Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

Он прошел дальше, скрылся за углом.

Я досчитал до тридцати, затем тихо прикрыл дверь и начал подниматься по лестнице. Деревянные ступени скрипели под ногами, но я уже знал, куда ступать, чтобы звук был минимальным. Края ступеней, где доски крепче.

Второй этаж. Коридор темный, только в конце мерцала керосиновая лампа у окна во двор. Дверь моей квартиры, вторая справа.

Я остановился перед ней, рука потянулась к ключу, но инстинкт снова заговорил внутри меня. Что-то не так.

Замок. Я присмотрелся в тусклом свете. Царапины вокруг скважины, свежие, едва заметные на старой латуни. Не те царапины, которые оставляет обычный ключ при ежедневном использовании. Эти другие, тоньше, глубже. Следы отмычки.

Кто-то побывал здесь в мое отсутствие.

Сердце забилось чаще, но я заставил себя дышать ровно. Не паниковать. Думать.

Австрийцы? Возможно. Обыскать квартиру подозрительного русского журналиста. Стандартная процедура. Или кто-то другой? Люди Чирича, проверяющие нового знакомого? Тоже вариант.

Я вставил ключ в замок, медленно повернул. Щелчок показался оглушительным в утренней тишине. Толкнул дверь, которая открылась бесшумно, я смазал петли на второй день после заселения.

Квартира встретила меня темнотой. Утренний свет пробивался сквозь щели в занавесках, рисуя бледные полосы на деревянном полу. Я замер на пороге, прислушиваясь.

Тишина. Никого.

Но присутствие чужих все еще висело в воздухе. Едва уловимое, но для меня очевидное.

Я бесшумно прикрыл дверь за спиной, не запирая. Скользнул вглубь квартиры, давая глазам привыкнуть к темноте.

Маленькая комната. Железная кровать у дальней стены с серым шерстяным одеялом, которое я тщательно заправлял утром. Деревянный стол под окном с керосиновой лампой. Два стула. Шкаф из темного дуба у левой стены. Умывальник с медным тазом в углу. Печь-буржуйка, сейчас холодная.

На первый взгляд все на своих местах.

Но я знал свою квартиру. Знал каждую мелочь, каждую деталь. Память, тренированная годами конспирации, когда одна пропущенная деталь могла означать смерть, фиксировала все.

Кровать. Одеяло заправлено, но не так, как я оставлял. Я подворачивал правый угол под матрас определенным образом, старая привычка из Аламута, способ проверить, трогали ли постель. Сейчас угол лежал ровно, без подворота.

Кто-то поднимал матрас. Проверял, нет ли под ним тайников.

Я подошел ближе, провел рукой под матрасом. Деревянные рейки на месте. Та, что я слегка разболтал для возможного тайника, шаталась все также. Но ее явно трогали, положение изменилось на миллиметр.

Стол. Керосиновая лампа стояла на три сантиметра правее, чем я оставлял. Я всегда ставил ее строго по центру стола, на равном расстоянии от краев. Привычка, выработанная годами конспиративной работы прошлой жизни. Мелочи имеют значение.

Ящик стола. Я осторожно выдвинул его. Бумаги внутри, черновики статей, заметки о Белграде, корреспонденция с редакцией «Нового времени». Все настоящее, все часть легенды. Ничего компрометирующего.

Но порядок нарушен. Я складывал листы определенным образом, самый важный, снизу, под остальными. Сейчас стопка лежала ровно, без моего специфического смещения нижнего листа.

Кто-то читал мои бумаги. Аккуратно, профессионально, но читал.

Шкаф. Я открыл дверцу, которая тихо скрипнула. Одежда на вешалках. Два костюма, рубашки, запасное пальто. Внизу ботинки. Все на месте, но…

Левый ботинок стоял носком в другую сторону. Я всегда ставил пару ровно, носки в одном направлении. Педантичность, которую привил Редигер на курсах разведки. «Запоминайте, как вы оставляете вещи. Малейшее изменение это признак обыска».

Кто-то проверял обувь. Искали тайники в подошвах? Или просто проверяли размер, запоминали детали?

Я присел на корточки, ощупал половицы под шкафом. Три доски, которые можно поднять, там тайник под полом. Я сделал его сразу после заселения.

Доски на месте. Тайник в порядке. Внутри ничего не тронуто.

