Бастард Александра 2 (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus"

Веду взглядом далее и вижу маленького кудрявого человечка с короткими ручками и пухлыми ладошками. Это посол Птолемея, афинянин Дионисий. Он прибыл в Сузы уже неделю назад, но все это время я не принимал его. Решил: пусть потомится в ожидании, глядишь, лучше осознает, кто есть кто. Сегодня его позвали на прием, и перед представлением нового судебника ему дали возможность произнести приветственную речь и передать дары Птолемея.

В той официальной части своего послания Дионисий наговорил много красивых, но ничего не значащих фраз и не сказал главного — признает ли Птолемей себя подданным царя Геракла или нет? Это было ожидаемо и означало только одно: Птолемей желает поторговаться. Я не имею ничего против; если есть возможность договориться, то почему бы и нет! Поэтому я уже дал указание привести посла в мой кабинет сегодня вечером, сразу после приема и пира.

Оторвав взгляд от бумаг, встречаю входящего Эвмена и посла. Несмотря на духоту в моем кабинете, Дионисий кутается в темно-зеленый гиматий, и одно это уже говорит о том, что на душе у грека неспокойно.

Я знаю, что слух о моей жестокости и своенравности успел разлететься по Ойкумене, и кто-то, наверняка, эти слухи подогревает, мол, смотрите, какой это человек — казнит сотнями, рубит головы по своей прихоти, не считаясь с законами.

«Наверное, поэтому бедолага так и нервничает, — оцениваю бледность и нервозность посла, — думает, а вдруг его слова не понравятся злобному тирану и тот скормит его крокодилам!»

Предлагаю гостям сесть, чем снова вызываю у посла неловкость. Он же грек: по его представлениям, либо он стоит перед тираном, не сгибая колен, либо уж возлежит в дружеской беседе. Третий вариант Дионисий не рассматривал, и потому ненадолго замер у кресла, озадаченно переводя взгляд с меня на Эвмена и обратно.

— Садись, посол! — помогаю ему с выбором. — Это всего лишь кресло, а не какая-нибудь хитроумная азиатская штуковина, ущемляющая дух свободного афинянина.

Уловив в моей иронии насмешку, Дионисий набычился, но в кресло сел и, поерзав в нем пару секунд, нашел-таки приемлемую для себя позу.

Все эти телодвижения настолько комичны, что мне приходится напрячься, чтобы не рассмеяться в голос. Я уже понял, что посол — личность обидчивая, а оскорблять его в мои планы не входит, во всяком случае раньше, чем я услышу предложения Птолемея.

Мне не верится, что столь властолюбивый человек, как Птолемей, решил отказаться от власти, но чем черт не шутит! Вдруг в нем взыграла совесть, как-никак друг детства «отца».

В таком настроении держу вопросительный взгляд на лице посланника, и тот, словно осознав, что увлекся всякой ерундой, вдруг покраснел и вскинул на меня глаза.

У меня на лице нарисована радушная улыбка, а голос полон располагающей мягкости.

— Итак, дорогой посол, чего же конкретно хочет твой господин?

При слове «господин» грек поморщился, но, совладав с собой, возражать не стал. Выдержав секундную паузу, он начал довольно торжественно:

— Автократор сатрапии Египет, Птолемей, послал меня к тебе, царь Геракл, дабы сказать, что он не хочет войны!

«Автократор… — не без иронии повторяю про себя, — так вот как Птолемей сейчас себя называет! На царский титул пока еще духу не хватает!»

Грек замолчал, ожидая вопросов, но я и не думаю ничего спрашивать, всем своим видом показывая: то, что ты сказал, — не предложение; ради этого не стоило тащиться сюда из Египта!

Еще один миг тишины, и Дионисий все же решается продолжить:

— Послав меня к царю Гераклу, великий стратег Птолемей надеется получить ответ на один мучающий его вопрос: принимать ли ему союз, предложенный Антигоном, или сохранить нейтралитет в неминуемой будущей войне?

Хитрый грек нарочно не упомянул, о какой войне идет речь, но зато четко акцентировал момент с Антигоном. Мол, вопрос о войне чисто гипотетический, ведь Птолемей хочет мира, и только мира.

Тратить время на пустые словесные игры мне неинтересно, и я спрашиваю прямо:

— Так чего же хочет ближайший друг моего отца, Птолемей, за свой нейтралитет?

