Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

Установив импровизированную лабораторию на краю оврага, мы приступили к таинству. Дюпре, завязав рот и нос платком, засыпал пиролюзит в горшок и залил кислотой. Крышка с хлопком встала на место.

Реакция стартовала мгновенно. Керамика нагрелась, внутри зашипело, словно там проснулся рассерженный змей. Из медной трубки, опущенной в бочку, пошли пузыри — тяжелые, ядовито-зеленые, лопающиеся с тихим чавканьем.

— Накрой! — крикнул я, отступая на шаг. — Газ тяжелее воздуха, сейчас потечет по земле!

Орлов набросил на бочку мокрое суконное одеяло, оставив узкую щель для трубки.

Несмотря на предосторожности, едкий дух просачивался наружу. Резкий, удушающий запах хлорки поплыл над поляной. Лошади в коновязи, почуяв неладное, тревожно захрапели, забились, натягивая поводья.

— Отойди! — я рванул Дюпре за рукав, оттаскивая от эпицентра. — Не дыши этой дрянью!

Пять минут мы стояли в стороне, слушая зловещее бурление в бочке. Адская кухня работала исправно.

— Хватит, — скомандовал я, глядя на часы. — Перенасытим раствор — сожжем ей легкие вместо лечения.

Зажав нос, Дюпре подскочил к установке, выдернул трубку и щедро плеснул воды в реактор, гася процесс. Клубы белого пара вперемешку с остатками хлора повалили на пожухлую траву, заставляя ее мгновенно желтеть.

— Готово, — химик согнулся пополам, заходясь в кашле. — Лютая штука вышла, генерал.

Подойдя к бочке, я задержал дыхание и опустил в жидкость край грязной ветоши. Ткань побелела на глазах, словно по волшебству.

— Работает. Смерть микробам обеспечена.

Теперь — вторая часть марлезонского балета. Питье.

Разведя небольшой, бездымный костерок, я водрузил на него котелок с чистейшей ключевой водой, принесенной из дальнего родника. Кипятить пришлось долго, минут двадцать, чтобы гарантированно убить любую органику термически.

— Соль, — пробормотал я, перебирая припасы. — И сахар.

С солью проблем не возникло — солдатский паек. А вот сахар был роскошью, доступной лишь офицерам. Пришлось распотрошить аптечку Дюпре. Сахарная голова — твердый, как камень, белый конус — требовала усилий.

Орудуя щипцами, я наколол кусков, а затем рукояткой ножа растолок их в миске до состояния пудры.

— Строгая дозировка. Чайная ложка соли на литр. Две столовые — сахара. Ошибемся — почки откажут.

Кристаллы неохотно таяли в кипятке, кружась в мутном водовороте. Зачерпнув немного ложкой, я попробовал варево на язык. Вкус омерзительный — тошнотворно-теплый, приторно-соленый, способный вывернуть наизнанку здоровый желудок. Зато для обезвоженного организма этот электролит ценнее амброзии.

— Орлов, — позвал я верного товарища. — Хватай это ведро. И то, с хлоркой.

Перед выходом я зачерпнул пригоршню хлорной воды и плеснул себе на руки. Кожу тут же защипало, она пошла красными пятнами, но выдержала. Дезинфекция прошла успешно.

— Терпимо. Жжет знатно, но кожу не разъедает. Значит, и карету отмоем.

Я посмотрел на два ведра, стоящие на земле. В одном плескалась химическая смерть для всего живого. В другом — шанс на жизнь для одной маленькой девочки.

— Пошли, — кивнул я в сторону шатра Меншикова.

У кареты нас уже ждали. Меншиков, натянутый как струна, перегораживал вход, напоминая разъяренного медведя, охраняющего берлогу. Стоило нам подойти, как он шумно втянул воздух и тут же поморщился.

— Чем это несет? Словно в чумном бараке или в кожевне.

— Это запах абсолютной чистоты.

Ведро, в котором плескалась мутно-зеленая смерть для микробов, со стуком опустилось на подножку.

— Руки, — скомандовал я, кивая на емкость. — Сюда.

Светлейший застыл, недоверчиво косясь на бурлящую жижу.

— В этом? — переспросил он, брезгливо раздувая ноздри. — Ты меня в помоях искупать решил, инженер? Издеваешься?

— Это не помои, а защита. Твоя болезнь, Данилыч, — штука подлая. Она у тебя на ладонях, на манжетах, на дверных ручках. Ты вытираешь ей лоб, потом касаешься своего рта — и к утру ложишься рядом. Хочешь сдохнуть от кровавого поноса, оставив девчонку одну среди чужой армии?