Я медленно выпрямился, прислонился спиной к стене, закрыл глаза. Дышал глубоко, размеренно, успокаивая учащенное сердцебиение. Думал.

Кто? Австрийцы самый вероятный вариант. У них есть мотив, ресурсы, опыт.

Майор фон Урбах, о котором предупреждал Артамонов, наверняка проверяет каждого подозрительного иностранца в Белграде. Русский журналист, приехавший писать о «славянском вопросе» сразу после убийства австрийского офицера идеальный кандидат для наблюдения.

Или люди Чирича. Но маловероятно. Они еще не знают, где я живу. Елена знает, но она не стала бы… Или стала? Доверие роскошь, которую разведчик не может себе позволить.

Я открыл глаза, подошел к окну. Осторожно отодвинул край занавески, выглянул во двор.

Внутренний двор дома номер семь тонул в тени. Поленницы дров, ящики, старая телега без колес. В углу у забора темнело что-то, может, бочка, может, куча мусора.

Путь отступления через окно все еще доступен. Три аршина до земли, прыжок возможен, хотя и не бесшумный. Дальше через арку на параллельную улицу, затем петлять по переулкам Дорчола.

Я запомнил маршрут еще в первый день. Две запасные явочные квартиры, адреса которых дал Артамонов. Если придется уходить срочно, я знаю, куда бежать.

Но пока бежать не нужно.

Обыск был тщательным, но не агрессивным. Они ничего не забрали, не оставили явных признаков взлома. Это осторожная разведка. Они изучают меня, собирают информацию, составляют досье.

Значит, у меня еще есть время.

Я отошел от окна, зажег керосиновую лампу на столе. Мягкий желтый свет разлился по комнате, превращая тени в привычные предметы. Скинул пальто, повесил на спинку стула. Плеснул холодной воды из кувшина в таз, умылся. Ледяная вода смыла остатки сонливости, обострила мысли.

Смотрел на свое отражение в мутном зеркале над умывальником. Александр Николаевич Бурный, двадцать шесть лет, поручик военной разведки, журналист петербургской газеты «Новое время».

Лицо обычное. Правильные черты, русые волосы, серые глаза. Ничего примечательного. Именно такое лицо нужно для агента, лицо, которое легко забыть.

Но за этим лицом скрывался Халим ибн Сабах. Ассасин из крепости Аламут, проживший тридцать лет в совершенно другом мире, в другом времени. Человек, убивавший халифов и султанов, проникавший в неприступные крепости, переживший десятки покушений.

И сейчас этот человек должен решить, что делать дальше.

Я вытер лицо грубым полотенцем, прошелся по комнате. Половицы скрипели под ногами, три особенно громкие, я запомнил их расположение. У двери, у окна, возле печи. Обходил их автоматически, даже не думая.

Что теперь?

Игра началась. Австрийская контрразведка знает о моем существовании, следит, изучает. Правда, они не засекли меня у Елены. Они ждали на подступах к моей квартире.

У меня есть время. Немного, но есть. Нужно использовать его максимально эффективно.

Я подошел к кровати, сел на край. Пружины скрипнули под весом. Расстегнул ботинки, снял их, поставил ровно, носки в одном направлении. Привычка.

Елена. Ее лицо всплыло перед глазами. Как она смотрела на меня в полумраке своей комнаты, как прикусывала губу, сдерживая стон, как прижималась ко мне потом, устало, доверчиво…

Это было ошибкой. Я знал это. Привязанность это слабость. Чувства это уязвимость.

В Аламуте за такое убивали. Ассасин, влюбившийся в свою цель или в того, кого использует для операции, это мертвый ассасин.

Но внутри меня что-то протестовало. Елена не цель. Не просто инструмент. Она живой человек, страдающий, одинокий, ищущий тепла в этом холодном мире заговоров и предательств.

И я дал ей это тепло. Хотя не должен был.

Я лег на кровать, не раздеваясь, сложил руки на груди. Смотрел в темный потолок. У меня мало времени. Надо действовать. Использовать то что есть.

Хорошо если это разведка. Урбах высунул голову из норы. Теперь я могу схватить его за шею и вытащить полностью на свет божий. Хотя если он такой умный, то уже предусмотрел это. Предусмотрел и что придумал в ответ?