Сразу после этого, наскоро обмыв награды со знакомыми командирами-оперативниками и самим комдивом, Максим отправился в медсанбат дивизии навестить командарма Потапова и комиссара Михеева.
Через два часа, в ночь, на попутной машине ему предстояло ехать в Харьков. Почему туда? Ещё днём комдив Малеев нашёл время дозвониться до штаба Юго-Западного фронта и получить ценную информацию о том, что двенадцатый истребительный полк находится сейчас в городе Ростове-на-Дону.
— Выведен в тыл на доукомплектование и переучивание, — сообщил он, положив трубку. — На базе одиннадцатого запасного истребительного полка. На какие самолёты не знаю, врать не буду. Так что тебе туда, лейтенант. Проездные документы я тебе выдам. Эх, даже завидно. Поклонись там от нас Дону-батюшке, соскучился я по нему. Сам-то я из Большой Мартыновки, там у нас речка Сал, в Дон впадает. Родные места… — его глаза чуть затуманились от воспоминаний.
— Поклонюсь, товарищ генерал-майор, — сказал Максим. — Обязательно поклонюсь.
Медсанбат дивизии располагался в одноэтажном здании бывшей школы, в полукилометре от штаба. Повезло, недавняя бомбёжка его не затронула.
Максима поначалу пускать к раненым не хотели, но он настоял, и его провели в палату, переоборудованную из учебного класса. Судя по портретам классиков, до сих пор висящих на стенах, класс был литературы и русского языка. Даже школьная доска сохранилась, на которой мелом чьим-то аккуратным круглым почерком было выведено бессмертное четверостишие Тютчева:
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.
Комиссар Михеев не спал, сразу же узнал Максима, как только тот вошёл в палату:
— Сюда, Коля!
Они пожали друг другу руки, Максим присел на табуретку.
— Ну, здравствуй, — по лицу комиссара госбезопасности третьего ранга было видно, что он рад встрече. — Вижу, жив-здоров и даже с наградами. Красное Знамя и «За отвагу!». Поздравляю!
— Спасибо.
— Давай, рассказывай, — потребовал Михеев.
Максим вкратце пересказал недавние события, не забыв упомянуть капитана госбезопасности Дондыша.
— Дондыш, Дондыш… — повторил Михеев. — Нет, не помню. Ладно, как только выберусь отсюда, наведу справки. На всякий случай. Таких людей из-под контроля лучше не выпускать. Но два «юнкерса» из винтовки… — он восхищённо покачал головой. — За это не Красное Знамя, за это Героя положено давать! Выйду — разберусь, обещаю.
— Не стоит, Миша, — сказал Максим. — Не за награды воюю. Лучше скажи, что с Потаповым?
— Прооперировали, будет жить. Его в армейский госпиталь увезли, в Харьков. Врачи сказали — это чудо, что он выжил. Я не стал рассказывать, что у чуда этого есть имя, — комиссар подмигнул. — Вот что, Коля, хорошо, что ты зашёл. Разговор у меня к тебе есть. Пока предварительный, а там, если повезёт, и серьёзный.
— Слушаю тебя.
— Ты необычный человек, Коля. Таких, как ты — один на тысячу. Да что там, на десять тысяч. Поэтому у меня на тебя большие планы. Ты же фашиста хочешь и дальше бить?
— Бил, бью и собираюсь бить.
— Вот и бей. Езжай в Ростов-на-Дону, переучивайся на новый самолёт, служи, летай, сбивай гадов, но будь готов, что я тебя выдерну с лётной работы.
— Не спросив моего согласия? — прищурился Максим.
— Но ты же будешь согласен, верно? — Михеев улыбнулся, подмигнул и добавил уже совершенно серьёзно. — Родина не спрашивает согласия, Родина приказывает. Вам всё понятно, товарищ младший лейтенант?
— Так точно, товарищ комиссар госбезопасности третьего ранга, — точно так же серьёзно ответил Максим. — А когда это примерно может случиться?
— Как только, так сразу, — ответил Михеев. — Не торопи события, Коля,
со временем всё узнаешь.
Глава двадцать четвертая
Перед расставанием Максим рассказал Михееву об идее штрафбатов.
— Интересно, — произнёс комиссар. — Очень интересно. Сам придумал?
— Нет, просто вспомнил, что они были у нас и в германскую, и в Гражданскую.
