Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Катя, стоявшая рядом, тихо тронула его за локоть.

— Что с тобой? — прошептала она. — Ты будто на похоронах.

Он посмотрел на нее, на ее умные, тревожные глаза, в которых отражался свет с экрана.

— Просто… ликование, — тихо сказал он. — Оно всегда пугает. За ним часто следует расплата.

Она не поняла до конца, но сжала его руку в своей, и в этом прикосновении была вся ее поддержка и вера в него. Они еще немного постояли в толпе, но Иван не выдержал этой давящей атмосферы всеобщего, слепого восторга. Он провел Катю через зал к выходу.

— Я не могу этого больше видеть, — признался он, когда они оказались в пустом коридоре. — Знаешь, когда сотни людей кричат «ура» одному человеку, мне всегда хочется спросить: а что этот человек сделает, когда крики стихнут? И что он сделает с теми, кто кричал не так громко?

Катя внимательно посмотрела на него.

— Ты о чем? О Сталине?

— О системе, — уклонился он от прямого ответа. — Она как машина: требует топлива в виде энтузиазма. Но что происходит с топливом, когда оно сгорает? Оно превращается в дым и пепел.

Они дошли до лабораторного корпуса. Здесь было тихо и пустынно — все были у телевизора.

— Ты иногда говоришь странные вещи, Лев, — сказала Катя, останавливаясь у двери лаборатории. — Но в этой странности есть своя правда. Я тоже сегодня чувствовала что-то… неестественное в этом ликовании. Как будто все играют роли в плохой пьесе.

Она на мгновение задержала его руку в своей.

— Будь осторожен. Если ты видишь то, чего не видят другие, — не показывай этого. Не всем это понравится.

Он кивнул, благодарный за ее проницательность и заботу. После ее ухода он еще какое-то время стоял в коридоре, прислушиваясь к доносящимся из актового зала приглушенным аплодисментам. Эхо истории звучало для него оглушительно.

На следующее утро, едва занялся рассвет, Иван был уже в лаборатории Ермольевой. К его удивлению, Зинаида Виссарионовна была уже там — стояла у окна и смотрела на просыпающийся город.

— Не спится, Лев Борисович? — обернулась она, услышав его шаги. — У меня тоже. После вчерашних торжеств как-то тревожно на душе.

— Перегруженность впечатлениями, — дипломатично ответил Иван.

— Возможно, — она подошла к столу, где стояли их чашки Петри. — Знаете, когда я только начинала работать с холерным вибрионом, меня многие считали сумасшедшей. Говорили: «Ермольева, ты с опаснейшей заразой возишься, себя не жалеешь!». А я считала, что если не я, то кто же? — Она провела пальцем по стеклу чашки. — Сейчас я чувствую то же самое. Эта плесень… она может изменить все. И я вижу, что вы это понимаете лучше многих.

Иван помнил из истории. В 1922 году Зинаида Виссарионовна провела на себе эксперимент, чтобы проверить гипотезу о том, что находящиеся в водопроводной воде холероподобные вибрионы могут вызвать холеру. Для этого она выпила воду, в которой были растворены миллионы микробов. Через сутки её состояние сильно ухудшилось, но организм смог побороть болезнь. Она была настоящим ученым.

В этот день они провели серию новых экспериментов. Иван, чувствуя растущее доверие Ермольевой, решился на еще один рискованный шаг. Он осторожно, в форме гипотезы, предложил методику экстракции и очистки пенициллина с использованием органических растворителей — этилацетата и хлороформа.

— Интересная мысль, — задумчиво сказала Ермольева. — Логика есть. Но откуда у вас, студента, такие познания в химической технологии?

— Я много читал, Зинаида Виссарионовна, — уклончиво ответил Иван. — И у меня хороший химик в команде. Миша может просчитать все детали.

Миша, услышав свое имя, поднял голову от чертежей и увлеченно кивнул:

— Да, да! Я уже думал о чем-то подобном! Мы можем попробовать!

Работа закипела с новой силой. Катя взяла на себя документацию всех процессов, а Сашка, как всегда, оказался незаменимым организатором — доставал через свои комсомольские связи дефицитные реактивы, организовывал доставку оборудования, то, что не давали «официально».

