Патриот. Смута. Том 2 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

Помолчал, буравил его взглядом, примечал изменения настроения. Продолжил:

— Ладно, Артемий, верю. Ты посланник царя. А я? Меня же Мстиславский, князь послал. Тоже по повелению царскому.

— Да ты… — Он прошипел злобно. — Сдохнуть должен был, чтобы грамоты данные тебе по рукам пошли. Как, как ты… Ты же.

Ярость, злость, непонимание бушевали в нем. Он знал меня прежнего. Вряд ли хорошо. Но имел представление о том кто я такой, кем был, что из себя представляю. Вряд ли мы были плотно знакомы, но некое представление он имел точно. и не ожидал от меня таких действий и такого обращения.

— Что я?

Он сопел, злобно, надрывно, но молчал.

— Говори. Что я? Обещаю, за это не сломаю тебе ничего, не ударю, не порежу. Кто же я такой, по твоему мнению? А?

Он вскинул взгляд, посмотрел исподлобья. Выдал пренебрежительно.

— Сынок нерадивый, сиволап, пьянь, грузня, белебеня! Еще?

Часть слов я не понял. Это какие-то старинные ругательства. Смотрел на него, улыбался, ждал еще, а он продолжал распаляться.

— Как ты, размазня этакая, выжил? Как!

Я смотрел пристально, холодно, наблюдал, подмечал.

— Есть такая поговорка. — Артемка. — За одного битого, двух небитых дают. Знаешь?

— Нет, не может быть. Ты не Игорь. Кто ты?

Я рассмеялся. Этот диалог меня забавлял, но время дорого. Лучше потратить его на еду и отдых, чем на пустую болтовню. Проговорил холодно:

— Ладно, полюбезничали и хватит. Значит, от Шуйского, царя Василия четвертого вез ты в Поле серебро. Зачем?

— Приказ у меня.

Я жахнул кулаком по столу.

— А ну, падла такая, говори!

Он уставился на меня, в глазах был страх. Чем больше я изучал его, тем больше думал, что пугает Артемия больше не ситуация в которой он оказался. Страшит и постепенно сводит с ума факт, что столкнулся он с другим Игорем. Странно, в памяти моего реципиента не было иных сведений о встречах с этим человеком кроме одной. Буквально секундного пересечения на пороге кабака в Москве. Если и виделись мы еще, то случайно и мимолетом. Однако он точно понимал, что за человек был прежний Игорь и видеть перед собой меня…

Мышление человека начала семнадцатого века, достаточно богобоязненное, искало мистический подтекст в происходящем. А раз так, то можно подыграть.

— Вы Маришку создали и других, типа нее. Многих. Сколько всего чернокнижного сотворили? — Проговорил тихо, злобно скалясь. — Я, это кара. Lex talionis.

Что с латинского значило — «закон возмездия».

Артемий дернулся. В глазах его испуг все отчетливее заменился паникой.

— Ты, ты…

— Говори мне все как есть, и душа твоя будет чиста.

На его глазах выступили слезы. Интересно. Он сейчас видит во мне беса, искушающего его, самого дьявола или ангела возмездия, который пришел спросить у него за грехи, коих, судя по всему, немало?

— Ты вез серебро, чтобы нанять татар воевать за Шуйского, так?

— Да. — С трудом выдавил пленник.

— Вез Жуку, он посредник?

— Да и нет, он… Он… Мы звенья одной цепи.

— Мстиславский, в чем его роль? Ну!

И тут Артемку понесло.

— Деньги эти обещаны Селямету первому Герайю.

— Хан крымский?

— Да.

— И что взамен?

— Пройти своим войском по южной Руси. Северские земли и Дон предать огню и мечу. Царька, вора на кол посадить. Вместе со всеми его лжебоярами, лжеатаманами и прочей падалью.

— Падалью, значит. — Я усмехнулся. — А вы чем лучше? Людей русских под нож татарский.

Злость просыпалась внутри.

— Что люди. Бабы еще нарожают! — Заорал он. — Трон, власть, вот что важно. У кого она, тот все может.

Я поднялся, подошел, смотрел на него сверху вниз. За такие слова очень хотелось выбить ему зубы. Вот так просто, возьмут… Нарожают! Да ты сам — тварь, хуже беса, раз так считаешь. Считаешь людей расходным материалом. С жизнями их не считаешься.

Да, война — дело тяжелое. Жертвовать приходится. Порой тысячами, но ради чего? Чтобы миллионы спасти. Цель — это самое важное, когда о жизнях и потерях речь идет. А ты иное во главу угла ставишь. Плевать тебе на людей. Сволочь ты последняя, боярчик. Да и судя по тому, что вы все тут творите, вся ваша боярская кодла — такие же. Только о своем думаете. Не об общем — стране, земле, Родине.