От моей прямоты Дионисий вновь поморщился; ему явно нравится заворачивать смысл в десятки ненужных слов, но вопрос задан, и на него нужно отвечать.

— Всего лишь признание особых полномочий Птолемея в рамках сатрапии Египет. — Дионисий с умильной улыбкой сложил в замок свои пухлые ладошки.

«Другими словами, наш старинный приятель Птолемей хочет независимости! — иронично перефразирую для себя услышанное. — Независимости де-факто, а де-юре даже готов ограничиться званием сатрапа и не претендовать на титул царя».

Смотря на маленького грека, утопающего в огромном кресле, я думаю о том, что сейчас могу легко пообещать Птолемею всё что угодно. Пообещать — не значит жениться, и странно, что такой хитрован, как Птолемей, ради пустого обещания послал ко мне своего человека.

«Нет, скорее всего, попросят гарантий! Интересно, каких?» — мысленно успеваю сформулировать этот вопрос, но вслух же говорю другое:

— Если Птолемей преклонит колени и признает меня единственным и законным царем Великого царства, то я готов рассмотреть для него особые полномочия.

В ответ на мои слова афинянин покивал головой, мол, предварительная часть пройдена и пора переходить к основному вопросу. В его глазах вновь появилась опасливая настороженность.

— Слово царя дорогого стоит, никто не смеет подвергать его сомнению, — начал он осторожно, — но так уж повелось от наших пращуров, что государи всегда старались подтвердить свои обещания гарантиями. А что может лучше скрепить союз между великими людьми, чем родственные связи⁈

Он сделал паузу, и я успел задуматься: «Кого с кем Птолемей хочет поженить? У него вроде бы еще нет половозрелых дочерей, а у меня тем более!»

Афинянин же перевел дыхание, и в следующий миг, прямо скажу, удивил меня до крайности.

— Для прочности дружбы между царем и его сатрапом Птолемеем царь мог бы позволить ему жениться на своей матери Барсине, — произнес он и сразу же настороженно затих.

И есть отчего, честно скажу: от такой наглости я чуть не взорвался.

«Он хочет „мамочку“ в заложники!»

Понятно, что не от большой любви Птолемей жаждет получить Барсину. Тут видится сразу несколько подводных камней. Во-первых, в результате такого брака он становится братом царя, а во-вторых, зная, что «мамочку» я не подставлю, он хочет получить ее в качестве гаранта моего слова. Расчет Птолемея понятен, но само по себе предложение вопиюще чудовищно.

«Требовать мать в заложники! — все еще киплю негодованием. — Это уже чересчур! Хотя, практика отдавать детей в аманаты здесь обыденность, и если разобраться, то какая разница — кого отдавать: детей или мать!»

Неприятный аспект предложения еще и в том, что первой женой Птолемея была родная сестра Барсины — Артакама. С ней Птолемей давно развелся, и о судьбе ее ничего не известно. Запер он ее в отдаленном дворце или скормил крокодилам — никто не знает.

Теперь мне уже стало понятно, почему так нервничал грек, заходя в мой кабинет. Ему поручили озвучить, прямо скажем, непристойное предложение, и он справедливо опасался моей гневной реакции. Ведь сватовство не могло скрыть сути предложения: Птолемей требовал заложника как гарантию исполнения обещаний, и в этом крылось прямое оскорбление. Аманата может требовать только победитель — царь от своих сатрапов, а никак не наоборот!

Да, мне крайне не хотелось, чтобы союз Антигона и Птолемея реализовался в объединение их армий, но и идти на потерю лица тоже не следовало. К тому же отдавать Барсину на заклание я не собирался. Даже если у нее вдруг произойдет помутнение в голове и она сама захочет замуж за Птолемея, позволять ей этого не следует. Война с Птолемеем неизбежна — вопрос только, когда она случится! Что тогда будет с «мамочкой»?

В общем, обдумав всё как следует, я немного успокоился и решил не демонстрировать эмоций.

— Я мог бы разрешить этот брак, — начал я, возвращая на лицо радушную улыбку, — но беда в том, что после кончины моего отца Барсина дала обет безбрачия. Смерть любимого человека так потрясла ее, что она поклялась богине Иштар никогда более не позволять ни одному мужчине прикоснуться к своему телу.