Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Семенов пожал Ивану руку слабым, костлявым пожатием, но взгляд из-за толстых стекол очков был живым и цепким.

— Очень приятно, молодой человек. Слышал, слышал о вашем шприце. Прогрессивная идея, многое упрощает. А вы, собственно, не интересуетесь рентгенологией? — он вздохнул и с досадой ткнул пальцем в свои чертежи. — У нас тут с «РУМ» одни проблемы… защита от излучения слабовата, персонал жалуется. Управление сложное, не каждый врач разберется. А сделать портативный вариант для полевых условий… это вообще из области фантастики.

В голове у Ивана тут же, как по щелчку, вспыхнули готовые знания, идеи, принципы устройства будущих аппаратов. Он сдержался, сделав вид, что просто размышляет.

— Тема, безусловно, интереснейшая, Николай Андреевич. И, я уверен, перспективная. Как-нибудь, когда будет время, обязательно пообщаемся на эту тему подробнее. У меня есть кое-какие… соображения.

Вернувшись в институт, он собрал в лаборатории свою небольшую, но сплоченную команду.

— Итак, товарищи, первый большой этап пройден, — Иван положил на стол, заваленный пробирками и чертежами, ту самую, драгоценную папку с документами. — Шприц — в работе. Но останавливаться нельзя. Останавливаться — значит отступать.

Саша, окрыленный общим успехом, первым высказался, его простое лицо светилось энтузиазмом:

— А я думал, Лев… Вот, смотри, у нас пинцеты обычные, железные, советские. Неудобные, в руках скользят, особенно если в перчатках. А если ручки сделать рифлеными? Или вообще форму поменять, чтобы лежал в руке как влитой? Или вот… контейнеры для стерилизации. Сделать их разного цвета, для разных инструментов, чтобы не перепутать. И еще — таблицы для медсестер, упрощенные, с картинками, чтобы с одного взгляда было понятно, сколько чего колоть, а не в этих мудреных учебниках копаться.

— Отличные, просто замечательные идеи, Саша! — искренне обрадовался Иван. — Практичные, простые в исполнении и очень нужные. Записывай, оформляй как рацпредложения. Будем пробивать.

— А я думаю о более сложных вещах, — сказал Иван, переходя к главному. — О диагностике. Мы научились кое-как лечить, но чтобы лечить эффективно, нужно точно и быстро знать, что именно лечишь. А с этим, как вы сами видите, беда. — Он посмотрел на Катю, на Мишу. — Я познакомился сегодня с инженером Семеновым. Он работает над рентген-аппаратами «РУМ». Проблемы, которые он назвал, — это приговор в полевых условиях: громоздкие, опасные для персонала, сложные в управлении.

— А что конкретно можно сделать? — спросил Миша, с профессиональным интересом наклонившись над столом.

— Улучшить защиту. Свинцовые фартуки и экраны — это полумера. Нужно влиять на конструкцию самого аппарата, на материалы. Сделать его более портативным, пригодным для работы в медсанбатах, в полевых госпиталях. Упростить управление до нескольких интуитивных ручек. А в перспективе… — Иван замолчал, боясь сглазить, но понимая, что нужно делиться планами. — … нужно думать о методах экспресс-анализа, которые не требуют сложного лабораторного оборудования. Простые, как лакмусовые бумажки, тест-системы для анализа крови, мочи… Чтобы любой фельдшер в деревне мог поставить предварительный диагноз.

Он видел, как загораются глаза его друзей, как в них вспыхивает тот самый огонь первооткрывателей, который и двигает науку вперед. Новые горизонты манили, и они были готовы идти к ним вместе с ним.

Поздно вечером, когда все, наконец, разошлись, Иван остался один в лаборатории. Глубокая, почти звенящая тишина опустилась на заснеженный город за окном. Он подошел к стеклу, за которым таился огромный, спящий Ленинград.

За окном метель окончательно утихла, отдав ночь во власть лютого, январского мороза. Ленинград лежал в глубоком, искрящемся снегу, тихий, величественный и по-своему прекрасный в своем суровом зимнем уборе. Огни редких машин и немногих освещенных окон тонули в бездонной белой пелене, словно далекие звезды в другой галактике.