Желваки на скулах князя вздулись каменными буграми. Он понимал, что крыть нечем.

Без лишних слов, пожертвовав драгоценными брабантскими кружевами камзола, он закатал рукава и сунул огромные ручищи в ведро. Послышалось шипение сквозь зубы — хлор безжалостно вгрызался в мелкие ссадины и заусенцы. Меншиков тер ладони яростно, до красноты, словно пытаясь содрать с себя вместе с кожей невидимую, но смертоносную грязь.

— Достаточно, — я бросил ему чистое полотенце. — Теперь второе ведро. Это топливо. Соль, сахар, кипяток. Заходим.

Внутри кареты царила атмосфера газовой камеры. Едкий дух хлорки смешался со спертым, сладковатым запахом болезни, создавая гремучую смесь, от которой слезились глаза. Жаннет лежала неподвижно, грудная клетка судорожно, рывками вздымалась под тяжестью собольей шубы.

— Ложку, — скомандовал я, переходя в режим инструктажа.

Под весом фельдмаршала жалобно скрипнул хлипкий стул. Зачерпнув ложкой мутный раствор электролита, он поднес его к губам девушки. Движения его, привыкшие к сабле и поводьям, стали неожиданно осторожными, почти робкими.

— Пей, — голос Меншикова сорвался на шепот, растеряв всю командную сталь. — Давай, маленькая. Глотай.

Реакции не последовало. Жидкость стекла по безвольному подбородку, оставляя мокрый след на подушке.

— Не глотает! — В глазах фаворита плеснулся животный ужас. — Она не может!

— Лей! — рявкнул я, не давая ему скатиться в панику. — По чуть-чуть. За щеку, на корень языка. Рефлекс безусловный, сработает. Не останавливайся, черт тебя дери!

Он снова поднес ложку. Капля за каплей. Горло девушки конвульсивно дернулось. Глоток.

— Еще. Каждые пять минут. Четко, как хронометр.

Схватив пропитанную хлорным раствором ветошь, я принялся за работу. Методично, сантиметр за сантиметром, я протирал ручки дверей, подлокотники, лакированный столик. Вонь стояла такая, что перехватывало дыхание, но я знал: мы выжигаем смерть. Проводим тотальную зачистку территории.

Меншиков сидел сгорбившись, превратившись в живой насос, перекачивающий жизнь в умирающее тело. Раз ложка. Два. Три.

— Знаешь, Петр, — вдруг произнес он, не оборачиваясь. Голос звучал глухо, словно из глубокого колодца. — Я ведь всегда думал, что все в этом мире можно купить. Или украсть. На крайний случай — отнять силой.

Он кивнул на бледное лицо Жаннет.

— А это не купишь. Ни за какие червонцы.

— Где ты ее нашел?

— В Женеве. Когда наши перепились, как свиньи, и пошли по дворам. Я ехал мимо… Вижу — тащат девку из лавки, юбки задирают. Отец ее там же лежал, у порога, с пробитой головой. А эти… ржут.

Он замолчал, гипнотизируя взглядом серебряную ложку в своей руке.

— Я их разогнал. Одного зарубил на месте, не сходя с коня. Она вцепилась в мое стремя… Трясется, глаза по пятаку, дикие. И смотрит. Не как на барина, не как на русского варвара. Как на… спасителя.

Меншиков усмехнулся — криво, зло, обнажая зубы.

— Я вор, Петр. Я знаю это, и ты знаешь, и Минхерц знает. Все знают. Но для нее я — Саша. Просто человек, который пришел и спас. Она не ведает про казну, про подряды, про интриги. Она видит только это.

Очередная порция воды исчезла за бледными губами.

— Я хочу сохранить это. Этот взгляд. С ней я чувствую себя… не знаю. Чистым, что ли. Будто всю грязь можно смыть и начать сначала.

Я перестал тереть стену, опустив ветошь. Передо мной сидел смертельно уставший мужчина, нашедший в кровавой грязи войны самородок и теперь до дрожи боящийся его потерять.

— Она выживет, Данилыч.

— Должна…

Время шло. Час сменялся другим. Мы работали молча, как слаженный механизм. Меншиков поил, я контролировал пульс и температуру.

Под утро, когда серый свет начал просачиваться сквозь шторки, дыхание Жаннет изменилось. Стало ровнее, глубже, без пугающих хрипов. Крупная дрожь, бившая тело, утихла, уступив место покою. Коснувшись лба, я почувствовал влагу — жар спадал, кризис миновал.