Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

— Петр Алексеевич, сокол ты мой ясный, пожалуйте! — его бас, способный перекрыть грохот канонады, сменился вкрадчивым мурлыканьем. — Прошу.

Он лично придержал тяжелую дверцу, засуетился, подвигая обитый бархатом стул. Внутри кареты в лицо ударил душный, спертый жар. Тяжелый воздух пах не столько лавандой, сколько больницей — прелым бельем и запахом лекарств. В тишине слышалось прерывистое, рваное дыхание девушки.

Жаннет, обложенная горой подушек, походила на фарфоровую куклу. Бледность еще не сошла с ее лица, однако лихорадочный, безумный блеск в глазах сменился тихой, осмысленной усталостью. Заметив меня, она попыталась улыбнуться.

— Как спалось, мадемуазель?

— Спокойно, мсье генерал. Впервые за много дней.

Я коснулся ее запястья. Пульс — ровный. Язык чист. Организм выкарабкивался. Мой адский коктейль вкупе с тотальной дезинфекцией сработал.

— Отлично. Продолжайте пить. Воду — только кипяченую. И куриный бульон. Вам сейчас нужно топливо.

Меншиков, стоявший рядом, ловил каждое слово. Он сам, своими руками, подносил ей чашку, боясь расплескать хоть каплю.

— Все исполним, Петр Алексеевич, все в точности! — он закивал с такой скоростью, что его напудренный парик едва не съехал на ухо. — Может, винца ей красного? Для укрепления крови? У меня припасено из подвалов кардинала…

— Ни капли. Желудок не примет. Только вода и отвары.

Уже на выходе его пальцы вцепились в мой локоть.

— Алексеевич, — понизив голос, он оглянулся на спящих гвардейцев. — Тут мои людишки донесли… на тракте у Шалона голландские купчишки объявились. Порох везут. И свинец. Цену, конечно, заломили безбожную, ироды. Надобно? Я мигом, свои кровные подкину…

Я смотрел на него. Александр Данилович, человек, придумавший, кажется, половину коррупционных схем в России, предлагал мне личные деньги и контрабандистские каналы. Да, чудеса творит обычная холера.

— Надобно, Данилыч. Очень надобно. Действуй.

— Вот и славно! — он расцвел.

По пути к своему «Бурлаку» я не мог отделаться от мысли: страх потерять эту девочку вывернул Светлейшего наизнанку.

Вместе со вечерним ветром пришла и Анна. Она бесшумно скользнула в отсек, где я пытался изучать карту местности, и поставила на ящик дымящуюся кружку. Сбитень. Густой, пряный дух меда и гвоздики заполнил нутро машины.

— От Светлейшего, — сказала она, усаживаясь на ящик напротив. — С денщиком прислал. Целый бочонок. Велел передать: «Для сугреву и ясной головы генерала».

Я отхлебнул. Горячая, сладкая жидкость обожгла горло, разгоняя по венам тепло.

— Наш князь становится подозрительно щедрым. Скоро начнет нам баллады сочинять.

Анна усмехнулась.

— Ты видел его сегодня?

— Видел. Носится со своей пташкой. И предлагает контрабандный порох. Весьма полезный человек.

— Он больше, чем полезный, Петр. Он стал другим. Я говорила с его казначеем. Князь приказал выдать двойное жалованье своим гвардейцам, тем, что стояли в карауле в ту ночь. Из личных средств. И велел выкатить солдатам три бочки вина. Просто так, «за верную службу».

Я отставил кружку. В программе «Меншиков» произошла какая-то фундаментальная ошибка, и я не был уверен, что мне нравятся ее последствия.

— А еще, — добавила Анна, — говорят, на князя благодать сошла.

Благодать по имени Жаннет. Любовь, или что там у него в голове, оказалась мощнейшим реагентом. Неужели она и вправду выжгла из него всю гниль? Или просто загнала ее глубже?

— Он стал предсказуемым, — озвучил я свои мысли. — Его ахиллесова пята теперь известна. Пока мы контролируем здоровье этой девицы, все будет хорошо. Это надежный рычаг.

Анна посмотрела на меня с легким укором.

— Ты видишь в этом только рычаг? А я вижу шанс.

— На что?

— На то, что он таким и останется. Пойми, он всю жизнь рвался к власти и деньгам, потому что внутри у него была дыра размером с Сибирь. Он наверняка пытался завалить ее золотом, титулами, дворцами. А эта девочка… она просто заполнила эту пустоту. Ему больше не нужно никому ничего доказывать. Он нужен ей. И это его изменило. Он впервые в жизни начал отдавать, а не только грабить.

