тихий и усталый, теперь звенел сталью. — Монтескье, Ноай — они там одни! Их сметут! Из Парижа на них уже идет карательный корпус! Если мы промедлим хотя бы день, от них и мокрого места не останется! Это наш единственный шанс, умоляю вас!

— Маркиз прав! — подхватил де Брольи, сверкая глазами. — Нужно ковать железо, пока горячо! Вперед!

Я молча смотрел на это пробуждение надежды, и меня тошнило от этой эйфории. Слишком хорошо. Слишком вовремя. Так просто не бывает.

— Нет, — произнес я. Негромко, но этого хватило, чтобы все разом замолчали.

Восторженные взгляды уставились на меня. В глазах французов плескалось недоумение, быстро сменявшееся злостью.

— Что «нет», генерал? — де Торси нахмурился, и его лицо снова стало жестким.

— Мы никуда не идем.

Подойдя к столу, я взял обгоревший фитиль и обвел место предполагаемой встречи. Долина Луары. Живописный, должно быть, уголок. Идеальный для бойни.

— Вы что, ослепли⁈ — сорвался я на рык. — Посмотрите на карту! Река! Лес! Эта долина — тир, расстрельная яма! Нас загоняют в узкий коридор, чтобы перебить, как куропаток!

— Это абсурд! — вспылил де Брольи, побагровев. — Это наши союзники!

— А вы можете поручиться за каждого из них? — я в упор посмотрел на де Торси. — За каждого барона, за каждого полковника, чей кошель вчера еще набивали золотом из Версаля? Уверены, что среди них нет ни одного, кто сейчас ведет двойную игру?

Маркиз отвел взгляд. Он не был уверен.

— Нас заманивают туда, где все наши преимущества пойдут псу под хвост! — мой кулак опустился на стол, и подпрыгнувшие оловянные кружки жалобно звякнули. — В этом болоте мои «Бурлаки» станут неповоротливыми железными гробами. Кавалерия не сможет развернуться. Нас прижмут к воде и начнут поливать свинцом с высот, которые, будьте уверены, уже давно пристреляны. Это не встреча союзников. Это казнь.

В шатре снова воцарилась тишина. Праздник кончился. Французские офицеры хмуро переглядывались. Они были солдатами и понимали, о чем я говорю.

— Но… это же наши друзья! Патриоты! — в голосе де Торси зазвучала неподдельная боль. — Я знаю Монтескье… он человек чести…

— Человек чести может быть слепцом. Его могут использовать втемную. Или в его штабе сидит крыса. Достаточно одной. Одного предателя, который знает время и место. Они ждут нас, чтобы ударить в спину в тот самый момент, когда мы начнем переправу через реку.

— Вы во всем видите измену, генерал! — в отчаянии воскликнул маркиз. — Вы никому не верите!

— Я верю в законы физики, маркиз. И в человеческую подлость. И второе, увы, куда более надежная константа.

Я отошел от стола. Аргументы были выложены. Теперь все зависело от одного человека.

Петр, до этого молча наблюдавший за нашей перепалкой, нависал над картой, как грозовая туча. Его взгляд был прикован к этому проклятому клочку пергамента, который мог стать либо нашим спасением, либо приговором. На одной чаше весов — мои холодные, отравленные опытом расчеты, для которых этот призыв о помощи выл сиреной, предупреждающей об обвале. На другой — отчаянный порыв де Торси, политика и необходимость рискнуть всем, чтобы не проиграть, даже не начав бой.

— Если мы не пойдем, они сочтут нас предателями, — прошептал де Торси, и в его голосе слышались слезы. — Они погибнут. И их кровь навсегда ляжет на нас. Мы останемся одни в этой проклятой стране.

Он был прав. С точки зрения политики, отказ был равносилен поражению.

Петр поднял голову. Его взгляд, тяжелый и мутный, обвел всех. Сначала французов, в чьих глазах, как у утопающих, плескалась последняя надежда. Потом меня. Он молчал, и в этой тишине, нарушаемой лишь треском догоравшей свечи, решалась судьба не только нашей армии, но и всей этой безумной авантюры. Отступить — и мы превращаемся в кучку загнанных бродяг. Идти вперед — и, возможно, уже завтра ляжем костьми в этой чужой, вязкой глине.

Царь снова опустил взгляд на карту, на долину, ставшую развилкой истории. Я видел, как его пальцы медленно сжимаются в кулаки. Он принимал решение. И я, знавший его как никто другой, ему не завидовал.

Глава 20

Версаль, лето 1708 г.

Тишина в Зеркальной галерее стояла мертвая, словно перед грозой. Сквозь высокие арочные окна пробивались косые столбы света, в которых лениво, будто в стоячей воде, плавала вековая пыль. Некогда слепящий блеск семнадцати громадных зеркал померк, подернувшись серой патиной, а в тяжелом, спертом воздухе вместо привычных ароматов амбры и дорогой пудры висел дух немытых тел. Паркет, привыкший к надменному стуку каблуков, теперь глушил звуки, превращая шаги в крадущуюся поступь воров. Даже сухой, лающий кашель одного из гвардейцев разорвал этот морок с грохотом выстрела.

Посреди увядающего великолепия, за длинным столом, заваленным свитками и картами, восседал Людовик, Великий Дофин. Сын Короля-Солнца. Наследник. Пленник обстоятельств. Обтянутая траурным бархатом туша растеклась по отцовскому трону, бесформенной массой заполняя пространство между позолоченными подлокотниками. Водянистые, остекленевшие глаза наследника смотрели сквозь докладчика, туда, где в тенях, вероятно, плясали призраки грядущего краха. Пухлые, унизанные перстнями пальцы с пугающей монотонностью мельничного жернова крошили сухой бисквит, усеивая черное сукно камзола и несвежее кружево жабо желтой пылью.

— Мы в капкане, Монсеньор. Обложены со всех сторон.

Голос Мишеля Шамильяра, некогда всесильного распорядителя казны и армии, терялся под сводами гигантского зала. Сгорбившись над кипой бумаг, он напоминал проворовавшегося управляющего, ожидающего кнута, а не министра величайшей державы Европы.