Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

Матвей Иванович замер, картина хивинских садов, зеленью которых он все это время любовался, исчезла на время как мираж. Ему вдруг открылось, будто окно распахнулось, что превратился в Фигуру. Он даже поежился — еще несколько лет назад ему бы в голову не пришло прыгать через Зубова, через политическую экспедицию, лезть в большую дипломатию.

«Растем, однако», — удовлетворенно подумал он, пытаясь вычеркнуть из души обиды последних лет. Опалу, костромскую ссылку, неправедный суд, обвинения в воровстве у своих полков, завершившееся заключением в равелин. Его — того, кто свои личные средства тратил на казаков, — обвиняли в казнокрадстве!

Платова перекосило от этого воспоминания, пальцы, вцепившиеся в камень, свело судорогой. От затаенной боли, от дикой злости на порушение его хозяйства, его конезаводов сердце забилось в груди раненой птицей.

Он часто задышал, пытаясь успокоиться. Мучительно захотелось выпить горчичной водки. Усилием воли он подавил вспышку гнева на царскую власть, хотя на мгновение мелькнула мысль-воспоминание о Стеньке Разине, сотрясателе устоев российских, об атамане Кореле, взявшего Москву для Лжедмитрия. Дон все помнит, Дон ничего не забыл. Ничего не простил…

Итак, Хива.

Как ее обустроить?

Рабство — запретить. Кто будет сопротивляться, тех пиками. И первых — туркменов. Даже тех, кто заявляет о себе, как об оседлых. Ни у кого из них нет мозолей на руках от мотыги — только от поводьев и шашки. Рабы на них работают, сами не горбатятся на полях. Стереть их с лица хивинской земли — воздух тут чище станет.

Дальше хан. Нужен свой, из Чингизидов, иначе ни узбеки, ни сарты, ни даже жидовины не поймут и не примут новой власти. По крайней мере, на первое время. Черехов шепнул: есть человечек на примете, из казахского султанского рода, никто за ним не стоит, будет нам слугой, послушным русской воле. Присягнет на Коране публично в вечной верности. Почему бы и нет? Придется убедить Орлова, но дело того стоит. Того глядишь, замахнемся на принятие в русское подданство всего Хивинского ханства.

Идем дальше.

Деньги и подати. Платов в экономике ни черта не ведал, Адама Смита не читал, но своим внутренним чутьем крепкого хозяина понимал, что без рабства заскрипит колесо хивинской арбы, даже голод возможен. «Плевать!» — отмахнулся он. Как там Черехов сказал? Жить захочешь, не так раскорячишься?

Петр… О чем не подумай, везде он…

Люб сотник сердцу, боевой хлопец.

— Черехова ко мне! — крикнул атаман ординарцам.

Пока сотника поджидал, снова крутил в голове и так, и этак куда более насущные вопросы — кем восстанавливать прореженные полки, где лошадей набрать, чтоб Войско голову подняло, за счет чего восполнить убыль боеприпасов, как улучшить местный порох, что с пушечным литьем, как приодеть поизносившиеся сотни, сколько времени дать на роздых, сколько сил выделить в охрану золотых караванов, кои повезут в Россию богатую добычу? Простые, понятные вопросы для любого генерала, для военного человека, далекого от политики. Куда девать таборы бывших рабов — вот это загадка для пытливого ума…

— Вызывали, Матвей Иванович? — раздался голос Петруши.

— Сам ко мне просился на встречу. Чего хотел?

— Два вопроса. Во-первых, хотел разрешения просить взять в свою сотню 11 человек из урус-сардаров. Они хорошо показали себя в бою, от опасностей не бежали. Нескольких огненному бою подучить, а пикой управляться ни один не может. Зато будто-то с саблей родились…

— Бери, коль охота. Я давно полковникам приказал полки пришлыми пополнять, а впишут их в реестр или нет — это мы на Дону решим, когда вернемся. Так что в сотнях теперь кого только не увидишь — даже туркменов. Давай свой второй вопрос.

— Вот!

Сотник протянул на ладони красный камень размером с ноготь большого пальца. Платов недоуменно на него посмотрел.