— Власть тебе мозг сожрала. — Говорил холодно, цедил сквозь зубы. — Прогнил ты, боярчик. Для вас убить, как плюнуть. Себя-то слышишь, тварь? Нарожают! Ты сам много родил? А?

Он уставился на меня.

— А если царек этот к Москве придет, что тогда? Сядет, нас всех погонит. Все дела наши. Все нажитое! А если литвины и поляки придут? Шведы?

Злость бурлила во мне. Давящее чувство ненависти и желания сломать этому человеку что-то. Причинить нестерпимую боль. Эта тварь решила, что он сам важнее других. Его жалование, деньги, семья стоят выше, чем тысячи иных человеческих жизней. Не думал он о стране, не думал о земле. О своей выгоде только думал. Страшило его лишь то, что всего сам лишиться может. Как и многих других, подобных ему, бояр. А то, что ради достижения своих целей он невинных сотнями губит, тысячами — плевать. Не ради страны, не ради потомков, а ради себя и личных корыстных интересов.

Упыри сущие! Твари!

Зубы мои скрипнули. Я выдавил холодно.

— Вы уже шведам земель наших отдали. Скоты. Скопина отравили…

— Откуда… — Он захлебнулся фразой, уставился на меня, в глазах встала паника.

Вот оно! Вот! Героя страны заморили своими подковерными играми. Ядом накормили того, кто их же спас. Кто мог стать сильным, достойным лидером! Мрази!

— Знаю? Оттуда. — Я показал пальцем наверх. — Оттуда, Артемка.

Он икнул, перекрестился, смотрел на меня, как на икону слезливыми глазами. Страх переполнял, давил.

— Мало вам все. Упыри чертовы. Мрази ненасытные. Все не нажретесь никак, бояре. Вы же землю русскую позорите, род свой. Предков. Всех!

Он молчал. Не знал, что ответить.

— Так, теперь по существу. — Я взял его за горло, смотрел глаза в глаза. — Жук тебя ждет?

— Да.

— Когда?

— На днях поджидает. К середине мая я у него быть должен, и татары должны. Крайний срок.

Так, я до сих пор не узнал, какой сейчас день. Сколько у меня в запасе еще есть.

— Ладно, с деньгами ясно. Что Мстиславский? Решил Шуйского обойти?

— Не знаю. — Заныл он. — Задушишь.

Без сожалений, что есть то есть. Продолжал говорить, смотрел на реакцию, горло не отпускал.

— Скопина отравил, Василия подставил. Теперь именем царским татары идут. И что? Кого на трон-то этот упырь метит.

— Как, как ты…

— Говори, кого метит? Себя? Опять собор или что? Ты же не только под Шуйским ходишь. Вижу, от двух мамок сосешь, как телок умный.

— У Жука все. — Выдохнул Артемий, застонал. — У него. Я не знаю. Я только деньги вез. Только их. Знаю, что план есть. Войско к Смоленску пойдет, ляхов бить, Москва без прикрытия будет…

Какие-то хитрые планы. Ладно, разберемся.

— Давай, Артемка, говори, что знаешь, зачтется тебе там. — Я вновь показал наверх. — А не скажешь, жарится на сковороде тебе в царстве пекельном. Я-то уж точно словечко замолвлю, чтобы так было.

— Ты, ты…

— Говори, тварь! — Отпустил, отошел, сел во главе стола. — Говори.

И он начал через слезы покаяния вещать…

Глава 4

Пленник сквозь хлюпанье носом, слезы и трясучку вещал. Каялся.

Складывалось все достаточно гладко.

Допрашиваемый — Артемий Шеншин был марионеткой в игре «кремлевских башен». Пытался лавировать между крупными игроками, получая преференции из разных источников. Последние годы служил в посольском приказе, а также выполнял всяческие поручения средней важности. И здесь ему выпала удача выделиться. Сыграть по-крупному и принять участие в большом, важном деле.

Успех — это взлет.

Провал — не просто падение. Смерть. И его, и семьи.

Суть в следующем. Шуйский вел уже несколько лет переговоры с татарами. Идея разорить южные земли из раза в раз встававшие за воровского царика Дмитрия зрела давно. Но в Крыму тоже все складывалось неспокойно. Череда сменяющихся чуть ли не каждый год ханов не говорила о сильной руке и едином управлении. При Федоре Ивановиче, почти двадцать лет назад, на Русь пошло полтораста тысяч! степняков, которые были биты. Сейчас же ханы хоть и пытались выглядеть грозными и опасными, но вряд ли могли выставить больше пятидесяти тысяч. Да и то… Эти цифры считались в Москве очень преувеличенными. Скорее по-настоящему боевой части в войске выступило бы тысяч десять. Остальное пришлось на вспомогательные силы. Для грабежа и разбоя — сила не малая, а для прямого боя все же не великая орда.