Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

Меншиков замер с занесенной ложкой.

— Жаннет?

Ресницы девушки дрогнули, как крылья бабочки. Она медленно, с трудом открыла глаза. Взгляд был мутным, но осмысленным. Она сфокусировалась на огромной фигуре рядом.

— Александр… — прошелестело едва слышно. — Пить…

Ложка выскользнула из пальцев князя и со звоном ударилась об пол.

Он сполз со стула прямо на коврик, привалившись спиной к сиденью. Лицо скрылось в ладонях. Он растирал лицо от чудовищного напряжения, державшего его в тисках последние сутки и.

— Жива… — выдохнул он.

Подняв на меня глаза, он махнул головой.

— Смирнов… Я помню.

— Что именно, князь?

— Всё. Долг платежом красен.

Он протянул руку — властным, широким жестом, не терпящим отказа. Я сжал его ладонь. Жесткую, мозолистую, хранящую память о рукоятях сабель. И пахнущую едкой, больничной хлоркой.

Рассвет сочился сквозь полог леса серой, промозглой мутью. Дождя не было, но воздух напитался влагой настолько, что ее можно было пить. В низинах, цепляясь за кустарник, висел плотный туман, похожий на скисшее молоко.

Выбравшись из кареты, я с наслаждением вдохнул сырой холод, пытаясь вытравить из легких въедливый дух хлора. Голова гудела, словно после контузии, ноги налились свинцом, однако где-то в районе солнечного сплетения вибрировала странная легкость. Система выдержала перегрузку. Мы справились.

Гвардейцы Меншикова только закончили оттирать все вокруг, до чего касались. Сами умылись хлорной водицей и возле себя прибрались. По хорошему сжечь бы все вещи, к которым прикасались, но да ладно. Главное, теперь хлор — не яд, а лекарство. Парадокс.

Из сырой мглы материализовался ординарец.

— Петр Алексеич! — гаркнул он. — Государь требует. Срочно. В ставку.

— Что стряслось?

Вместо ответа я нагнулся, зачерпнул горсть ледяной росы с разлапистого лопуха и растер лицо, пытаясь вернуть мышцам тонус.

— Не почивали они, — понизил голос вестовой. — Гневаются. Говорят, вонь в лагере стоит несусветная. Да и суета ночная… Требуют объяснений.

Поправив перевязь, я кивнул. Пора держать ответ. Я заскочил к Дюпре, попросил и его промыть руки и вещи, которых касались, на всякий случай. Тот крякнул, но послушался.

У царского шатра замерли часовые-преображенцы, вытянувшись в струнку.

Петр сидел за походным столом, склонившись над картой при свете оплывшего огарка. Его лицо дергалось в нервном тике, глаза метали молнии.

— Явился, — буркнул он, не отрывая тяжелого взгляда от пергамента. — Докладывай, генерал. Что за алхимию вы там развели посреди ночи? Дух стоит, как в красильне, кони бесятся, часовые чихают.

— Санитарная обработка, Государь, — ответил я. — Проводили экстренную дезинфекцию периметра.

— Чего? — Петр наконец поднял голову, и в его взгляде читалось недоброе обещание. — Какая, к дьяволу, дезинфекция? У нас мор? Чума?

Полог шатра резко откинулся, впуская холодный воздух и новую фигуру. Меншиков.

Светлейший успел привести себя в порядок: свежий камзол сидел безупречно, парик завит, щеки выбриты до синевы. Лишь глаза — красные, провалившиеся в темные глазницы — выдавали бессонную ночь. И шлейф. Несмотря на литры французских духов, от фаворита отчетливо, резко несло хлоркой.

Петр прищурился, переводя взгляд на вошедшего.

— И ты здесь, Алексашка? — процедил он. — Тоже провонял этой дрянью. Вы что, сговорились за моей спиной?

Вместо привычного юления и театральных поклонов, Меншиков выпрямился во весь свой немалый рост. Его взгляд уперся в переносицу царя тяжелым, прямым вектором.

— Мин херц, — произнес он. — Дозволь слово молвить. Без утайки.

— Говори. Только без вранья. Я его сегодня за версту чую, хуже твоей вони.

— Без вранья так без вранья. Не мор у нас, Государь. И не заговор. У меня в обозе… человек. Больная.

Петр медленно откинулся на спинку скрипнувшего стула, барабаня пальцами по столешнице.

