«Вот черт! — мысленно крою себя за допущенную ошибку. — Ладно! Раз уж не получилась игра в доброго полицейского, то придется выпускать злого!»
Недобро прищурив глаза, изображаю крайнюю обиду:
— Ты отказываешь мне, Зику! Ты отказываешь своему господину! А что, если я завтра скажу матери, что ты издевался надо мной и обзывал бастардом⁈
И без того испуганное лицо парня исказила гримаса ужаса.
— Ты не поступишь так со мной, юный господин! — Зику отшатнулся от меня, как от исчадия ада. — Я ведь ничего тебе не сделал!
Я молчу и стараюсь держать на лице капризную маску злого избалованного ребенка. Это угрожающее молчание убеждает Зику сильнее всяких слов.
— Хорошо, юный господин, — шепчет он, не смотря мне в глаза, — я покажу тебе…
Не дослушав, я расплываюсь в добродушной улыбке:
— Вот и отлично! Тогда не будем терять время, а то пропустим самое интересное.
* * *
Маленькая комнатка завалена всяким хламом. Здесь что-то вроде помещения для персонала: какие-то метлы, остатки старой мебели и глиняные горшки. Зику идет впереди, стараясь ничего не задеть. Я в точности следую его примеру и проявляю максимум осторожности.
Вот он опустился на колени, а затем, распластавшись на полу, пополз под заполненный всякой всячиной стеллаж. Я — за ним. Ползу в полной темноте, ориентируясь лишь на тусклое пятнышко света впереди. Пробираюсь туда, пока не натыкаюсь на Зику. Тот показывает мне на свет, и я понимаю, что это дыра в стыке перекрытия и стены. Прильнув к ней, я вижу внизу что-то вроде расставленных вдоль стен широких лавок и возлежащих на них мужчин. В центре зала на низком столике стоит большой керамический горшок, из которого раб черпает половником вино и разливает полулежащим гостям.
«Как это должно быть неудобно, — приходит мне в голову, — есть и пить лежа!»
Отбросив ненужные сейчас мысли, протискиваюсь поближе к дырке, подставляя еще и ухо. Теперь в идущем из дыры приглушенном гуле я отчетливо разбираю слова говорящего человека:
— В сложившейся ситуации мы, верные слуги дома Аргеадов и друзья почившего царя Александра, должны присягнуть на верность его еще не рожденному сыну от бактрийской принцессы Роксаны.
Поскольку говорящий продолжает лежать, как и все остальные, а его голос фонит эхом под высокими сводами, то мне не сразу удается вычленить его среди прочих. Наконец, я нахожу оратора по характерным жестам руки. Это высокий жилистый человек лет сорока с вытянутым аристократическим лицом и длинным мясистым носом. Его черные вьющиеся волосы умащены маслом, как и короткая ухоженная бородка.
Едва я успел разобраться, как оратора вдруг прервал его полный антипод — невысокий и почти квадратный громила с мрачным выражением лица. Его жидкие коротко стриженные волосы едва прикрывают низкий скошенный лоб.
— А не торопишься ли ты, Пердикка? — Приподнявшись на локте, он отхлебнул из чаши и обвел взглядом всех присутствующих. — Вдруг у Роксаны родится дочь!
По наступившей тишине стало понятно, что эта мысль обитала в головах многих. Тот, кого назвали Пердиккой, собрался было ответить, но мрачный его опередил.
— К тому же у Александра уже есть сын, Геракл, что от наложницы Барсины, дочери Артабаза!
На это все присутствующие недовольно загудели, а мрачный подытожил:
— Я это говорю лишь к тому, что не вижу, какая нам, македонцам, разница: персидский ли то бастард или законный сын от другой азиатки. В обоих случаях это полукровки, и, как бы там ни было, в жилах этих детей течёт кровь тех, кого мы многократно били в открытом бою. Так честь ли нам — признавать царями над собою побеждённых⁈
После такого заявления в зале наступила гробовая тишина. Так ставить вопрос никто до этой минуты не решался. При Александре только за одну подобную мысль можно было лишиться головы, и то, что смерть царя всё изменила, многие ещё до конца не осознали.
Пользуясь затишьем, я быстро пытаюсь вспомнить всё, что знаю об этом собрании.
