Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Цех встретил его грохотом станков и любопытными взглядами рабочих. Он, волнуясь, начал рассказывать о шприце, о том, как это простое устройство спасает жизни. Говорил не о сложных медицинских терминах, а о понятных вещах — о времени, о чистоте, о здоровье их детей.

И увидел в глазах этих уставших, пропахших машинным маслом людей неподдельный интерес, а потом и восторг. После лекции к нему подошла пожилая работница, вытерла о фартук руку и крепко пожала его ладонь.

— Спасибо, сынок, — прошамкала она. — У меня внук в больнице лежал, так там этими твоими шприцами кололи. Говорит, бабка, совсем не больно. Спасибо тебе.

В этот момент Иван почувствовал, что его работа — не просто игра с историей. Она реально меняет жизни здесь и сейчас. И это чувство было куда ценнее любой грамоты из Кремля.

Лето принесло с собой не только тепло, но и долгожданную практику. На этот раз их направили в современную, хорошо оснащенную больницу на Выборгской стороне. И здесь Иван с Катей и Сашкой воочию увидели плоды своего труда. Их шприцы использовались повсеместно. Старшая медсестра, энергичная женщина лет сорока, с гордостью демонстрировала им журнал учета:

— Смотрите, молодые люди! С тех пор как ваши шприцы в обиход пошли, гнойных осложнений после полостных операций стало в разы меньше! Это же победа!

Они обходили палаты, и пациенты, узнавая «того самого студента, что шприцы придумал», благодарили их. Это была не показуха, а искренняя, простая человеческая благодарность. Да, медицина 1934 года была далека от совершенства, но она боролась. И они были частью этой борьбы.

Практика закончилась, и наступил тот редкий, ничем не омраченный вечер, когда Иван привел Катю к себе домой на ужин. Анна Борисова встретила девушку с распростертыми объятиями. За столом царила теплая, почти семейная атмосфера. Даже Борис Борисович заметно смягчился.

— Ну что, будущие светила медицины, — сказал он, отодвигая тарелку. — Планы на жизнь строите? Когда свадьбу-то играть будем?

Катя покраснела и опустила глаза. Иван улыбнулся и взял ее руку.

— После института, отец. Сначала учебу закончить надо. А там… а там видно будет.

— Правильно, — кивнул Борис Борисович. — Все в свое время.

Проводив Катю, Иван еще долго стоял на балконе родительской квартиры, глядя на темные очертания спящего города. Впереди был четвертый курс, диплом, новые открытия и новые битвы. Но сейчас, в этот тихий летний вечер, он чувствовал не тяжесть груза ответственности, а уверенность в своих силах. Он нашел свое место в этом времени. Нашел друзей, любовь, признание. И был полон решимости идти вперед, чтобы защитить все это от грозовых туч, которые он один видел на горизонт

Глава 23

Осень

Осеннее солнце, бледное и прощальное, заливало светом высокий кабинет профессора Жданова. В воздухе пахло старыми книгами, скипидаром от препаратов и возбуждением — тем особенным, научным возбуждением, которое витает накануне великих открытий. Иван стоял у окна, сжимая в руках свежий, еще пахнущий типографской краской экземпляр журнала «Хирургия». Его взгляд скользил по заголовку: «О путях оттока лимфы из больших полушарий головного мозга». А ниже — имена: профессор Д. А. Жданов и… студент Л. Б. Борисов.

Сердце сжалось в странном, двойном узле. Холодная, горькая усмешка Ивана Горькова: «Наконец-то тебя признали, пусть и в другом теле и в другом веке». И тут же — горячий, почти болезненный восторг Льва Борисова, для которого эта распечатка была не итогом, а билетом в ту самую большую науку, о которой он когда-то мечтал. Он провел пальцем по шершавой бумаге. Это был не просто оттиск. Это был пропуск в высшую лигу советской, да и мировой науки.

— Ну что, Лев Борисович, испытываете чувство глубокого удовлетворения? — раздался за его спиной голос Жданова.

Иван обернулся. Профессор стоял, опершись о свой массивный стол, и смотрел на него с теплой, чуть ироничной улыбкой. В его глазах светилась неподдельная радость.

— Чувство немного сюрреалистическое, Дмитрий Аркадьевич, — честно ответил Иван, откладывая журнал. — Я всего лишь студент.

