Медведев. Пограничье (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

Мысль о том, как бы не угодить в каторгу, продолжала зудеть, но наконец-то, среди мрачного вороха предположений и безвыходности, вспыхнула одна, вполне себе внятная идея. Я даже позволил губам растянуться в довольную улыбку. Пусть план был сырой, пусть опасный — но это уже хоть что-то. А значит, сегодня этим и займусь.

Я остановился, огляделся. И только теперь заметил, что тропа, по которой я шёл, изменилась. Ноги сами свернули, пока я витал в мрачных размышлениях, и теперь я стоял на почти незаметной боковой дорожке. Влажная хвоя пружинила под подошвами, воздух стал прохладнее, тянуло землёй, сырой древесиной и старым, уже остывшим костром. Где-то в стороне ухнул филин, приглушённо, как будто пытался о чем-то меня предупредить.

Но было тихо. И удивительно спокойно.

Между двумя толстыми соснами, в просвете стволов, вдруг мелькнул блик от огня. Я, не раздумывая, шагнул ближе — и вышел на узкую полянку, почти идеально круглую, будто лес сам расчистил её под важную встречу. В центре её, окружённый тенью деревьев, горел костёрок. Огонь был неяркий, но устойчивый, как будто кто-то подбрасывал в него точно выверенные поленья нужной породы.

У костра на поваленном дереве сидел седой, сухощавый дед. На нём была выцветшая серая рубаха, перетянутая в поясе ремешком, и простые холщовые штаны. В руке он держал трубку, из которой лениво струился сизый дым. Взгляд у него был усталый, внимательный. Такой взгляд, будто он видел этот костёр уже сотню раз, и всё же находил в нём что-то новое.

Возле его ноги, чуть сбоку, стояла прислонённая к стволу дубина. Внушительная. С такими, пожалуй, положено бегать за медведями. Или за тем, кто хуже медведя.

Митрич, а это, конечно же, был он, не шелохнулся, пока я стоял на краю поляны, словно примеряясь — подойти или оставить его в покое. Но он вдруг, будто почувствовав мой взгляд, поднял глаза и уставился прямо на меня. Улыбнулся. Устало, чуть иронично, по-доброму. Пригладил усы, кивнул самому себе и лениво махнул рукой, приглашая подойти.

Глава 22

В ночном лесу…

Я понял: маскировка раскрыта. Бесполезно было стоять и притворяться частью пейзажа. Так что я вздохнул и вышел из тени деревьев, приблизился к костру, остановился напротив и склонил голову в приветствии:

— Мир вашему дому, мастер Митрич.

— И тебе долгих лет, юный князь, — отозвался старик и выпустил в сторону леса плотное колечко дыма. — Никак на прогулку перед сном отправились?

Голос у него был мягкий, с хрипотцой, словно у старого рассказчика, привыкшего говорить мало, но по делу.

Я кивнул. Не споря и не оправдываясь.

— И сбился с тропы, — произнёс леший спокойно. Не спрашивая. Скорее, утверждая, как нечто очевидное.

— Сам не заметил, — признал я с лёгким вздохом. — Я без злого умысла. Тут тихо… спокойно. И думается лучше.

Митрич коротко хмыкнул, пыхнул трубкой, выпуская в темнеющее небо кольца сизого дыма. Они медленно поднимались к верхушкам сосен, теряясь в их ветвях.

— Дело хорошее, подумать-то, — сказал он наконец. — Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

Я сел рядом, на ствол дерева, упавшего, похоже, много лет назад. На удивление, оно оказалось сухим и чуть тёплым, будто само предлагало отдохнуть. Спина сразу расслабилась, плечи отпустило. Я посмотрел на костёр.

Митрич же неспешно наклонился, подбросил несколько веток, и пламя радостно вспыхнуло, приняв подношение. Огонь зашептал, засуетился, стал скользить по тонким сухим ветвям с голодным удовольствием.

Мы помолчали. Спокойно, без напряжения. Ни один из нас не стремился заговорить первым.

Пламя плясало, отражаясь в глазах старого лешего. В его зрачках горели отблески костра, но в какой-то момент в этих бликах промелькнуло что-то большее. Будто на миг ушла людская личина, и проступила истинная природа — старая, лесная, сильная, чужая. И всё же… не враждебная. Пугающе честная.

