По прозвищу Святой. Книга вторая (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич

— Всегда пожалуйста, — ответил КИР.

Максим вышел в сверхрежим.

— Если интересно, — продолжил КИР, — в бомбоотсеке у него изначально двадцать восемь пятидесятикилограммовых бомб и сыпать он их начнёт с семисот-шестисот метров. Угол пикирования — максимум семьдесят градусов. У этого — шестьдесят. Не забудь про упреждение.

Максим слышал, что говорит КИР, но не отвечал — весь сосредоточился на оружии в своих руках и на бомбардировщике, который с воем пикировал, казалось, прямо на него.

Пилот, решил он для себя с самого начала.

Надо попадать с первого выстрела.

Максим рассчитывал расстояние до цели и сам, но КИР его подстраховывал.

— Тысяча двести метров… тысяча… восемьсот, семьсот…

В сверхрежиме на расстоянии шестьсот пятьдесят метров Максим различил лицо пилота, полуприкрытое кислородной маской.

Прорезь на прицельной планке с мушкой посередине была наведена ниже, с учётом упреждения.

Пора!

— Тук, — стукнуло сердце в груди.

Палец выбрал ход спускового крючка. Боёк ударил в капсюль. Бронебойная пуля со стальным сердечником вылетела из ствола и со скоростью более восьмисот метров в секунду вылетела из ствола.

Он видел, как траектории пули и самолёта пересеклись в нужной точке.

Пуля пробила стекло кабины.

Максим увидел, как дёрнулась голова пилота, и в его лбу появилась аккуратная чёрная дырка.

Он передёрнул затвор, посылая в ствол второй патрон.

«Юнкерс» взвыл, выходя из пике, потом завалился на бок, сошёл с курса, завывая, промчался к земле, упал и взорвался в полукилометре от Максима. Огненный шар с чёрным дымом поднялся в месте падения.

— Ур-ра-а-а! — донёсся дружный крик из щели, где товарищи командиры и рядовой Щербаков наблюдали за происходящим.

Но дело ещё не было кончено — второй Ю-88 уже входил в пике, намереваясь отомстить за своего ведущего.

На этого Максим потратил два патрона. Первый раз взял слишком маленькое упреждение, и пуля только чиркнула по верху кабины. Однако вторая нашла цель, поразив немецкого пилота в грудь. Вероятно, на месте не убила, потому что «юнкерс» вышел из пике и даже сбросил пяток бомб, которые упали в стороне от здания штаба дивизии. После этого самолёт пошёл со снижением к земле и упал уже где-то за городом. Не так эффектно, как первый, но — упал.

Максим оглядел небо и вышел из сверхрежима.

Большестрелять было не во что. С востока появились уже родные до боли «ишачки» — три группы по восемь самолётов в каждой. Маловато, но лучше, чем ничего.

В воздухе сразу же пошла знакомая боевая кутерьма. Часть советских истребителей кинулась в драку с «мессерами», а другая, меньшая, атаковала «юнкерсы».

Вот задымил один бомбёр, следом за ним второй, третий… Остальные, сбрасывая остатки бомб, куда попало, начали разворачиваться восвояси, отстреливаясь от наседающих маленьких, юрких и злых И-16.

Тем временем «худые» в долгу не остались, Максим увидел, как сбили три «ишачка» один за другим. Сами при этом потеряли только один истребитель. В небе раскрылись купола парашютов — пилоты успели покинуть машины. Максим подумал, что фашист, пожалуй, закончил войну — приземлится на нашей территории и ему повезёт, если возьмут в плен. Но могут и пристрелить запросто — уж очень много беды принесли на советскую землю эти проклятые крылья с чёрными крестами. А вот с нашими всё будет в порядке. Получат новые машины и в следующий раз будут драться лучше.

— Лейтенант! — позвали его. — Ты что там встал, как столб! А ну быстро в укрытие, еще пристрелят ненароком!

— Не пристрелят, товарищ комдив! — крикнул в ответ Максим. — Отбой воздушной тревоги. Уходят уже.

Так и было, — «юнкерсы», набирая высоту, уходили домой. «Мессеры» их прикрывали. Наши ещё пытались атаковать, но было видно, что прежнего пыла и куража уже нет. Да и боезапас у многих наверняка подошёл к концу. К тому же основная задача выполнена — авианалёт отбит. Пусть поздновато и с потерями, но отбит. Вон, даже штаб дивизии отстояли. А, нет, это не мы, это какой-то псих ненормальный с винтовкой Мосина. Три выстрела — два «юнкерса». Ай да Максим, ай да Коля Свят он же Святой, ай да сукин сын! Это что же получается, прикидывал Максим, теперь на моём счету тринадцать самолётов? В смысле, на счету Николая Свята. Получается, так. Два было лично у Коли. Потом я сбил девять — это уже одиннадцать. И теперь ещё два. Одиннадцать плюс два всегда было тринадцать. Хорошее число, чёрт возьми.

