Он примкнет к лагерю Антипатра и Птолемея, к тем, кто открыто объявил о своей независимости. Можно ли рассчитывать, что, не приняв власть прямого наследника, он станет помогать бастарду⁈ Вряд ли!'
Сходу отвергнув Антигона, я вспоминаю все, что знаю про Птолемея.
'Птолемей — ровесник Александра и почти друг детства, но по-настоящему его влияние при дворе усилилось, когда он раскрыл так называемый «заговор пажей». Несколько юных дегустаторов царских блюд замыслили отравить Александра, а Птолемей узнал об этом и предотвратил покушение.
С этого момента и без того верный друг стал ближайшим соратником царя. Он был одним из самых ближайших и верных друзей Александра живого, но, по иронии судьбы, первым предавшим его мертвого. Едва получив власть в Египте, он тут же отказался признать власть новорожденного наследника и его регента Пердикки.
Думать, что человек, предавший клятву своему царю и другу ради собственной царской власти, встанет на защиту незаконнорожденного отпрыска, по меньшей мере глупо! Я несу ему угрозу уже одним своим существованием!'
Отбросив и Птолемея, я прихожу к выводу, что единственным, на кого я могу рассчитывать, все-таки остается Пердикка. Но и с ним не все так гладко.
«Пердикка ставит на будущего сына законной жены царя Роксаны, и с рождением полноценного наследника я стану для него опасной обузой. Кто поручится за то, что ему не придет в голову избавиться от меня, особенно если на этом будет настаивать кровожадная бактрийская вдова?»
Выдохнув, чувствую, что совсем обессилел. Мозговой штурм не принес никакого реального результата, но вымотал меня до предела. Бездумно сижу, устремив неподвижный взгляд вдаль, и тут на память приходят недавние подслушанные слова одноглазого.
«Он сказал, — повторяю про себя, — сегодня вечером Пердикка собирает большой совет. Значит, тот процесс передела власти, что в истории называется Вавилонским разделом, начнется именно сегодня. Чем это собрание закончится, в общем-то, я знаю и, тем не менее, было бы неплохо поприсутствовать на сем сборище. Хотя бы для того чтобы, все-таки, определиться, на кого же делать ставку!»
Остается только один вопрос: как это сделать⁈ Попросить об этом «мать» или Мемнона было бы неразумно — им сейчас не до детских капризов. Да и, думаю, такое странное желание у десятилетнего мальчика их бы сильно удивило. Мне это совсем ни к чему, и, если честно, они все равно не смогли бы помочь, даже если бы и захотели, ведь их самих никто на это собрание не приглашал.
«А могли бы и позвать! Барсина все же мать, пусть и незаконнорожденного, но сына Александра!» — недовольно бурчу про себя, но точно знаю, что ведущие полководцы почившего царя не позвали на свой совет никого из родственников Александра. Ни мать его бастарда, то бишь меня, ни одну из его трех освященных браком жен, ни слабоумного сводного брата Филлипа Арридея. Никого!
Почему⁈ Да потому, что собрались решать их судьбу и судьбу всей империи, совершенно не учитывая их интересы!
«Пусть так, — упрямо закусываю губу, — и тем не менее, я был бы не прочь поприсутствовать на сем благородном собрании, хотя бы негласно. Это будет полезно для реального понимания, кто есть кто!»
Подумав так, я осторожно подхожу к двери и слегка приоткрываю ее. Мой взгляд проникает в щель, и я вижу стоящего напротив чернокожего молодого парня в одной набедренной повязке. Как я и ожидал, моя заботливая «мамочка» не решилась оставить сыночка без присмотра в такое тревожное время.
«Что делать? — на мгновение задумываюсь, и тут же в голову приходит фраза из известной советской комедии. — Кто нам мешает, тот нам и поможет!»
А действительно, даже если я выйду из комнаты, то как в этом огромном дворце найти ту комнату, в которой будет проходить совещание? В поисках у меня куда больше шансов совсем заблудиться, чем найти зал совета. К тому же мне нужен даже не сам зал, а то место, откуда я смогу беспрепятственно подслушивать, а в идеале еще и подсматривать. Для этого желателен человек, знающий расположение дворца. Возможно, слуга, стоящий у моей двери, может мне в этом помочь.
