Доктор, что присутствовал при посещении, тут же попросил её на выход.
— Сударыня, вам больше нельзя. Вас услышали, но состояние больного ещё слишком критическое, не стоит его шокировать слезами. Мы приложим все усилия, чтобы он пришёл в себя, в том числе, и с вашей помощью, но приходите уже завтра, на сегодня ему впечатлений более, чем достаточно.
— Но он меня же не слышит?
— Слышит, мадмуазель, слышит, и это видно по его реакции. Поэтому прошу вас обязательно прийти завтра, где-нибудь после обеда. Готовы?
— Да, я обязательно приду.
— Тогда ждём-с.
Женевьева, утирая слёзы тонким батистовым платочком, поспешно вышла, понимая, что доктор прав. Одетая в чёрное, приталенное платье, доходящее до каблуков её кожаных сапожек, она выглядела бледной и встревоженной, и носила траур по всем произошедшим событиям. Слава Богу, Фёдор совершил невозможное и успел вовремя, однако он подумал, что её убили, поэтому потерял сознание. Погруженная в тягостные мысли и воспоминания, она до сих пор не верила, что всё случившееся — правда.
Всё происходило словно в страшном сне, где калейдоскоп событий сменялся с такой быстротой и сопровождался такими ужасами, что всё казалось просто кошмаром, и, тем не менее, всё происходило наяву.
Один эпизод больше всего занимал мысли девушки, его она не помнила точно, или может ей всё показалось⁈ Когда она лежала без сознания, то почувствовала, как Фёдор что-то сказал, и эти слова отозвались в её сердце такой болью, и в то же время такой радостью, что она как будто услышала эти слова самой душой, но вот вспомнить, что именно ей сказал Фёдор, она не могла. Теперь оставалось надеяться, что Фёдор, когда очнётся, вспомнит их и вновь скажет, теперь уже глядя в её глаза, а не сидя над раненым телом.
Ах, как хотела она сейчас слиться с ним в поцелуе, прижаться к его груди, соединиться с ним в одно целое, как морально, так и физически, но он пока оставался без сознания. Ничего, она сможет ему помочь и станет приходить каждый день, и даже ночевать рядом, если на это потребуется её воля и силы. Она на всё готова ради него, на всё!
Её пропустили в больничную палату на следующей день, в оговорённое время. Увидев по-прежнему лежащего без сознания барона, она начала тихо всхлипывать, но с разрешения врача, взявшись за руку своего любимого, быстро успокоилась. Тепло его руки наполнило её сердце надеждой и любовью, что до этого покрылась пеплом несчастья, а сейчас вновь вспыхнула открытым огнём.
— Фёдор, любимый, очнись, я люблю тебя! — стала она шептать ему слова, что шли из самого её сердца.
Сначала она говорила это шёпотом, а когда врач оставил их наедине, более громко, опустив взгляд, она погладила руку юноши, а когда подняла лицо, то буквально уткнулась в его широко раскрытые глаза.
— Я в раю? — прошептали его губы.
Радость вспыхнула в груди Женевьевы, и это тут же отразилось в её глазах, она торопливо ответила.
— Нет, Федя, ты в больнице лежишь, и находился без сознания уже четвёртые сутки.
— Но тебя же убили бандиты, Женя?
— Нет, ты ошибся, я просто была в беспамятстве, меня пуля контузила и кожу рассекла, я упала и потеряла сознание, видишь, у меня пластырь на виске? — и она повернула к нему раненую голову.
— Вижу, но не верю, я в раю, просто в раю, а ты ангел, что принял обличье моей любви.
Женя смотрела на Фёдора, на его блуждающие глаза, ещё полностью не отошедшие от шока, и понимала, что ей нужно сделать сейчас что-то такое, чтобы он поверил ей, а то он снова впадёт в беспамятство и неизвестно когда очнётся, и очнётся ли вообще. Женевьева испугалась и сделала то, что, по её мнению, должно было обязательно убедить Фёдора, что она жива.
Взяв руку Фёдора, она внезапно приложила её к своей груди и нажала на неё, чтобы он в полной мере ощутил через лиф платья её упругую плоть, которую он наверняка почувствует, и которая не оставит ни одного мужчину равнодушным. Так оно и случилось, Фёдор не сразу осознал, что он держит в руке, а когда осознал и невольно сжал, то вздрогнул, стал краснеть и отпустил руку.
