Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов. Сталин не моргал.

— И что же вы обнаружили?

— Что Ольга Сафронова — приемная дочь профессора Виноградова, вашего личного врача. И что на ее квартиру почти одновременно со мной явился вооруженный мужчина. Вероятно, чтобы ликвидировать ее, как и было обещано Сафронову. Мне удалось его обезвредить и передать органам.

Я сделал паузу, глядя прямо на вождя. Он кивнул.

— Я действовал по своему усмотрению, товарищ Сталин. Возможно, превысил полномочия, но не мог поступить иначе. Оставлять женщину и ребенка в качестве мишени для вражеской агентуры я счел недопустимым.

Сталин медленно достал свою знаменитую трубку и папиросную коробку. Доставая папиросы, он разламывал их, а табаком набивал трубочную чашу. Его движения были размеренными и точными.

— Вражеская агентура… — протянул он, чиркая спичкой о коробок. — Вы уверены, что это именно вражеская агентура, товарищ Жуков?

Дымок поплыл к потолку.

— Сафронов перед смертью произнес первые буквы фамилии «Су…». Ранее начальник особого отдела армейской группы майор госбезопасности Суслов предупредил меня о возможном покушении в поезде. Вот и все, что мне известно, товарищ Сталин.

Я не стал говорить о своих сомнениях. Прямо заявить вождю о том, что я подозреваю в заговоре против меня сотрудника органов государственной безопасности, значит запустить процессы, на которые я не смогу влиять.

Сталин выпустил струйку дыма, его лицо скрылось в легкой дымке.

— Вы прямолинейны, товарищ Жуков. Слишком прямолинейны. Иногда это — хорошо. Иногда — опасно. — Он раскурил трубку. — Семья профессора Виноградова будет защищена от любых посягательств. Об этом лично позаботится товарищ Берия.

Мне показалось, что при упоминании имени Берии, в голосе вождя прозвучала тонкая, ледяная ирония. Вот только непонятно, в чей адрес.

— А что касается майора Суслова… — Сталин взял со стола какой-то листок, бегло просмотрел его и отложил в сторону. — Он будет заниматься другими вопросами. Более подходящими для него.

Это прозвучало, как приговор. Опять же, непонятно — кому? Хозяин помолчал еще несколько минут, попыхивая трубкой, затем продолжил:

— Вы поступили как настоящий командир, товарищ Жуков, который отвечает за своих людей. Даже за тех, кто оступился. — Он снова посмотрел на меня, и в его взгляде появилась тень чего-то, что можно было принять за уважение. — Это весьма ценное качество. Однако не забывайте — на войне, а мы всегда на войне, иногда приходится жертвовать малым ради большого.

— Понимаю, товарищ Сталин.

— Я надеюсь, что понимаете. Ибо цена ошибки будет расти. С каждым вашим новым назначением. Кстати, о назначении… Есть мнение, что вам нужно поработать в столице. В Наркомате обороны. Для начала займитесь подготовкой к совещанию с представителями нашей доблестной Красной Армии и советской промышленности. Вам выделят кабинет и штат сотрудников. Кроме того, я наделяю вас самыми широкими полномочиями по привлечению к работе всех, кто вам понадобится. Вопросы есть?

— Только один, товарищ Сталин.

— Слушаю вас.

— Кому я должен передать командование пятьдесят седьмой армейской группой?

— Об этом можете не беспокоиться, товарищ Жуков. Штерн уже принял соответствующие меры. А у вас нет времени мотаться туда сюда и задерживать диверсантов по поездам… До свидания, Георгий Константинович. Приступайте к своим новым обязанностям.

— До свидания, товарищ Сталин!

Я вышел, чувствуя, что спина под рубашкой и кителем намокла от холодного пота, словно только что прошел через минное поле, где один неверный шаг мог стоить если не жизни, то свободы. И все-таки — прошел. Выжил.

Более того, кажется, заработал нечто большее, чем просто одобрение. Я получил кредит доверия, выплачивать который придется с немалыми процентами. И теперь мне предстояло готовиться к новому сражению, противниками в котором будут не японские генералы, а свои же маршалы и наркомы.