— А я всего лишь анатом, который сделал свое главное открытие, потому что один не в меру начитанный студент задал ему на лекции правильный вопрос, — парировал Жданов. — Не принижайте свою роль. Без ваших… э-э-э… логических построений о иммунной функции, без ваших наводящих гипотез о возможных путях оттока, я бы бродил в потемках еще лет пять, если не десять. Вы были не источником сырья, Лев, вы были компасом. А это в науке куда ценнее.

В этот момент дверь кабинета распахнулась, и начали подтягиваться члены ученого совета, приглашенные на расширенное заседание. В воздухе повис гул голосов, перемешанный со скрипом стульев. Иван занял место в первом ряду, поймав на себе взгляд профессора Орловой. Та сидела с каменным лицом, уставившись в лежавший перед ней тот же номер «Хирургии». Их взгляды встретились на секунду. В глазах Марии Игнатьевны не было ни злобы, ни признания. Лишь холодное, недоуменное изучение. Как будто она рассматривала редкий, не поддающийся классификации биологический вид.

Жданов вышел к кафедре. Его доклад был образцом научной ясности и красноречия. Он избегал сложного жаргона, объясняя революционную суть открытия — существование лимфатической системы мозга — на пальцах, с помощью схем и аналогий.

— Мы привыкли думать о мозге как о неком замкнутом пространстве, — его голос звенел в тишине зала. — Но природа не терпит изоляции. Наши исследования, проведенные совместно со студентом Борисовым, убедительно доказывают, что мозг не является «империей в себе». Он связан с общей лимфатической системой организма сложной, но абсолютно реальной сетью каналов. Это открывает совершенно новые горизонты в понимании патогенеза таких заболеваний, как рассеянный склероз, болезнь Альцгеймера, последствия черепно-мозговых травм и нейроинфекций. Мы стоим на пороге новой эры в неврологии.

Когда он закончил, в зале на мгновение воцарилась тишина, а затем взорвался аплодисментами. Не теми, ритуальными, какими обычно встречали выступления маститых профессоров, а живыми, искренними. К Жданову тут же подбежали коллеги, забросали его вопросами, поздравлениями.

Иван оставался на своем месте, чувствуя себя немного не в своей тарелке. И тут к нему подошла профессор Орлова.

— Борисов, — произнесла она сухо. Иван внутренне приготовился к выговору. — Ваша фамилия в соавторах… это дань педагогическому энтузиазму Дмитрия Аркадьевича или вы действительно внесли существенный вклад?

Иван посмотрел ей прямо в глаза. Циник Горьков внутри него ехидно усмехнулся: «Ну что, Мария Игнатьевна, проглотишь свою гордость?»

— Я лишь помогал профессору с теоретическими выкладками и поиском литературы, — скромно ответил он, выбирая нейтральный вариант.

Орлова молча кивнула, ее взгляд скользнул по журналу в его руках.

— В таком случае… поздравляю, — выдохнула она, и в этих словах прозвучало нечто, похожее на вынужденное, но признание. — Работа, без сомнения, выдающаяся. Жданов прав — это меняет многое. — Она резко развернулась и ушла, оставив Ивана в легком ступоре.

К нему подошел сияющий Жданов.

— Видели? Даже наша грозная Мария Игнатьевна капитулировала перед очевидностью. Лев, о формальностях. Диссертация. Готовы ли вы начать работу над кандидатской? Сразу, минуя аспирантуру. Учитывая ваши… э-э-э… уникальные познания, я считаю это возможным. Тема — смежная, по применению наших находок в клинической практике.

Иван почувствовал, как земля уплывает из-под ног. Диссертация. Он, Иван Горьков, заслуженный циник и неудачник, в другом времени начинает путь к ученой степени.

— Да, Дмитрий Аркадьевич. Готов.

— Отлично! — Жданов хлопнул его по плечу. — Тогда за дело. У нас с вами, Лев Борисович, впереди еще много работы.

Глухой, ритмичный гул цеха завода «Красногвардеец» был музыкой прогресса. В воздухе стоял запах машинного масла, раскаленного металла и свежей стружки. Иван и Сашка, в защитных очках и прорезиненных плащах, шли вдоль конвейера, наблюдая за его работой.