Японская война 1905. Книга восьмая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

Не знаю, случайно его забыли или кто-то специально добавил, но вышло отлично. Его звонкие постукивания словно окончательно оживили картинку, и даже я перестал обращать внимание на неточную склейку или поплывшие пропорции. Броневик на самом деле полз по чужим улицам, первый город сменился вторым, третьим, а потом башня «Громобоя» медленно развернулась, нацелив ствол прямо в кадр. Склейка, крупный план, когда камера как будто бы заглядывает внутрь ствола, выстрел. Пламя во весь экран и восторженные крики со всех сторон. Знали бы они, как на самом деле это снималось на том допотопном оборудовании… Без зума, с осторожными расчетами, куда поставить камеру — и то в итоге пришлось все переделывать раз десять, пока не догадались снять не сам выстрел, а его отражение. Зато какой эффект!

— Вот эта да! Прямо бах! Как вживую! — солдаты радовались словно дети.

— Ты видел, как местные махали нашему «Грому»? — а кто-то пытался обращать внимание на детали, и да, забавно вышло. На самом деле люди махали продавшему нам пленку оператору, а получилось, что броневику.

— А мне пламя понравилось, — рассуждал еще один басом. — И как только сделали? Все черно-белое, а это красное! Даже водой плеснуть захотелось.

Все вокруг засмеялись. Тоже мелочь, но цвет в фильме в 1905-м — это ручная работа. В прямом смысле слова: пленку берут и кадр за кадром ручками раскрашивают в нужные цвета. Сложно. Но оно того стоит — последний штрих явно добавил эмоций, и пусть этот мини-фильм не нес какого-то особого смысла или драмы, но люди уходили воодушевленными.

Солдаты и офицеры, словно на время забыв про погоны, дружно шли и обсуждали фильм. Броневик в чужих городах — и они представляли в красках, как это скоро должно случиться на самом деле. Не выматывающие тренировки, не десятки тысяч врагов, подступающих к Новому Орлеану. Всего один фильм, не самый умный, не самый сложный, но в 1905 году даже этого хватило, чтобы тронуть людей за самое сердце. Чтобы они поверили в себя, в нас, в будущую победу.

Хорошо-то как.

И когда все стало настолько плохо?

Теодор Рузвельт-младший ходил из стороны в сторону, словно пойманный в клетку дикий зверь. А ведь еще недавно он считал, что это вторжение не такая уж и проблема. Что его даже можно использовать, чтобы взять власть недрогнувшей рукой и сделать Северо-Американские Штаты еще сильнее. Он ведь на самом деле любил свою родину, но, кажется, именно при нем ее ждет чуть ли не самое суровое испытание в ее истории.

Чертовы европейцы, чертовы торгаши и чертовы вояки. Первые делают вид, что будто бы без всякого злого умысла усиливают свой контингент рядом с его домом! И ведь не ответишь — еще с ними воевать не хватало. По крайней мере пока. Приходится улыбаться, понимающе кивать и делать вид, что веришь в безумные объяснения об усилении обороны собственных территорий и потоке бандитов, согнанных с привычных мест мобилизацией и погромами. Чушь.

— Чушь! — рявкнул Рузвельт вслух, схватил со стола бокал, но не стал пить, а постарался сжать его изо всех сил. Чтобы сломать, разрушить, уничтожить хоть что-то…

Не получилось. Он пришел в еще большую ярость и швырнул бокал в стену. Мельчайшие осколки и капли полетели во все стороны, забрызгав лежащую на столе папку с принесенными ему на подпись документами. Много заумных слов, за которыми скрывалась суровая правда жизни. Спонсоры партии и прочие дельцы, готовые давать деньги на войну, хотели гарантий. И принять в их качестве они готовы были только власть.

Сотни законов и актов, которые развяжут им руки в отношениях с рабочими, придавят конкурентов — фактически любое решение правительства станет для корпораций не обязательным к исполнению, если будет нарушать их свободы. В каком-то смысле они по-своему копировали английский «Билль о правах» 1689 года, только ограничивающий не монарха, а само государство, ставящий деньги выше закона.

Все это придется подписать, но… Однажды придет и их время.