Номер, в который я вернулся спустя полчаса, тонул в полумраке. Я стоял у окна, глядя на огни ночной Москвы, но не видел их. Перед глазами стояло невозмутимое лицо Сталина, его испытующий взгляд.

«Цена ошибки будет расти. С каждым вашим новым назначением…»

Эти слова висели в воздухе, как запах грозы. Он не просто принял мой доклад. Он проверил меня на прочность, на лояльность, на способность действовать в серой зоне, где враги и союзники меняются местами. И, кажется, остался доволен.

Раздался тихий стук в дверь.

— Войдите.

Вошел Воротников с подносом в руках.

— Георгий Константинович, чай.

— Спасибо, Миша. Я бы еще поужинал. Закажи что-нибудь в ресторане.

— Хорошо.

Снова оставшись один, я сел за стол, взял стакан в подстаканнике. Отхлебнул чаю. Мысли невольно возвращались к предстоящему совещанию в Кремле. Я понимал, что оно будет нелегким, даже при явном покровительстве вождя.

Наверняка там соберутся Ворошилов, Буденный, Кулик — мастодонты Гражданской войны, для которых кавалерийская лава была священной коровой. Им я должен буду доказывать необходимость танковых корпусов, массовой моторизации, превозносить роль авиации, реактивных минометов и нового обмундирования.

Они будут сопротивляться, увидев во мне выскочку, опасного новатора, помня о том, что недавно был ликвидирован такой же новатор, по фамилии Тухачевский, военачальник куда более популярный в народе, нежели скромный комкор Жуков.

А с другой стороны — Берия. Его «плодотворное сотрудничество» вполне могло оказаться удавкой на шее. Не он ли продемонстрировал, что может дотянуться до меня, где угодно. Его поддержка была нужна, но она же могла сделать меня заложником.

Я развернул газету. Моя фотография. «Герой Гражданской и Халхин-Гола». Народная любовь, которая, как показала судьба того же Тухачевского, не может защитить, если слова разойдутся с делами. Вернулся Воротников, но не с ужином, а с пакетом.

— Георгий Константинович, вам пакет. С курьером из НКВД.

Он протянул мне небольшой плотный конверт без каких-либо опознавательных знаков. Я взял его. Конверт был тяжелым.

— Курьер ждет ответа?

— Нет, сразу уехал.

Я вскрыл конверт. Внутри лежала папка с грифом «Совершенно секретно» и маленькая, изящная коробочка. В папке — краткое досье на участников предстоящего совещания: Ворошилов, Буденный, Тимошенко, Шапошников, Кулик. Не сухие биографии, а разные любопытные детали, слабые места, связи. Подарок от Берии.

Я открыл коробочку. Внутри на бархате лежал портсигар из темного металла. Я щелкнул замком. Внутри, на белой эмали, была выгравирована лаконичная надпись: «Победителю от Л. Б.»

На первый взгляд — изящный сувенир, но в его тяжести, в холодном блеске металла читалось иное послание: «Я всегда рядом. Помни о наших договоренностях». Я отложил портсигар, второй подарок от Лаврентия Павловича. Он обжигал пальцы.

— Миша, достань мою полевую форму. Ту, что с Халхин-Гола.

— Собирайтесь выйти?

— Да. Передумал ужинать в номере. Лучше — в ресторане. И ты составишь мне компанию.

Харбин, штаб-квартира Кэмпэйтай

Кабинет был затянут сигаретным дымом. За столом напротив Танаки сидел не Масато, а незнакомый полковник, лицо которого, казалось было высечено из гранита. На столе лежала папка с грифом «Совершенно секретно».

Танака сидел прямо, его поза была безупречной, но внутри все сжалось в ледяной ком. Он уже понимал, что его вызвали не для отчета. Его вызвали на допрос, который еще неизвестно, чем кончится.

— Капитан Ватанабэ, — голос полковника звучал ровно, безразлично, будто скрип двери в морге. — Ваша работа по выявлению недостатков в перевозках впечатляет. Поистине, у вас орлиный глаз.

— Служу Императору, — отчеканил Танака.

— Служите? — полковник медленно открыл папку. — Интересно. Очень интересно. Вот, к примеру, ваше донесение о странностях в перемещении 18-го полка перед последним наступлением. Вы отметили, что это может указывать на подготовку вражеской агентуры к диверсиям.