«Так, тот щеголь, что ратовал за ещё не рожденного сына Роксаны, — это Пердикка. Второй, что брезгует азиатской кровью, — это, скорее всего, Мелеагр. Про него я знаю лишь то, что в походах Александра он командовал таксисом фаланги, а к 323 году приобрёл большой авторитет среди македонской пехоты».
Копаясь в памяти, я неотрывно слежу за всем, что происходит внизу, и вижу, как на слова Мелеагра недовольно дернулась щека Пердикки, и он гневно бросил в сторону своего оппонента:
— То, что ты говоришь, Мелеагр, это измена! — Он прожег своего противника взглядом, но тот ничуть не смутился.
— Почему же! — воскликнул он, ища глазами одобрения собравшихся. — Я не против царского дома Аргеадов, даже наоборот! Я за чистоту крови и предлагаю отдать трон сводному брату Александра, Арридею! Он такой же сын Филиппа, как и Александр.
— Так ведь он же слабоумный! — выкрикнул кто-то из собравшихся, а Пердикка гневно накинулся на Мелеагра:
— У Филиппа II был только один законный наследник, и это Александр Великий. Арридей — сын танцовщицы, низкорожденный бастард и…
На эти слова Мелеагр даже вскочил на ноги:
— Осторожней, Пердикка! Сейчас ты оскорбляешь царского сына! — Выпятив грудь, он вызывающе шагнул вперед. — Пусть он сын танцовщицы, но хотя бы греческой танцовщицы, а не чуждой нам персиянки или бактрийки!
Два военачальника уперлись друг в друга ненавидящими взглядами, и, разряжая накалившиеся до предела страсти, кто-то из гостей произнес:
— Кстати, греков мы тоже били!
Эта фраза многих заставила улыбнуться, но общей ситуации не разрядила. Наоборот, Мелеагр недовольно прорычал в ту сторону:
— Не надо ровнять, Птолемей! Я стоял с греками плечом к плечу во всех битвах от Персидских ворот до Индийского похода. Греки и мы вылеплены из одной глины, не то что персы и прочие!
Выцепляю взглядом того, к кому обратился Мелеагр, и вижу крепкого мужчину чуть за сорок с широким открытым лбом и выразительными глазами. Еще он резко выделяется среди всех чисто выбритым подбородком и повязкой, поддерживающей копну вьющихся волос.
«Ага, вот и будущий царь Египта, Птолемей!» — иронично усмехаюсь про себя, не ослабляя внимания.
А ситуация в зале уже приблизилась к точке кипения. Пердикка тоже вскочил со своего ложа и яростно бросил прямое оскорбление в лицо своему противнику:
— Я озвучиваю волю Божественного Александра, а ты, ничтожество, просто мутишь воду ради собственной выгоды!
Лицо Мелеагра побагровело от гнева, и он потянулся к поясу в поисках оружия:
— Я ничтожество⁈ Ты ответишь за это… — Его рука, не найдя рукояти меча, нервно сжалась в кулак и занеслась для удара.
Броситься на обидчика Мелеагру не дали. На нем тут же повисли его соратники, удерживая от необдуманного поступка, и один из них выкрикнул в сторону Пердикки:
— А может, это ты, Пердикка, пытаешься прибрать к рукам всю власть, прикрываясь нерожденным ребенком!
В одно мгновение вокруг обоих зачинщиков скандала собрались их сторонники, и сразу стало ясно, что конфликт возник не на пустом месте. Эта линия разлома македонской элиты была давней и глубокой.
Раньше только непререкаемый авторитет Александра не давал ей выйти наружу, а теперь… Теперь, когда царь умер, сдерживать глубинное недовольство македонской аристократии его политикой объединения македонян и азиатов стало некому. И уж точно такое было не под силу Пердикке.
Я смотрю, как все меньше и меньше гостей остается лежать, и все больше их присоединяется к тому или иному лагерю. Навскидку, оба они примерно равны, и, насколько я помню, тут выявляется еще один водораздел македонско-греческой аристократии. За Пердикку встали почти все командиры тяжелой конницы, то бишь высшая родовая знать, а за Мелеагром выстроились таксиархи и тетрархи пехоты, то есть новая аристократия, выросшая за годы Великого похода, — рангом пониже и родом поскуднее!
В этой набирающей силу заварухе спокойствие сохранили лишь немногие. В их числе — тот, кого на траурной церемонии Мемнон назвал Эвменом. Продолжая полулежать все это время, он поднялся лишь тогда, когда словесная баталия встала на грань перехода в рукопашную.