— У нас — это в царской армии? — нахмурился Михеев.
— Ну да. Всё равно это наши, как ни крути. И Суворов наш, и Петр Первый, и даже князь Владимир Красное Солнышко. Про Александра Невского я уже не говорю. Или ты не согласен?
— Согласен, согласен, — сказал Михеев. — Просто странно слышать такие рассуждения от обычного младшего лейтенанта и бывшего беспризорника. Хотя, сам себе противоречу. Говорил уже и повторю — необычный ты человек, Коля. А почему ты завёл этот разговор о штрафбатах?
Максим рассказал, что выдал эту же идею Дондышу.
— Наверное, не нужно было, но так уж вышло, — закончил он. — Можно сказать, случайно. А теперь думаю — зря. Карьерист он. В худшем смысле этого слова.
— Разберёмся, — кивнул Михеев. — Хорошо, что сказал, буду иметь в виду. И Дондыша, и штрафбаты. А на будущее крепко запомни — в нашей работе случайностей быть не должно.
Сто одиннадцать километров от Ахтырки до Харькова по забитой войсками дороге Максим преодолел на попутной полуторке за пять часов. Было бы быстрее, но машина дважды ломалась. Приходилось останавливаться и чиниться прямо на обочине. Хорошо хоть поломки были не слишком значительными, и шофёр Семёныч, вольнонаёмный лет шестидесяти, справлялся сам.
Всю дорогу Максим проспал-продремал в кабине, дважды покидая её, когда машина останавливалась.
Семёныч довёз Максима до самого железнодорожного вокзала и укатил по своим делам в предрассветных сумерках.
Максим перебросил через руку шинель и направился к зданию вокзала. Там, у дежурного, он выяснил, что ближайший поезд до Ростова отправляется через полтора часа.
Ему выписали билет в воинской кассе, он съел припасённый с вечера бутерброд, запил его жиденьким чаем из работающего круглосуточно буфета, сел на скамью для ожидающих и уснул, дав задание КИРу разбудить его через семьдесят минут.
Проснулся сам через шестьдесят восемь минут, сходил в туалет, умылся и пошёл на перрон, где уже стоял под парами паровоз с вагонами.
Его шестой вагон был купейным.
Возле дверей на перроне стояла в ожидании пассажиров симпатичная молодая проводница, чем-то напомнившая ему Людмилу. При виде подтянутого красивого младшего лейтенанта она разулыбалась и стрельнула глазами, надеясь поразить красного командира точно в сердце.
Максим сделал вид, что атака прошла, коснулся пальцами свой груди, обаятельно улыбнулся и сказал:
— Скажи, красавица, а кипяточек у тебя найдётся? А то так чаю хочется, что переночевать негде.
— Ой, скажете тоже, товарищ лейтенант, — закатила глаза проводница. — Кто ж такому, как вы, в ночлеге откажет?
Ого, подумал Максим. Вот так и берут быка за рога. Нет, нам этого, пожалуй, не надо. Хотя бы потому, что я не бык.
— Ладно, пошутил, — сказал он, чуть гася улыбку. — Ночевать есть где. Но чаю всё равно очень хочется. Сделаете? В вокзальном буфете он никакой, помои.
— Куда ж я денусь, конечно, сделаю, — ответила проводница. — Как только отправимся, сразу принесу. Как раз кипятка принесла.
— Спасибо, — сказал Максим и поднялся в вагон.
В купе с развёрнутой газетой «Красная Звезда» за 5 октября 1941 года сидел пехотный капитан.
«Оставление оружие на поле боя — преступление перед Родиной» — прочитал про себя Максим заголовок передовицы.
Капитан повернул голову, и Максим сразу же его узнал. То есть, узнал он его ещё в первую секунду, но теперь убедился окончательно.
— Егор! — широко улыбнулся Максим. — Латышев!
— Коля! Ты⁈ Жив, курилка!
Капитан бросил газету и полез из-за стола.
Теперь Максим заметил трость с гнутой ручкой, которая была прислонена к нижней полке у окна.
Максим бросил шинель и вещмешок на другую полку и распахнул объятия.
Друзья крепко обнялись.
Максим почувствовал, что Егор старается не сильно опираться на правую ногу.
— Садись, давай, — сказал, размыкая объятия. — Ранен?
