Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор

Я протянул ему сверток. Он не взял его сразу. Его взгляд буравил меня, пытаясь проникнуть в самую суть замысла. Наконец, он медленно протянул руку. Пальцы, привыкшие к эфесу сабли, с непривычной осторожностью приняли пакет.

Сверток в его руках был результатом адской аналитической работы. В памяти всплыли несколько ночей в Азове: хаос из донесений, обрывков приказов, черновых расчетов и личных дневников, из которых я, как мозаику, складывал единую картину, выверяя каждую цифру и дату. Дюпре, которого я тогда «колол», постепенно разговорился, увлекшись восстановлением собственной гениальной, пусть и подлой, комбинации. Именно он дал нам ключ к ответам.

Разломив печать, визирь присел на замшелый валун и начал читать при свете фонаря, который держал телохранитель. Хмурая сосредоточенность на его лице сменилась недоумением, а затем и яростью. Внутри — ничего лишнего. Только факты, от которых невозможно отмахнуться.

Копии финансовых ведомостей, заверенные подписью французского интенданта, доказывали: агенты короля Людовика щедро платили молдавским и валашским господарям. За вовремя не подведенный фураж, за «случайно» сгоревшие склады, за проводников, которые «заблудились» и завели в болота целые отряды турецкой конницы. Все то, что на Пруте списывали на неразбериху, оказалось четко спланированной и хорошо оплаченной диверсией. Иноземцы знатно порезвились по обе стороны.

Рядом — выдержки из личных писем Дюпре, где французский инженер с циничным остроумием описывал своему парижскому покровителю «маленькую победоносную войну», в которую они втягивают «напыщенных индюков-османов». В них явно просматривалась мысль о том, как столкновение двух «восточных варваров» позволит Франции без единого выстрела ослабить и Россию, и Порту, расчистив себе дорогу на Балканах. Прутская битва, которую турки считали своей победой, в этих письмах представала лишь актом в грандиозном спектакле, поставленном в Версале. И судя потому, как внимательно читал Визирь, он знает либо французский, либо русский — переводы были прикреплены к документам.

— Собаки… — прошипел визирь.

Он с силой сжал кулак, и пергамент захрустел в его руке. Однако он еще не был сломлен. Подняв на меня тяжелый взгляд, он задал каверзный вопрос:

— Ты говоришь, они лгали нам о силе твоей армии. Но ты сам, генерал, применил на Пруте оружие, которого никто не ждал. Как мне удостовериться, что эти бумаги — не твоя собственная хитрость, чтобы поссорить нас с франками?

Проверка. Последний рубеж его недоверия.

— Ты сам знаешь, что это правда, — ответил я, пожимая плечами. — Мне нет смысла врать, ты ведь сам видел как австрийцы и французы вдруг забыли о том, что воюют друг с другом и ринулись примирить нас. Знаешь и видишь. Иначе не пришел бы сюда.

Визирь хмыкнул. Документы давали ему то, в чем он нуждался больше всего: политическое оправдание. Теперь он мог вернуться в Стамбул жертвой вероломного заговора «франков». Вся вина за прутскую катастрофу, за тысячи погибших янычар, за унижение Империи — все это перекладывалось на внешнего врага. Мой компромат становился его щитом, а союз со мной из унизительной уступки превращался в мудрый и единственно верный ход. Его политическое выживание теперь напрямую зависело от успеха нашей сделки. И, несмотря на то, что Прут — это «дело рук» его предшественника, он обязан был оправдаться перед султаном.

— Этого… достаточно, — с горечью выдохнул он, поднимаясь. На его лице застыла маска ненависти. Он смотрел куда-то вдаль, словно видел перед собой дворцовые интриги Стамбула и лица врагов.

— Я принимаю твое предложение, генерал, — сказал он. — Завтра мы закончим это. Но знай, — он повернулся ко мне, сверкая глазами, — если ты обманул меня хоть в чем-то, я найду тебя, даже если для этого придется сжечь всю твою Московию дотла.

— Я инженер, ваше превосходительство, — спокойно ответил я. — Я не умею лгать так изящно, как ваши европейские друзья. Я строю мосты, а не плету интриги. И сейчас предлагаю построить мост между нашими державами. Прочный, надежный, из чистого золота и взаимной выгоды.