Дело осталось за малым — уговорить бедолагу. Раскрыв дверь пошире, я подзываю слугу:
— Подойди!
Тот испуганно вздрагивает и делает шаг навстречу. Резко схватив его за руку, я втаскиваю ошеломленного парня в комнату. Тот не кричит, а лишь издает надрывный шепот:
— Что ты делаешь, юный господин?
Вместо ответа я сам задаю вопрос:
— Как тебя зовут?
Я всю жизнь работал на самых разных судах с самыми разномастными экипажами, и как находить общий язык с людьми, знаю не понаслышке. Первое дело — наладить контакт, а для этого тот, кто тебе нужен, должен почувствовать твое участие и интерес. Поэтому я и начинаю с имени.
Ситуация для раба настолько странная, что в первую секунду он ошарашенно замирает, но потом все же находит силы ответить:
— Зику! Меня зовут Зику!
Я понимаю, что удивляет парня. До сего дня никто из господ не интересовался его именем, и чаще всего к нему обращались просто: «Раб, иди сюда! Раб, принеси то или это!»
Одно только имя превращает раба, то есть вещь, обратно в человека. Это наполняет уважением к самому себе, а уважение подчас стоит дороже денег.
Я вижу, что того, кто стоит сейчас передо мной, сильно смущает тот факт, что я ребенок. Видно, что он не привык иметь со мной дело, а это значит — он не служит мне постоянно. Скорее всего, этот паренек поставлен у моей двери впервые.
Проведя эту быструю оценку, я делаю строгое лицо:
— Я тебя не знаю, Зику! Давно ли ты служишь во дворце⁈
— Во дворце давно, но раньше я был слугой господина Мемнона! Только сегодня меня поставили охранять твой покой, юный господин.
«Ясно, — мысленно расставляю все по своим местам, — верных людей у „моей матушки“ немного, и на охрану сына Барсина и Мемнон поставили того, кому хоть сколько-нибудь доверяют».
Еще раз окидываю тощую фигуру парня и мысленно усмехаюсь.
«Вряд ли этот доходяга смог бы защитить меня от убийцы, но, видать, „моя мать“ решила, что на безрыбье и рак — рыба!»
Прокрутив все это в голове, перехожу к делу и добавляю в голос немного благожелательности:
— Раз ты, Зику, давно служишь во дворце, то наверняка знаешь, где сегодня будет проходить совет полководцев моего отца.
— Все приготовления идут в восточном пиршественном зале, — на автомате отвечает парень и только потом проявляет удивление. — А зачем тебе это, юный господин?
Не отвечая, я задаю главный вопрос:
— Скажи-ка мне, Зику, есть ли во дворце такое место, откуда можно было бы слышать и видеть все, что происходит в той зале, оставаясь при этом незамеченным?
На лице парня появляется страх, и он начинает немного заикаться:
— За-зачем тее-бе это, юный господин? Твоя матушка сказала тебе ложиться спа-ать, а не…
Обрываю его на полуслове и стараюсь придать своему голосу максимум жесткости:
— Это не твое дело, Зику! Не забывайся! — По его смятению я чувствую, что он что-то знает, и дожимаю его. — Не вздумай соврать мне, Зику! Соврать господину — преступление! За такое тебя будет ждать суровое наказание! Поэтому хорошенько подумай, прежде чем ответить, когда я спрошу тебя еще раз. Знаешь ли ты…
Едва дослушав меня, он кивнул головой:
— Я знаю, но тебе, юный господин, нельзя этого делать. Если твоя мать узнает, то тебя непременно накажут, а…
Он затих, словно бы проглотив последние слова, но в его напряженном молчании явно читается продолжение: а меня попросту запорют насмерть!
Тут я расплываюсь в радушной улыбке и даже беру его за руку:
— Не бойся, никто не узнает! Я просто послушаю, о чем пойдет речь, и все! Даже если меня раскроют, я никому не скажу о тебе.
Последняя фраза явно была лишней. Мое обещание не упоминать его имени он даже не услышал, а вот слова «если меня раскроют» напугали его до смерти. Он даже руку свою выдернул:
— Нет! Нет, юный господин! И не проси меня!