— У денщика своего забрал, — честно признался Петр. — В крепости, говорит, к рукам прилипло. Когда я до хранилища с казной добрался, обнаружил, что многое успели растащить. И не только наши казачки, но и ханские слуги, и женщины из гарема. Кое-что заставил вернуть, но явно не все.

— Это рубин, — пояснил атаман. — Оставь себя. В рукоять сабли вставь, будет тебе напоминание о Куня-Арк. Нам тебя снова надо бы награждать, да нечем. Орлов бы твое представление к Георгию подписал. Да только император его по сути упразднил.

По лицу Платова скользнула тень недовольства, но большего он себе не позволил о Павле. Расспросил про Мамаша, приказал, чтобы явился к нему.

— Бокова тут оставим главным, а твой киргиз будет помогать.

— Значит, скоро в поход? — понимающе кивнул Черехов.

— Не спеши, торопыга. Раньше осени не двинемся. Летнюю жару принимай во внимание — нам к Бухаре через пустыню придется пробираться.

Черехов явно порывался что-то сказать, но сдерживался. Платов поощрительно молвил:

— Выкладывай, что на уме.

— Поспешить бы нам. А вдруг из столицы придет приказ свернуть поход? В таком момент, когда вот она, Бухара, рядом, только руку протяни. До и не только она одна — еще и Самарканд, Коканд… Это ж какие богатства нас там ждут…

— Губу закатай. Золото и драгоценные камни, все в казну пойдет.

— Все? — разочарованно, но с оттенком фальши протянул Петр. — А если дальше на юг пойдем? Вот где настоящая золотая жила!

Платов еле сдержался, чтобы не проговориться о подлинной цели похода. «Все, что в Индии добудете, все ваше будет», — так царь обещал Орлову, а тот Платову рассказал. Это воспоминание вспыхнуло в Матвее Ивановиче электрическим разрядом, когда он разглядывал горы монет в ханской казне. А сейчас Черехов, сам того не подозревая, напомнил. Змей искуситель!

* * *

Украшать боевое оружие драгоценным камнем мне не хотелось. О другом мечталось, о добром булатном кинжале, тем более что я заказал себе все ж таки черкеску и хотел, чтобы с ней все было «по фэн-шую». Какая черкеска без камы? Я расспросил местных с помощью Есентимира и узнал, что в соседнем махалля проживает оружейник из Герата, умеющим работать с вутцем, как называлась индийская булатная сталь. Направился к нему вместе с проводником, как только выпала свободная минута.

Поблизости от нашего расположения и, возможно, благодаря ему улицы возвращались к мирной жизни. Появились женщины-узбечки в тюрбанах консуом, закутанные в плотные, несмотря на жару, темные одежды и таскавшие на плече тяжелые кувшины с водой. Забегали мальчишки-разносчики, предлагая теплые лепешки и айран с колотым льдом. Оттуда только брали в такую жарищу? С ледников? Из пригородов приезжали арбы с дровами. Возобновил работу продуктовый рынок.

Мастер оказался не афганцем, как я себе представлял, а настоящим индусом родом из Хайдарабада. Он вышел ко мне с извинениями, что не может сейчас говорить о делах, хотя кинжал изготовить для него не трудно.

— Пройдите во двор, разделите с нами чай. Ваш соотечественник привел моего земляка, — любезно предложил мне оружейник.

Отказываться от приглашения не стал и, к моему удивлению, застал под айваном странную компанию — Волкова и того самого драгомана с красной точкой на лбу, которого я увидел в караване из Оренбурга. Все были настолько увлечены разговором, что не сразу заметили мое появление.

Теплая компания сидела на подушках. Перед ними на прохладном глинобитном полу была расстелена полоса ткани, на которой стояли пиалы, вазочки с медом, пахлавой и наштаком — местной сладостью, напоминающей чурчхелу, только разобранную на звенья.

Меня пригласили присоединиться. Хозяин налил для меня пол-пиалы чая — вежливый жест, подсказывающий гостю, что его не торопят покинуть дом. Убедившись, что с мной все в порядке, мастер-оружейник продолжил свой рассказ, и мне сразу стал понятен интерес Федора Исидоровича, причем я не исключил, что он, по всей видимости, выполнял поручение Платова. Почему? Да потому что разговор шел о караванных путях в Индию, а булатник, как ни странно, обладал энциклопедическими познаниями в этом вопросе.