Он еще мгновение смотрел на меня, а затем коротко кивнул своим людям. Не говоря больше ни слова, развернулся и так же бесшумно, как и появился, растворился в ночной тьме.

Я остался один. Механизм запущен, его шестерни начали перемалывать старый мировой порядок.

Утреннее заседание в переговорном шатре обернулось фарсом, достойным венецианской комедии. Французский маркиз де Торси и австрийский граф фон Штаремберг явились с ворохом «компромиссов», но застали неожиданную картину: мы с Великим Визирем входили в шатер вместе — в жестах, в коротких репликах сквозило деловое, почти партнерское взаимопонимание.

— Господа, — заявил я, не давая им опомниться и не усаживаясь на подушки. — Благодарю за ваши усилия. Однако «Высокие договаривающиеся стороны» достигли принципиального согласия по всем ключевым вопросам и в услугах посредников более не нуждаются.

На лице маркиза застыла маска изумления, сменившаяся плохо скрываемой яростью. Австриец насупился и судорожно заработал платком, словно ему не хватало воздуха. Мои спутники, Голицын и Щелкалов, проинструктированные лишь за полчаса до этого, сидели с каменными лицами, пряча за ними не меньший шок.

— Позвольте, генерал! — вскинулся де Торси. — Это нарушение всех правил дипломатии! Подобные вопросы не решаются втайне от гарантов мира!

— Правила меняются, маркиз, — холодно парировал я. — Особенно когда «гаранты» ведут двойную игру.

По моему знаку Щелкалов начал зачитывать согласованные пункты: Азов с Таганрогом отходит к России; Порта признает наш протекторат над Молдавией и Валахией. С каждым словом лица европейцев вытягивались. Их многоходовая интрига, нацеленная на взаимное истощение обеих сторон, рушилась на глазах. Россия получала все, о чем прежде не смела и мечтать.

Когда же речь зашла о Крыме, спектакль, срежиссированный нами ночью, вошел в главную фазу.

— Здесь наши позиции непреклонны, — недовольно заявил Дамад Али-паша, поднимаясь во весь рост. — Крымское ханство — верный вассал Блистательной Порты и щит Ислама на севере. Мы скорее возобновим войну, чем позволим хоть одному неверному ступить на эту священную землю с оружием в руках.

Он играл свою роль безупречно. Ярость в голосе, готовность к битве в глазах. Все же в нем пропадает хороший актер. Или это свойство турецкого темперамента?

Европейцы оживились, увидев шанс вбить клин и вернуть контроль над ситуацией. Голицын напрягся, готовый к новому витку препирательств, я остановил его жестом. Настало время для моего финального аргумента.

— Ваше превосходительство, — обратился я к визирю с подчеркнутым уважением, — я ценю вашу верность союзникам. Однако боюсь, вопрос Крыма уже решен. И решен не нами, а самой природой войны, которая изменилась.

Я повернулся к его военным советникам, сидевшим позади.

— Ваши лучшие инженеры, уверен, уже доложили вам о том, что видели. Летающая крепость несет огонь, от которого не спасают ни каменные стены, ни вода. Вы помните Прут. А теперь представьте, что такой огонь обрушится на пороховые погреба в Кафе или на скученные в гавани корабли. Для этого не нужен штурм. Хватит одной безлунной ночи. Это не угроза, а неизбежность.

Я апеллировал к тому, что они уже видели и чего панически боялись, позволяя их воображению дорисовать самые страшные картины. Визирю еще ночью не понравились эти слова, когда я посвящал его в свою мысль. Но он согласился, что при такой подаче европецев легче убедить в спектакле.

— Но это лишь одна сторона вопроса, — продолжил я, вновь обращаясь к визирю. — Есть и другая. Вы говорили о мести. Так вот она. Мы можем действовать согласованно. Мой Государь готов подписать указ о полном запрете транзита персидских и азиатских товаров через русские земли для всех европейских купцов. Весь шелк, все пряности северного пути для них будут закрыты.

В шатре повисла тишина. Россия добровольно отказывалась от гигантских прибылей.