— Чувствуешь, что я живая?
— Да.
— Фёдор! — Женевьева в мгновенном порыве бросилась вперёд и упала на грудь юноши, заливая её слезами.
— Я живая, живая, и ты живой. Очнись, Фёдор, я люблю тебя, слышишь, люблю и хочу за тебя замуж, и детей от тебя хочу, таких же, как ты, сильных, храбрых, честных и самых, самых лучших, — и, прижавшись всем телом к юноше, она принялась плакать навзрыд.
Хлопнула дверь, это явился доктор и вежливо сказал.
— Мадмуазель, прощу вас успокоиться, я вижу, что вы вернули к жизни моего пациента, значит, я могу не волноваться за него, но вы перегружаете его сознание переживаниями, на сегодня ему хватит. Он очнулся, увидел вас живой и здоровой, теперь ему требуется время на осознание этого. Прошу вас, успокойтесь, у вас ещё есть десять минут, после чего прошу вас уйти до завтрашнего дня, дабы дать возможность барону восстановиться.
— Да, да, хорошо, — Женевьева «отлипла» от юноши и, утирая на ходу слёзы платочком, направилась на выход. Уже возле самых дверей она резко обернулась и абсолютно другим голосом, строгим и в то же время очень тёплым, сказала.
— Фёдор, я завтра приду в это же время и хочу, чтобы ты меня ждал, как свою невесту, и ничего плохого не думал ни о себе, ни обо мне. Ты спас всю семью, мы все выжили, правда отец останется инвалидом, но его успели спасти благодаря тебе. Помолвка состоится в течение недели, как тебя выпишут, этот вопрос в отношении нас родителями решён окончательно! — и, не дожидаясь ответа, она развернулась и вышла, в предусмотрительно открытую ею дверь.
* * *
Пребывая в тяжёлом забытье, я словно очутился в совсем другом мире, в мире, где полно и страхов, и горя, и настоящего, а не придуманного сумасшествия. Это оказался мой мир, но изнаночный, мир моих страхов, огорчений и утрат. Мир без сновидений, но имеющий свои кошмары, что рождало моё подсознание. Я ходил по нему, не в силах выбраться из липких объятий, и в то же время смирившийся и уже и не пытающийся из них выбраться.
Может я и смог бы выйти из него самостоятельно, но только с напряжением всех моих душевных сил, что оказались подорваны гибелью Женевьевы, как я тогда думал. Я бы так и ходил по кругу, блуждая по болотам Хмари собственного подсознания, отбиваясь от орд пучеглазых и носатых тварей, если бы в него не постучались слезами.
Сначала на меня словно подул порыв чистого, насыщенного свежестью ветра, затем обдало горячими эмоциями, и я почувствовал, что ко мне обращаются, еле слышно, на грани невозможного, но обращаются всем сердцем, и моё ожесточившееся и отчаявшееся подсознание потянулось навстречу этому голосу.
Я и сам не понимал, что делаю, но меня с силой тянуло туда, вырывая с корнем из Хмари. Тяжело переступая ногами по вязкой, дурно пахнущей жиже, я упорно шёл вперёд, пока не обнаружил сушу с растущей на ней одинокой белой берёзой, что обрадовала меня своей светлой корой, с длинными, извилистыми чёрными дорожками.
Завидев берёзу, я ускорил свои шаги, и вот уже коснулся рукой её шершавой поверхности, но неожиданно для меня шершавая кора вдруг стала тёплой и нежной, а само дерево словно ожило и заговорило со мною.
Сначала я ничего не понимал, слушая шелест листьев, но чем больше вслушивался в нежное перешептывание листвы, тем больше вникал в её речь, пока не стал понимать всё. Береза говорила мне о любви, но и тон, и слова её, и голос исходили словно не от неё, а от Женевьевы, это она говорила со мною посредством берёзы.
Я отшатнулся, с удивлением оглядываясь, моргнул, и передо мной вдруг оказалась сама девушка в образе берёзы. Она звала меня за собой, и впереди стал открываться некий портал в солнечное пространство, но я не хотел туда идти, я не понимал, что это, и кто меня зовёт, но дерево уже окончательно сформировалось в девушку и настойчиво звало меня.
Видя, что я не решаюсь, она вдруг сказала.