Но уже через секунду всё снова стало привычным: седой дед, выцветшая рубаха, улыбка с прищуром. Будто бы ничего и не было. Но я видел. И это заставило меня держать спину чуть прямее, а голос внутри головы на миг стих.

— Спасибо за то, что лес проверили и убедились, что упырей не осталось, — сказал я после короткой паузы, чтобы нарушить молчание. Голос получился спокойным, но в нём всё же прозвучала благодарность — без лишней торжественности, по-простому.

Митрич чуть наклонился вперёд, ковырнул в костре палкой, поправляя ветки, чтобы не дымило, а горело ровно. Огонь послушно затрещал, затянулся ярче.

— Я понимаю, что с людьми лучше в ладу жить, — размеренно, будто взвешивая каждое слово, отозвался он после небольшой паузы. — Сегодня я вам помогу, завтра вы мне. Так и выстраиваются добрососедские отношения.

Голос у него был тёплый, почти как у старого деревенского соседа, который всё видел, всё знает, но никого не торопит. Я кивнул, глядя в огонь.

— И за отвар спасибо, — продолжил я.

Митрич улыбнулся уголком рта, будто похвалили не его, а какого-нибудь смекалистого родственника.

— Пейте с удовольствием, — спокойно произнёс он. — Я ещё сбор передам. Есть у меня один — для ночей, когда мысли тревожат. Иной раз лучше сна, потому как даёт покой, а не забытьё.

Я немного помолчал, подбирая слова, бросив в огонь небольшую сухую веточку. Та ярко вспыхнула, будто тоже хотела сказать что-то по теме. Наконец, я выдохнул и продолжил:

— Сегодня ко мне приезжал один представитель товарищества лесоперерабатывающих мануфактур. Хочет поставить несколько мануфактур у болот.

Митрич приподнял бровь, потом усмехнулся, чуть прикрыв глаза, будто услышал старую, до боли знакомую песню.

— Хитры промышленники, — произнёс он. — Там редкая северная берёза растёт. Прочная, легкая. Долго хранится, не коробится, не ведёт. Её давно присмотрели. Одно время мои лесовики там часто дежурили. Браконьеров гоняли, кору считали, следы отмечали. А потом вроде стихло. Я уж думал — успокоились. А они, значит, решили с другого края зайти… И официально всё оформить, с печатями и бумагами, — хмыкнул он и снова затянулся трубкой.

Я кивнул, начиная понимать, в чем дело. Северная береза была изкорослая, но очень ценная. Из неё делали мебель, музыкальные инструменты, и кое-что ещё, что приносило хорошую прибыль.

Митрич тем временем обернулся ко мне, смотря чуть пристальнее. В его взгляде не было упрёка — только живой интерес, настороженность и что-то вроде лёгкого испытания.

— А вы что ответили, князь?

— Пока ничего, — протянул я, сдвигая брови. — Но их представитель очень настойчив.

— Угу, — кивнул леший. — Бывает. Настойчивость — первый шаг к беде, если разум за ней не поспевает.

Он говорил без нажима, как бы между делом. Но я уловил в его голосе осторожное предупреждение. Не злое, скорее отеческое. Как будто намекал: посмотри внимательнее, прежде чем подпишешься под чужими словами.

Митрич насупился. Линия бровей у него стала тяжёлой, словно сама природа выразила через него тревогу.

— Большое количество людей в лесу очень много шума вызывает, — произнёс он после паузы, неспешно, будто подбирая каждое слово. — Лес такого не любит. И ему плевать, кто там подписывал бумаги. Пилить эти ваши люди будут не как местные. Наши понемногу берут, и сами потом сажают. Чтобы не иссякло. Чтобы было, что детям оставить. А от промышленников только мертвые делянки остаются. Мусор. Обломки. Пепел.

Я чуть подался вперёд.

— А если эта берёза… ну, если разработка будет выборочной, только в определённых зонах?

Но Митрич покачал головой. Усталое движение, не злое, а скорей горькое.

— Поймите, князь, — сказал он тише, — даже если я добро дам, в лесу да на болотах не только мы живём. Здесь много старого народа. Древнего. Иной раз и я сам их стороной обхожу. А для некоторых та самая северная берёза — не просто дерево. Священное оно. Живое. Как оберег.

Он помолчал, вглядываясь в костёр. Пламя плясало, точно отражая сказанное.