И когда же Першинг раздавит эту гадину Конфедерацию⁈ Ему собрали столько солдат, столько пушек, столько техники, а он не спешит. Рузвельт даже пару раз лично писал своему генералу и торопил, но тот упирался, несмотря на их добрые отношения. Уверял, что в случае оплошности и спешки Макаров сможет обойти их фланги, и даже сотни тысяч солдат не смогут ничего изменить.

— Надеюсь, вы с хорошими новостями? — Рузвельт услышал шаги и повернулся к заглянувшему в кабинет Уильяму Тафту. Военный министр был бледен от недостатка сна в последние месяцы, но как будто пободрее, чем обычно.

— Если вы про наступление, то у Нового Орлеана пока не удалось добиться прорыва, однако… Русские решили сами попробовать прорвать наши ряды. Учитывая, что им это не удалось, когда они были свежи и полны сил, сейчас это выглядит уже как жест отчаяния. В штабе почти все считают, что это агония. Генерал Макартур просит подкреплений, чтобы бросить их в ответную атаку, как только русские выдохнутся…

Рузвельт сначала слушал министра, заражаясь от него энтузиазмом, но потом его зацепили последние слова.

— В смысле подкрепления? Разве у него не было с собой почти сто тысяч⁈ Против пяти тысяч русских!

— Прошу прощения, но они нагнали в окопы почти двести тысяч луизианцев. Те поверили вранью русской пропаганды, и половина готова копать окопы даже под падающими снарядами, а другая — умирать в них. Именно поэтому штурм города так затянулся.

— Что ж, если пара дивизий поможет побыстрее завершить этот кошмар… Можно их и послать.

— От Першинга будет перекинуть непросто, так что лучше из наших резервов, что прикрывают север страны.

— Вы забыли про войска Британии в Канаде и их флот, якобы случайно вставший на зимовку в Ньюфаундленде?

— Англия не нападет.

— Пока у нас есть войска про запас — нет. А вот полагаться на их честное слово я бы не стал!

Рузвельт увидел в зеркале, что покраснел, но ему было плевать. Тафт тоже начал распаляться, и уже через пять минут они чуть ли не кричали друг на друга.

— Это была ваша ошибка! — тыкал пальцем военный министр. — Вы настояли на атаке именно на Орлеан, хотя штаб предлагал, что проще будет пойти сначала на Сан-Антонио, отрезать Луизиану…

— Мне-то не надо врать! Предлагали вы… Мямлили! Положили на стол десять вариантов и глаза отводили — мол, все хороши. Сейчас-то задним умом понятно, что эта социальная революция Макарова была лишь яркой приманкой. Но даже так — нельзя было такое прощать! Напади мы на Техас, когда еще стояла Луизиана, и остальные южные штаты нас бы не поняли.

— И опять из-за политики армия льет кровь!

— Это ваша обязанность! Как и побеждать! А где победы?

— Всего шесть дивизий, и мы сомнем Орлеан. Еще хотя бы две, и мы доведем дело до победы до конца месяца.

— Уже шесть?

— Хватит двух!

— Черт с вами, берите! — Рузвельт не выдержал и махнул рукой. В конце концов, с луизианской язвой на самом деле не стоило затягивать. — Но что там с Першингом? Ваше мнение, когда он будет готов действовать?

— Мы создаем плацдармы, подтягиваем силы, ищем места, где русские не смогли нормально закрепиться…

— И пока не находите.

— Не находим, но общая протяженность всех фронтов в Калифорнии уже перевалила за тысячу километров. Рано или поздно, но им просто не хватит сил на все направления. Наши агенты доносят, что мирная жизнь в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе уже замерла — всё и все работают только на армию. Долго так не продержаться. А уж когда подойдет Макартур, открывая третий фронт… Это станет последним гвоздем в крышку их гроба.

Настроение Рузвельта начало улучшаться, когда к нему заглянул еще один гость. И в отличие от Тафта Джон Уилки выглядел крайне встревоженным.

— Может быть, вы лучше зайдете позже? — Тафт смерил нового гостя недовольным взглядом. Он никогда не жаловал главу секретной службы и любил повторять, что те были созданы для борьбы с фальшивомонетчиками, вот ими и должны заниматься.