— КИР, — позвал он мысленно.

— Слушаю.

— Что-то я забыл, за сколько сбитых давали Героя Советского Союза?

— До сорок третьего года за десять. После — за пятнадцать.

— То есть, получается, я уже насбивал на Героя?

— Получается так.

— Горжусь собой.

— А уж как я тобой горжусь!

— Нет, не так. Горжусь нами обоими. Мои победы — это и твои победы.

— Неожиданно, — сказал КИР. — Спасибо. Но раз такое дело, напомню, что ещё двадцать один «юнкерс» были уничтожены на аэродроме у посёлка Ромодан.

— Точно. Как-то я про них забыл…

Подошли товарищи командиры и рядовой Щербаков.

— Держи, — протянул Максим оружие его владельцу. — Спасибо. Хорошая у тебя винтовка, товарищ красноармеец.

— Поздравляю, лейтенант! — комдив Малеев с чувством пожал Максиму руку. — Стреляешь, какбог. Рассказал бы кто — не поверил. Три выстрела — два «юнкерса», как ни бывало! Просто шик-блеск, фантастика! Верти дырку для Красного Знамени лично от меня. Правда, ты не в штате дивизии, но мы этот вопрос решим.

— Благодарю, товарищ генерал-майор, — ответил Максим. — Служу Советскому Союзу. Но лучше знаете что?

— Что?

— Посодействуйте, чтобы я поскорее попал в родной двенадцатый истребительный. Надеюсь, проверку я прошёл, — он покосился на капитана госбезопасности Дондыша.

— Посодействую, — ответил Малеев. — Что не отменяет орден. И медаль «За отвагу»! — расщедрился он. — Проверку ты прошёл, в этом нет ни малейших сомнений. Слушай, а не хочешь к нам в кавалерию, лейтенант? Нам такие отважные и меткие во как нужны, — он провёл ладонью по горлу. — Коня дадим, шашку, эскадрон и звание внеочередное. А? Подумай, казак, — глаза комдива смеялись.

— Спасибо за предложение, товарищ генерал-майор, — улыбнулся в ответ Максим. — В качество ответа, с вашего позволения, процитирую один из указов Петра Первого, в котором было сказано: «Офицерам полков пехотных верхом на лошадях в расположение конных частей являться запрет кладу, ибо они своей гнусной посадкой, как собака на заборе сидя, возбуждают смех в нижних чинах кавалерии, служащий к ущербу офицерской чести».

Кавалеристы засмеялись.

Комдив Малеев сдержал слово. Несмотря на сложную обстановку, он нашёл время отдать необходимый приказ и Максиму выдали новое обмундирование, включающее нижнее бельё, гимнастёрку, синие кавалерийские шаровары, новые портянки, яловые сапоги, шинель и шапку-ушанку.

Свою старую изодранную и окровавленную гимнастёрку он просто выкинул, отпоров с неё предварительно голубые петлицы с одним алым кубарём младшего лейтенанта и пропеллером, а так же шевроны и пришив их на новую гимнастёрку.

Галифе тоже выкинул вместе с сапогами, которые были разбиты в хлам.

После чего, отфыркиваясь, помылся под колонкой холодной водой, вытерся казённым полотенцем, побрился, переоделся в новое и чистое, затянулся ремнями и почувствовал себя человеком.

Шинель и шапку-ушанку надевать не стал — было ещё не очень холодно. Натянул на голову пехотную фуражку, которую ему выдали в 42-й стрелковой дивизии, посмотрел в ростовое зеркало, уцелевшее в вестибюле штаба и остался доволен. Да, одет не по форме (петлицы лётчика, шаровары кавалериста, малиновый околыш фуражки пехотинца), но в остальном — орёл. Ничего, прибудет на место — переоденется. А добраться до места расположения, уже ставшего родным двенадцатого истребительного полка он намеревался во что бы то ни стало.

Вечером, перед строем штабных командиров и солдат, комдив Малеев торжественно вручил Максиму обещанный орден Красного Знамени и медаль «За отвагу», в очередной раз отметив беспримерную храбрость и умение стрелять младшего лейтенанта Николая Свята.