Она говорила тихо, в ее логике, построенной на чувствах, проступало то, что ускользало от моего инженерного взгляда. Там, где я видел механизм, она разглядела исцеленную душу.

— Возможно, ты и права, — нехотя согласился я. — И этот «новый» Меншиков действительно надежнее. Прежний мог продать нас за лишний обоз с сукном. Этот — не продаст. По крайней мере, пока его талисман дышит.

— Хотелось бы верить, что это не пройдет, когда она поправится, — вздохнула Анна.

— Пройдет, — отрезал я. — Человеческая память коротка. Но хочется верить, что не так скоро.

Мой взгляд снова упал на карту. Новый союз в штабе — это прекрасно, однако снаружи нас по-прежнему ждали враги.

Информационная блокада душила. Каждый вечер повторялся один и тот же ритуал: ко мне вваливался Орлов, и один вид его осунувшегося лица скручивал желудок комком.

Сбросив на стол мокрый плащ, он тяжело опускался на походный табурет.

— Опять пусто, Петр Алексеич. Поручик Дымов с десятком драгун. Ушли на рассвете на север — и как в воду канули. Ни выстрела, ни дымка, ни даже воронья над лесом.

Молча я поставил на карте очередной черный крест. Третий за три дня. Тридцать человек. Это была бойня. Наших людей просто стирали с ландшафта, будто неудачный штрих на чертеже. Методичная зачистка выматывала нервы. Кто-то очень умный и очень терпеливый играл с нами в кошки-мышки, планомерно вырывая нам «глаза».

— Хватит кормить их нашими людьми, — с силой вонзив грифель в столешницу, я поднял взгляд на Орлова. — Кончаем играть в поддавки. Правила меняются.

Орлов вскинул голову.

— Мы больше не будем щупать темноту, Василь. Формируй три отряда. Не сопливые разъезды, а полноценные «волчьи стаи».

— Сколько?

— По шестьдесят. Костяк — твои отборные головорезы, те, что со мной стену в Лионе брали. На усиление — по десятку швейцарских стрелков, эти черти белке в глаз с коня попадут. И главное — проводники. В каждую стаю — по офицеру из гвардии де Торси. Они здесь каждый куст знают.

— Задача? — Орлов подался вперед.

— Прорваться. Рвать вперед с боем, сметая все, что шевелится. Наткнулись на заслон — не отходить, а вгрызаться, брать «языка» и гнать дальше. Мне не слухи нужны, а пленные, их карты, приказы. Пусть гремят, пусть орут. Пусть враг думает, что это наш авангард пошел на прорыв. Заставим их показать морду.

Орлов оскалился. Без лишних слов он поднялся, коротко кивнул и растворился в ночи. Эта работа была ему по душе: не ждать, пока тебя тихо прирежут в тумане, а идти и резать самому.

Следующие двое суток лагерь прислушивался к каждому шороху из тумана, окутавшего нас.

На исходе третьего дня «стаи» ввалились в лагерь. Изможденные, на лошадях в кровавой пене, с выгоревшими глазами. Треть личного состава осталась в бургундских лесах, но те, кто прорвался, привезли то, за чем уходили.

Экстренный совет собрали прямо в походном шатре Петра.

Лицо ротмистра, командира северного отряда, покрывала черная щетина, а наскоро перевязанная голова напоминала тюрбан. Он докладывал первым, его голос хрипел от усталости.

— Добрались почти до Парижа, Государь. В сам город не лезли, подошли на версту. Это больше не столица — это крепость.

Его палец, черный от грязи, оставил на карте жирный след.

— Предместья снесены. Чистое поле, простреливаемое насквозь. На стенах — свежие земляные валы, глаз не охватить. Пушки тащат, сотни. И это только с нашей стороны. Город забит войсками под завязку. Мундиры Королевского дома, швейцарская гвардия, полки с испанской границы. Их всех согнали сюда. По нашим прикидкам, там сейчас не меньше шестидесяти тысяч. Они готовятся к долгой, кровавой осаде.

От этой цифры в шатре стало душно. Шестьдесят тысяч. Против наших сорока, из которых половина — сброд, готовый разбежаться при первом же серьезном шухере. Арифметика складывалась не в нашу пользу.