— Человек? В обозе? Кто таков?

— Девка, — выдохнул Меншиков, словно прыгая в прорубь. — Из Женевы. Сирота. Прибилась ко мне… Я не смог прогнать.

— Девка? — Петр хохотнул, но в этом смехе лязгнул металл. — Ты, Данилыч, совсем ум растерял на старости лет? На войну бабу тащить? В карете прятать, словно государыню?

— Не как государыню, — перебил Меншиков, и в голосе его звякнула сталь, заставившая царя удивленно вскинуть бровь. — Как душу свою. Захворала она. Животом маялась, при смерти была. Вот мы и… спасали. Петр Алексеич помог. Наукой своей… запах отбить, смерть отогнать.

Царь перевел взгляд на меня, буравя насквозь.

— Так вот оно что. Инженер, стало быть, в лекари подался. Вылечил?

— Кризис миновал, Государь. Жить будет. Угрозы эпидемии нет, гарантирую. Очаг локализован и зачищен.

— Вот за что я тебя не люблю, генерал, так за твои мудреные словечки. Будто колдуешь…

В шатре повисла тишина. Петр посмотрел на Меншикова, изучая его словно диковинный механизм. Он видел перед собой не привычного Алексашку — вертлявого, хитрого, готового на все. Он видел мужчину, который пришел защищать свое право на слабость.

— Она того стоит? — спросил Петр тихо, почти шепотом. — Стоит того, чтобы ты головой рисковал? Чтобы армию под удар подставлял?

Меншиков не отвел глаз.

— Стоит, мин херц. Для меня — стоит всего.

— Для тебя… Не ожидал… — Петр покачал головой, и в жесте этом скользнуло что-то похожее на понимание. — Ладно. Дело твое, князь. Бес с тобой. Хочешь — вези. Лишь бы службе не мешало. Но смотри мне: если из-за юбки хоть один приказ сорвешь, хоть одна пушка застрянет — шкуру спущу. И никакие былые заслуги не спасут.

— Не сорву, Государь. Крест целую.

— И спрячь ее подальше. Чтобы солдаты не видели и языками не чесали. Нечего разврат в войсках разводить. До Парижа довезем, а там… там видно будет.

— Спасибо, мин херц.

Меншиков поклонился — коротко, с достоинством равного. Затем бросил на меня быстрый взгляд. В нем читалась благодарность и признание. Мы теперь были повязаны.

— Свободны, — махнул рукой Петр, возвращаясь к карте. — Идите, проветритесь. Несет от вас, как от кожевников в слободе.

Мы вышли из шатра. Утро уже вступило в свои права, разгоняя туман. Лагерь просыпался: дымили походные кухни, ржали кони, слышалась перекличка. Обычная рутина войны.

Меншиков остановился, набрал полную грудь воздуха и с шумом выдохнул.

— Пронесло, — сказал он, вытирая испарину со лба. — Думал, взыщет по всей строгости.

— Он прагматик, Светлейший. Ему нужен дееспособный фельдмаршал, а не… кхм… Пока ты даешь результат — он закроет глаза на твои… обозные дела.

— Я буду давать результат, — жестко, с лязгом в голосе произнес князь. — Я эту землю грызть буду. Чтобы дойти. И чтобы она жила.

Он протянул мне руку.

— С меня должок, Петр. Большой должок.

Я пожал ему руку. Второй раз уже. Это вдвое больше чем за все предыдущее время в этом мире.

— Сочтемся.

Развернувшись, я побрел к своему «Бурлаку». Организм требовал перезагрузки. Хотелось упасть и выключиться. Хотя бы на час. Без снов, без анализа тактической обстановки.

Анна, наверное, уже проснулась. Надо сказать ей, что мы справились. И что Меншиков теперь — наш человек, до последней пуговицы на камзоле.

Глава 19

Утро началось с визита вежливости. Направляясь к импровизированной крепости вокруг кареты Меншикова, я всякий раз ощущал себя не генералом, а ветеринаром, идущим к больной призовой кобыле капризного барина. Его личная охрана — отобранные мордовороты-преображенцы — молча расступалась, провожая меня взглядами, в которых было признание факта: идет тот самый знахарь, от которого зависит хозяйское настроение.

Встречал меня Светлейший не на пороге — он выскочил на три ступени вниз, едва не запутавшись в полах дорогого халата.