Иван стоял у холодного стекла и мысленно подводил итоги. Прожито два года. Он не просто выжил в этом сумасшедшем временном вихре. Он создал команду верных, надежных друзей. Он спас жизнь своей новой матери. Он добился реальных, осязаемых результатов, которые уже сейчас начинали менять медицину: шприц, антисептика, прорывные, опережающие время идеи в фундаментальной науке. У него была Катя — умная, красивая, понимающая. Он был своим в этом времени, его уважали, его боялись, на него равнялись.

Но он знал то, чего не знал и не мог знать никто из окружающих его людей. 1933 год, относительно спокойный и стабильный, канул в прошлое. Впереди был 1934-й. Год, который начнется с громкого «Съезда победителей», а закончится выстрелом в коридорах Смольного и началом великой трагедии. Год, который станет прологом к 1937-го и кровавой бане 1941-го.

Время, безжалостное и неумолимое, работало против него. Каждый прожитый день, каждая неделя отсчитывали последние секунды до начала того, что он так отчаянно пытался предотвратить или хотя бы смягчить.

«Успеваем?» — этот вопрос снова и снова впивался в мозг, как заноза. Он стоял, прикованный к стеклу, за которым лежал огромный, ничего не подозревающий город. Он был дирижером, пытающимся управлять оркестром, обреченным на страшную музыку, которую уже написал кто-то другой. Каждое его достижение — шприц, антисептика, намеки на антибиотики — было крошечным плотиком, который он спешно строил на берегу надвигающегося цунами. Успеет ли он построить флот до того, как гигантская волна накроет всех них с головой?

Он прислонился лбом к ледяному стеклу, позволяя холоду проникать в самое нутро. Битва, настоящая битва, только начиналась. И он уже знал, что проиграть ее — значит проиграть все. Не только свои открытия, но и Катю, и друзей, и этот хрупкий, обретенный с таким трудом смысл существования в чужом времени.

Глава 21

Триумф и триада

Январский ветер, мелкий и колючий, как стеклянная крошка, свистел в проемах между громадами ленинградских домов. Но внутри хирургического отделения больницы им. Боткина царила атмосфера, которую Иван с его циничным опытом прошлой жизни мог описать только одним словом — предпраздничная.

Он стоял рядом с Катей и Сашкой, наблюдая, как старшая операционная сестра, женщина с усталым, но теперь оживленным лицом, ловким движением вскрывала вощеный бумажный пакет.

— Вот, Лев Борисович, смотрите, — ее голос звенел неподдельным восторгом. — Достала, надела иглу — и все! Ни кипятить, ни мыть, ни спиртом ошпаривать! Как в сказке!

Кончик тонкой стальной иглы блеснул под светом лампы. Сестра уверенно сделала укол в бедро молодому рабочему, перенесшему аппендэктомию. Пациент лишь легонько сморщился.

— И не больно совсем, — удивился он. — Тонкая она, иголка-то.

— Это наша новая разработка, — с гордостью, которую он не пытался скрыть, сказал Иван. — Одноразовый шприц.

К ним подошел пожилой хирург с седыми залысинами и умными, внимательными глазами — доктор Васин, поначалу встречавший идею студентов с откровенным скепсисом. В руках он держал папку с бумагами.

— Ну, Борисов, признаюсь, я был не прав, — его бас пророкотал без тени раздражения, с оттенком уважения. — Смотрю статистику по своему отделению. Послеоперационные нагноения, абсцессы — на участке, где сестра Клавдия работает с вашими шприцами, цифры упали почти наполовину. Сорок процентов! Это вам не гипотеза, это — факт. Поздравляю. Хотя сначала я не принял вашу идею — что толку менять старые на такие! А теперь то вижу!

Иван кивнул, чувствуя, как по спине разливается теплая волна удовлетворения. Он видел это не в сухих цифрах, а в живых глазах медсестер, в их распрямленных спинах. Они экономили часы драгоценного времени, их руки не покрывались трещинами и язвами от постоянной возни с кипятком и спиртом. Но главное — они, сами того не ведая, уже начинали выигрывать свою, невидимую войну с внутрибольничными инфекциями, с сепсисом, с гангреной.