К концу дня, уставшие, но довольные, они сидели в лаборатории и пили чай из громадного эмалированного чайника.

— Знаете, — сказала Ермольева, — я сегодня писала отчет в Наркомздрав. И впервые за долгое время чувствую, что мы действительно на пороге чего-то великого. Не гипотетического, а реального.

Вечером Иван нашел время зайти к Жданову. Тот как раз заканчивал работу с препаратами.

— А, Борисов! — встретил он его. — Слышал, у Ермольевой кипит работа. И про ваши успехи со шприцем тоже известно. Поздравляю. Теперь ко мне пришли с предложением рассмотреть вашу следующую идею — ту самую капельницу.

Иван почувствовал прилив надежды.

— Да, Дмитрий Аркадьевич. После успеха со шприцем, я думаю, шансы…

— Шансы есть, — перебил его Жданов. — Но будьте готовы к тому, что сопротивление будет сильнее. Шприц — это относительно просто. А ваша система для внутривенных вливаний… это уже серьезная медицинская технология. Консерваторы будут противодействовать еще яростнее. И не только Орлова.

— Я готов, — твердо сказал Иван.

— И я в вас не сомневаюсь, — улыбнулся Жданов. — Но одних знаний и упорства мало. Нужны союзники. И, простите за цинизм, нужно «правильное» оформление. Мы подадим это не как революционное изобретение студента, а как логическое развитие работ по парентеральному питанию, которые ведутся в рамках моей кафедры. С вами, конечно, как с соавтором.

Иван понял, что Жданов не просто покровительствует ему, а ведет сложную стратегическую игру, встраивая его изобретения в существующую научную систему. Это был мудрый ход.

— Я согласен, Дмитрий Аркадьевич. И благодарен за поддержку.

— Так, — Жданов потер руки. — Тогда займемся подготовкой документов. И, Лев… — он посмотрел на Ивана поверх очков, — будьте осторожнее с высказываниями. Мне донеслись слухи, что вы позволяете себе… скептические замечания о некоторых политических процессах.

Иван похолодел. Донос поступил быстро. Возможно, это была работа Леши, а возможно — кто-то другой.

— Я понимаю, — кивнул он. — Больше не повторится.

Выйдя от Жданова, Иван направился в свою старую, маленькую лабораторию, где они начинали работу с пенициллином. Здесь, в тишине и уединении, он достал свой блокнот и снова открыл список лекарств, которые должны были изменить историю.

К уже имевшимся пунктам он добавил новые, тщательно взвешивая, что может быть реализовано в ближайшие годы:

«Сульфаниламиды», — вывел он первым пунктом. «Пронтозил» Домагка. Первые настоящие антибактериальные препараты. Немцы уже вовсю работают, но в СССР их еще нет. Нужно подкинуть идею Ермольевой или Жданову. Химическая структура относительно проста.

«Антигистаминные препараты» — для борьбы с аллергическими реакциями, шоком. В 1937 году французы синтезируют первый препарат этой группы. Можно попытаться ускорить.

«Противосудорожные» — фенобарбитал уже известен, но нужны более совершенные средства для лечения эпилепсии и последствий черепно-мозговых травм, которых на войне будет множество.

«Синтетические заменители плазмы» — препараты на основе полиглюкина. Спасение для раненых с большой кровопотерей, когда донорской крови не хватает.

«Витамины» — массовые авитаминозы были бичом и армии, и гражданского населения. Промышленный синтез витамина C, B1…

«Стрептомицин» Ваксмана. Для лечения туберкулеза. Сейчас от чахотки умирают пачками. Это будет революция.

«Антикоагулянты». Гепарин. Нефракционированный. Для профилактики тромбозов после ранений и операций.

«Противомалярийные препараты». Хлорохин. Война будет не только на севере.

«Анальгетики». Не только морфин. Нужно что-то менее аддиктивное. Может, подтолкнуть к изучению структуры… но здесь надо быть крайне осторожным.

Он сидел, погруженный в свои мысли, когда дверь скрипнула. На пороге стояла Катя.

— Я знала, что ты здесь, — тихо сказала она. — Ты всегда приходишь сюда, когда тебе нужно подумать.